ГЛАВА ЧЕТВЁРТ
ПУТЕШЕСТВИЕ
Доказать весьма нетрудно, что известия
баснословные мы с важностью передаем
своим читателям прежде очищения
достоверных документов от подложных…
М.Т. Каченовский, 1828
Виктор Николаевич предложил выехать как можно раньше, чуть ли не в пять утра, чтобы избежать потока машин на шоссе. Решили собраться у Маши на Ярославском шоссе и от нее уже всем вместе выезжать. Весь вечер возились, собирали вещи, продукты. Притомились и вечеряли тихо: каждый о своём думал.
Лиза прервала молчание.
— Когда в Лавру еду, всегда вспоминаю «Уходящую Русь» Корина. Ушла ли она? Вот и мы в Сурминове всё вздыхаем, что «скоро без следа погибнет это всё, погибнет навсегда».
— Не верю я в это, — сказала Маша. — Думаю, что без следа ничто не пропадает. Это так кажется нам, жителям городов, а в глубинке люди живут совсем по-другому. Там, несмотря на все притеснения и гонения, неведомыми для нас путями как-то всё передается.-
Неожиданно беседу поддержал обычно молчаливый Виктор.
— Ты помнишь наш поход из Дмитрова в Загорск и тётю Полю? — спросил он Машу. — Я запомнил её на всю жизнь.
Маша молча кивнула головой, а Виктор спохватился, что Елизавета Алексеевна не знает, о чём идёт речь. Обращаясь к ней, он пояснил, что в середине 50-х годов они с Машей занимались в кружке при Геофаке МГУ. Возникновение этого кружка было связано с радиопередачей Клуб знаменитых капитанов. Однажды её ведущие объявили викторину и пообещали, что победители получат звание корабельного юнги. Что делать дальше с этими юнгами, никто не знал. Кому-то пришло в голову организовать для них при Географическом факультете МГУ кружок. Так и возникла Школа юнг. Маша и Виктор с детских лет играли в пиратов и капитанов, поэтому, услышав о наборе в Школу юнг, тут же решили в неё поступить. Занятия проходили в аудитории на 18 этаже нового здания Университета. Руководили кружком студенты. Летом 1956 года они организовали для своих подопечных настоящую экспедицию в Мещеру на Белое озеро.
— Лиза, помнишь Олега Павловича, который поил нас чаем на холме, после концерта? — спросила Маша. — Кандидат наук, ученый-гидролог, он согласился приехать в нашу детскую экспедицию в свой отпуск. У него была байдарка. Я записалась к нему в гидрологический отряд. Там, на Белом озере, мы с ним и подружились на всю жизнь. С того счастливого времени прошло уже 25 лет! Жуть!
— На следующий год, — продолжил свой рассказ Виктор, — занятия в МГУ как-то сами собой прекратились. Но юнги не хотели расставаться друг с другом. И так получилось, что ещё подростками мы стали самостоятельно ходить в походы, лыжные и пешие. Ходили почти каждое воскресенье, на все праздники, на зимние и весенние каникулы. Исходили, можно сказать, всё Подмосковье. Тогда массового туризма не было, и в деревнях нас принимали очень приветливо.
— Бывало зимой, — опять перебила его Маша, — целый день идём на лыжах, уже затемно подходим к деревне и просимся на ночлег. Десять подростков с рюкзаками и лыжами! Но нас не боялись впустить в дом, и не было случая, чтобы мы остались на улице. Всегда кто-нибудь на ночлег пустит. А избы-то небольшие. Зимой тут же в избе ягнята бегают, копытцами постукивают тук-тук. А около печи поросенок хрюкает. Виктор, прости, что перебила. Ты что хотел рассказать?
— Про тётю Полю, — ответил Виктор. — В весенние каникулы мы пошли пешком от Дмитрова до Загорска. В первый день к вечеру пришли в большую деревню. Как выяснилось потом из разговоров, там когда-то снимался фильм «Дело было в Пенькове». Девушки, помните этот фильм?
— Как не помнить? Песня из этого фильма, можно сказать, стала народной, — ответила Маша, улыбнулась и с чувством пропела: «Парней так много холостых, а я люблю женатого…»
Виктор внимательно посмотрел на сестру и продолжил:
— Так вот, пришли мы в эту деревню к вечеру, постучались в крайнюю избу и спросили, к кому лучше на ночлег попроситься. Хозяйка говорит: «Идите к тете Поле, она всех пускает». Показала, как найти её избу. Мы пришли, постучались. Вышла на крыльцо женщина лет шестидесяти — лицо доброе, мягкое. Пустила нас, да чуть ли не извиняется: мол, тесно в избе, да муж болен. Шестнадцать лет, как он почти неподвижен из-за осложнения после гриппа. Напились мы чаю и сразу спать легли, на полу. Утром встали, а тети Поли нет. Оказалось, что работала она в пекарне. Вставать ей приходилось очень рано, чтобы до ухода на работу успеть управиться по хозяйству, обиходить и накормить с ложечки больного мужа. Пока мы умывались, она вернулась и принесла свежеиспеченный хлеб. Вот этот запах хлебный до сих пор помню.
Виктор замолчал. Для него это была уже слишком длинная речь, и он надеялся, что Маша воспользуется паузой и продолжит рассказ вместо него. И не ошибся.
— А мне запомнились фотографии в рамках из цветной фольги, — сказала она. — На них лица немного расплывчатые. Это потому, что в деревнях, за неимением больших фотографий, сильно увеличивали крошечные снимки с документов. Обычно это были снимки погибших на войне мужей или сыновей. Мы видели такие фотографии почти в каждой избе, но у тёти Поли их было четыре. Мы спросили, кто это. Она рассказала, что было у них четыре сына. На фронт забирали одного за другим. К концу 44-го пришли три похоронки. Она надеялась, что младшего не заберут. Он только-только школу закончил. Но и его забрали в сорок пятом. И он погиб.
Маша замолкла. Ей вспомнилось, как тогда же, утром, пришла к тёте Поле соседка, маленькая старушка, вся в чёрном, но веселая и разговорчивая. Тётя Поля открыла ящики комода и показала им старые церковные книги в кожаных переплётах. Разговор понемногу перешел на «божественное», и старушка спросила, крещеные ли они? Из восьми ребят и девочек крещёным оказался только один. Они обе заахали-запричитали: «Да как же так? Да, вот, мол, за пять верст отсюда церковь есть, и батюшка такой хороший, пошли бы все и окрестились». Ну, они, конечно, туда не пошли.
Как странно, что до сих пор они оба настолько остро переживают события, случившиеся так давно. Переживают так, будто всё это было вчера. Помнятся даже запахи. Вот они вышли на крыльцо. Стоял мартовский день — облачный, пахло снегом и сырым деревом. Они двинулись в путь, несколько раз оглядывались, а тётя Поля стояла на крыльце и долго глядела им вслед. Впервые Маша подумала, что тёти Поли, наверное, уже давно нет на свете, но в их памяти она остается живой. Так и со всеми ушедшими: они живы, пока живут на земле люди, которые их любят.
Виктор разбудил их еще затемно. Утро холодное. Туман. Шоссе пустынное, ехали быстро. Туман лёг полосами, поэтому иногда в слабом свете встающего солнца высвечивались далекие и ближние деревушки, убранные поля, церкви с покосившимися крестами и выбитыми окнами. Уходящая Русь? Или уже давно ушедшая? И что такое — эта Русь? Говорено и написано про неё много. Среди любомудров особенно популярны суждения о «русской идее», «русском народе» и, главное, о «загадочной русской душе», чем-то отличающейся от Мировой души, придуманной Шеллингом. Говорят много, но ни на один вопрос нет ответа. По каждому вопросу вместо ответов десятки версий. Никто не знает даже, откуда взялись славяне. Двести лет ученые спорят о том, кто такие варяги. А князь Рюрик — то ли швед, то ли фриз, то ли ободритский князь из Поморья? И от чего произошло само название РУСЬ? Версий опять предостаточно: то ли от антского племени в Приднепровье, то ли от племени балтов, то ли от слова «роутси», которым финны называли шведов. Почему племена, жившие от Буга до Волги — все эти словене и кривичи, вятичи и поляне, угличи и древляне, — почему они забыли имена своих предков? Когда все они усвоили это странное самоназвание «русские»? Странно, прежде всего, потому, что это не имя, а прилагательное.
За этими размышлениями Маша не заметила, как они подъехали к Загорску. Туман еще ютился в оврагах и в узких улочках, по низам. Но монастырь и высокая колокольня были уже освещены солнцем. Успение — престольный праздник в Лавре. Сегодня канун праздника, но уже наполняется Лавра богомольцами со всех концов страны. Тянутся по взгорку люди на раннюю обедню. Наши паломники прошли к Троицкому собору, потом пошли в Успенский собор, но там оказалось столько народу, что и в двери не смогли войти.
После конца службы на дворе Лавры стало многолюднее. Тут и там на площади перед колокольней стояли группы экскурсантов и слушали заученные речи экскурсоводов. В серой толпе выделялись яркие, оживленные интуристы. К этому времени на площадке перед вратами уже расположилось целое стадо автобусов.
Путешественники в молчании покинули Лавру. Когда проезжали Деулино, Маша тщетно пыталась отыскать глазами избу, в которой они ночевали в том давнем походе. Вспомнила хозяина, который не побоялся впустить их в дом, несмотря на ночное время. Из разговора с ним выяснилось, что они случайно попали в ту самую деревню, где был заключен знакомый из школьного курса истории Деулинский мир с поляками.
— Ты помнишь, как мы отсюда шли пешком в Загорск? — спросила она Виктора.
— Помню, конечно, — ответил Виктор. Им было тогда лет по 14-15, и они впервые увидели монастырь. Сначала услышали колокольный звон и увидели золотые звезды на голубом куполе Успенского собора. Издали Лавра казалась сказочным городом, но вблизи, у ворот, прямо на земле сидели нищие и калеки. Из кинотеатра напротив гремела музыка. Со всех сторон к воротам тянулись струйки богомольцев, многие с котомками и сумками в рука
— Следуя за всеми, мы вошли в Троицкий собор, — вновь заговорил Виктор, обращаясь к Лизе. — Там было темно, тесно и душно. Запах ладана, огоньки свечей, тёмные лики на иконах и дивное пение всё это буквально завораживало. Мы с трудом протиснулись вглубь и увидели длинную вереницу людей, которые ползли на коленях к позлащенной раке. Пожалуй, это потрясло больше всего: ведь мы никогда не видели людей на коленях. Стояли мы недолго. Откуда ни возьмись, к нам пробрался через толпу сердитый монах и потребовал, чтобы наши девочки покинули храм, потому что были в лыжных шароварах и сапогах. Изгнанные с позором из храма, мы оказались на площади перед колокольней. Подошли к группе старушек с бидонами в руках и попросили у них воды, просто попить. Они сразу же накинулись на нас с упреками за шаровары и за то, что мы нехристи. Пить они нам не дали, заявив, что вода в бидонах не простая, а святая. Так что от первого посещения Лавры у меня осталось смешанное чувство.
Рассказ Виктора огорчил Лизу явным непониманием той обстановки, к которой она с детства испытывала самые благоговейные чувства. Поэтому она с надеждой спросила, понравилось ли ему в Лавре теперь. Виктор Николаевич хотя и заметил её огорчение, но не хотел притворяться и ответил неожиданно резко:
— Простите меня, Елизавета Алексеевна, но что поделаешь, если первые впечатления бывают обычно и наиболее сильными. Сознаюсь, что с тех пор я всегда захожу в церковь с опасением. Каждый раз чувствую себя неловко: вдруг сделаю что-то не так, и меня опять выгонят. Маша в Лавре бывала часто, а я с тех пор в Загорске не бывал. Поэтому сегодня меня особенно поразило внешнее великолепие Лавры в сравнении с тем, что мы увидели тогда. К сожалению, моё впечатление на этот раз ещё более тягостное. Какая-то суета, повсюду торговля сувенирами, толпы экскурсантов и интуристов…
После Загорска шоссе сузилось, машин стало больше. Они решили завтракать в Переславле. Проехали часовню Крест, и вскоре открылось Плещеево озеро. Минуя Федоровский монастырь, повернули налево к Горицкому монастырю. Пошли в Успенский Собор. Внутри собора барочная лепнина на голубом фоне, резной из дерева позлащенный иконостас, а на Царских дверях рельефное изображение Тайной Вечери. Маша позвала своих спутников в северный придел, где сохранилась настенная живопись XVIII века на библейские сюжеты: «Вавилонская башня» и «Медный змий».
Вдруг они услышали радостный возглас: «Маша! Лиза!» Они оглянулись и увидели сурминовскую Зиночку в окружении толпы экскурсантов. Начались поцелуи, возгласы удивления и радости. Выяснилось, что Зина, по старой памяти, возит иногда экскурсии от областного Бюро и тем подрабатывает.
— Вы меня во дворе подождите. Сейчас придет местный экскурсовод, я освобожусь, и мы сможем вместе погулять, — сияя широко поставленными голубыми глазами, говорила Зина. При этом она с любопытством быстрыми и меткими взглядами рассматривала Виктора Николаевича. Они вышли из собора, и вскоре Зина сбежала по ступенькам крыльца, радостно восклицая: «Я свободна! Свободна!»
— Зина, пошли с нами. Мы еще не завтракали. Я знаю тут уютное местечко, — сказала Мария Михайловна.
Лиза с Виктором вернулись к машине за провизией, а они пошли вперёд и вскоре вышли на край высокого склона у северной стены монастыря. Отсюда были хорошо видны голубая чаша Плещеева озера и город с серыми крышами домов. На другом берегу озера сказочным городком гляделся Никитский монастырь. Расстелили на земле салфетку, разложили дорожную снедь: бутерброды, огурцы, зелень, термос с чаем.
— Как я люблю в дороге трапезовать! Чудо, как всё вкусно, приговаривала Маша и всех потчевала. Зина, так вы в Москву едете или в Ярославль?
Сегодня едем в Ярославль, там ночуем в гостинице, а оттуда вечером в Москву. А вы куда?
Мы едем в Вологду, а в Ярославле собираемся только переночевать.
А где остановитесь? спросила Зинаида.
Да я думала у Нины Павловны. Но я не дозвонилась ей. Надеюсь, в музее её застать, ответила Мария Михайловна.
У меня, как всегда, группа неполная. На пустые места я смогу вас в гостинице устроить, решительно заявила Зина, и мы вместе проведем вечер.
Я гостиницы ненавижу, но придется, наверное, воспользоваться вашим предложением, Зиночка. Нина Павловна живет с семьей в крохотной квартирке, и мы вчетвером у них поместимся с трудом.
Всё, договорились, Зина вскочила, торопясь уходить. Я побегу к своим подопечным. А вы ждите меня в три часа у гостиницы увидите её сразу за мостом через Которосль… Вы бы знали, как я рада своих встретить. Тоска такая эти экскурсии!
Она побежала к автобусу, а Маша и Лиза принялись убирать и складывать в сумки остатки пиршества. Потом долго сидели и смотрели на город, на озеро, кормили чаек остатками хлеба.
Так всё благополучно устроилось само собой. Все сурминовские заботы и тревоги отступили под натиском новых, свежих впечатлений. Дышалось легко, весело было глядеть на пробегающую за окном землю, видеть украшенные резьбой избы, далекие холмы, белокаменный Ростов Великий и озеро Неро…
По прибытии в Ярославль сразу поехали на набережную, где расположен Художественный Музей. Маша спешила туда, чтобы выполнить поручение Елены Дмитриевны, маминой школьной подруги. Леночка, как называла её мама, жила в старом доме в центре Москвы. Волею судьбы, она хранила работы художника, уроженца Ярославля, Михаила Ксенофонтовича Соколова. Судьба его была трагичной: он был арестован в 1938 году и пять лет провел в лагерях на станции Тайга, в Сибири. По освобождении жил в Рыбинске, но вскоре, в 1947 году, умер. Справку о реабилитации удалось получить только в 1958 году, и с тех пор почитатели его таланта прилагали немалые усилия, чтобы добиться организации выставок его работ.
Ярославский музей, естественно, был озабочен тем, чтобы собрать у себя художественное наследие знаменитого земляка. Поэтому уже несколько лет Нина Павловна собирала работы Соколова, хранившиеся у разных людей, в том числе и у Леночки. Вот и теперь Елена Дмитриевна хлопотала в МОСХ об устроении его выставки. Через Машу она передала Нине Павловне папку с рисунками Михаила Ксенофонтовича и записку с просьбой прислать акт о приёме этих работ в музей. Она также просила заранее подобрать картины и рисунки, которые Ярославский музей предоставит на долгожданную выставку, и прислать через Машу их список.
Пока её спутники осматривали залы музея, Маша отыскала кабинет Нины Павловны, и они успели не только все дела завершить, но и вместе попить чайку. Потом Нина Павловна повела Машу и её спутников в Митрополичьи палаты, в хранилище древних икон, и показала особо почитаемую до революции икону Богородицы из Толгского монастыря. Нина Павловна, конечно, стала зазывать их к себе, чтобы переночевать. Но Маша сказала, что её гостеприимством им придется воспользоваться только в крайнем случае, если ничего не выйдет с гостиницей. На том и расстались. К двум часам они подъехали к гостинице и тут же увидели шумную толпу туристов во главе с Зинаидой. Благополучно устроились в гостиницу, пообедали и уже вчетвером направились в Спасский монастырь.
Как только они вошли в монастырь, Маша, будто невзначай, заметила, что, по одной из версий, именно здесь было найдено «Слово о полку Игореве».
Когда мы водим экскурсию в Пскове, то обязательно рассказываем о «Слове», потому что Псковская земля считается родиной второго списка «Слова», с воодушевлением сообщила Зина.
Зина, как вы можете такое говорить! Ведь это неправда! возмутилась Маша. В Пскове нашли не список «Слова», а рукописную книгу «Апостол» 1307 года. На последнем её листе переписчик, писец Домид, оставил запись, текст которой оказался схожим с одной из фраз в «Слове». Об этом совпадении первым написал Карамзин в 4-м томе своей «Истории», изданном в 1817 году. Спрашивается, каким образом одна фраза писца Домида превратилась во второй список «Слова»? Очень просто. За 160 лет вокруг этой приписки в ученых кругах сложилась длинная цепочка «гипотез». Если есть сходство, значит, писец списывал из «Слова». Если списывал, значит, у него был другой список. Если такой список был, то мы обязательно его найдем. При таком положении дел нет ничего удивительного в том, что многие уверены, что его уже нашли. И очень немногие знают о том, что и первого списка уже давно нет.
То есть, как нет? А куда же он делся? спросила Зина.
До публикации в 1800 году рукопись видели только издатели, то есть сам граф Мусин-Пушкин и еще три или четыре человека. Их называют очевидцами. Издатели дали поэме название «Ироическая песнь о походе князя Игоря». Они и датировали произведение XII веком, полагая, что автор был современником похода 1185 года, а возможно, и его участником. По словам этих очевидцев, «Песнь» была написана не на пергаменте, а на бумаге, и не полууставом, а скорописью, то есть никак не ранее XIV—XV веков. Больше никто этого «первого списка» не видел, и за 200 лет не смогли найти ни одного другого. В таких обстоятельствах, когда исчезает единственный, пусть поздний, но первоисточник, сомнения в правомерности датировки по содержанию неизбежны. Если «Слово» считать произведением XII века, то почему бы Гомера не посчитать участником и очевидцем Троянской войны? Кстати, в реальность самого Гомера далеко не все верят. Пушкин, например, упоминая его имя, пишет: «если он был». Так что наше «Слово» не исключение.
Но каким же образом пропал «первый список»? впервые заинтересованно спросил Виктор. Ведь не мог же Мусин-Пушкин его потерять?
Прошло 15 лет после первого издания «Ироической песни». Некоторые высказывали сомнение в её древнем происхождении. Чтобы опровергнуть «святотатцев», убеждённый в подлинности «Слова» историк Калайдович захотел выяснить точные обстоятельства её находки, а также увидеть «подлинник» своими глазами. Он написал письмо Мусину-Пушкину, но граф почему-то не захотел отвечать на его вопросы. Калайдович настаивал, и, наконец, граф признался, что рукописи у него нет. По его словам, она сгорела в его московском доме во время пожара 1812 года. Граф писал, что покидал Москву в спешке и потому не смог взять с собою сундук с древними рукописями. Если верить графу, то во всём оказался виноват не он, а «злодей Наполеон».
Присутствующие с недоверием отнеслись к сообщению Марии Михайловны. Но возразить ей решилась только Елизавета Алексеевна, так как была среди них единственным филологом. Она сказала, что совсем недавно читала статью о том, что «авторитетнейшие ученые с помощью ультрасовременных методов доказали, что версии о фальсификации списка «Слова» абсолютно беспочвенны».
Если подлинника нет, то скажите, пожалуйста, что же ученые изучают «ультрасовременными методами»? спросила она Машу.
Повторяю, рукописи нет, ответила Маша тоном лектора. Есть печатный текст, впервые изданный под названием «Ироическая песнь» в 1800 году. За неимением «подлинника» он и стал первоисточником. Все последующие издания это перепечатки с того, первого. По неизвестным причинам первоначальное название изменили, и уже давно «Ироическая песнь» называется «Слово о полку Игореве». Когда выяснилось, что «подлинник» исчез, ученые авторитеты разделились на два лагеря. Первый составили «ортодоксы», и их было большинство. Они свято верили в то, что «Слово» было написано неизвестным автором в XII веке и что вскоре найдутся другие его списки. Они также предвкушали, что в архивах вскоре найдутся и другие произведения «древнерусской словесности». Второй лагерь был малочисленнее. Его составляли те, кто не верил в древность «Слова» и не считал возможным серьезно обсуждать текст, пока не появится хотя бы еще один список. Таких «еретиков» принято называть скептиками, но о них широкой публике почти ничего не известно. Скептиком был и тот самый Каченовский, которого Пушкин зло высмеивал в своих эпиграммах.
Насколько я помню, в середине XIX века какой-то второй список всё же нашелся. Почему вы о нём ничего не говорите? спросила Лиза.
Сейчас скажу. Но прежде повторю: до сих пор других списков «Слова» не найдено. Что касается того документа, о котором вы говорите, то он был найден среди бумаг Екатерины II, отчего и называется «Екатерининский список». Но это не древний список, а всего лишь копия, сделанная графом в подарок императрице с того самого, исчезнувшего. Интересно, что между текстом, опубликованным в 1800 году, и более ранней его копией было найдено более 300 расхождений. Слововедов-ортодоксов это обстоятельство нисколько не смутило. Наоборот, оно дало пищу для множества новых гипотез и толкований.
— Маша, ты хочешь сказать, что в течение двухсот лет ученые изучают не рукопись XII века, и даже не список с неё XIV века, а печатный текст 1800 года? спросил Виктор, желая уточнить услышанную информацию.
— При чем тут я и мое хотение? — возмутилась Маша. — Всё, о чем я говорю, опубликовано. И каждый может обо всем этом прочесть. Было бы желание (см. список литературы — шутка!).
В таком случае, это не серьезно, категорически заявил Виктор Николаевич.
Для гидрографов, может быть, и несерьезно, смеясь, возразила Мария Михайловна, а для литературоведов очень даже серьезно. Представь себе, что о «Слове» уже написано более 5000 монографий, диссертаций и статей! Понять древний текст местами просто невозможно. В нём есть много «тёмных», то есть абсолютно непонятных, мест. Но выражение «тёмное место» может вызвать неприятные ассоциации с «тёмным царством» и звучит слишком простонародно. Вероятно, поэтому ученые называют их коррективами, что по-французски означает «поправки, частичное исправление или изменение». Отсюда же происходят хорошо известная нам «корректура», то есть исправление ошибок в типографском наборе. Но поскольку проверить, ошибка это или нет, невозможно, то по каждому такому месту существуют десятки толкований.
Нависла реальная угроза того, что Мария Михайловна начнёт цитировать и объяснять коррективы. К этому моменту все устали, а в окружающем мире стемнело. Пора было идти в гостиницу, но прервать её никто из собеседников не решался. Пришлось вмешаться автору и попытаться изменить ход событий, хотя бы с помощью реплики Виктора. Положим, он сказал: «Маша, предлагаю совместить полезное с приятным. Пойдёмте в гостиницу, и там, за чашкой чая, ты нам расскажешь о «скептической школе″». Уловка сработала, и они отправились в гостиницу.