Стр. 2
ОБЗОР РАБОТ ИСТОРИКА А.А. ЗИМИНА
о «СЛОВЕ о полку».
Составила Н.М. Михайлова, 1992 год.
КОГДА, ГДЕ, КЕМ И КАК
написана «Ироическая песнь о полку Игореве»
(она же с 1815 г. «Слово о полку Игоревом»)
В 1800 году впервые была издана «Ироическая песнь о полку Игоревом». Издатель граф А.Мусин-Пушкин в предисловии сообщал читателям, что это произведение (песнь, поэма, повесть) написано в XII веке современником событий, которые составляют содержание песни. Название «СЛОВО» эта «Ироическая песнь» получила гораздо позднее при издании ее Грамматином в 1815 году. Первые издатели воспринимали это произведение именно как древнерусское литературное произведение, поэму или «песнь», напоминавшую им (и их современникам) широко известные в Европе и пользующиеся большой популярностью «древние песни Оссиана», изданные в Англии в середине XVIII века Макферсоном. Правда, англичане не поверили в подлинность «песен Оссиана» и доказали, что это не произведение Оссиана, а подделка, фальсификация. И хотя они доказали это уже к концу XVIII века, многие остались в уверенности, что «песни» Оссиана подлинные.
Когда «Ироическая песнь» было издана, читающая публика, естественно, поверила издателям и так же, как они, восприняла эту «Песнь», как художественное произведение XII века. Историки же, то есть люди ученые, естественно, восприняли публикацию не столь однозначно из-за того, что обладали, как специалисты, рядом несомненных сведений и были уже тогда вооружены определенным набором чисто методических приемов для оценок подлинности тех или иных источников.
С одной стороны все они знали, что «в половине XII века грамоту знали только духовные и весьма малое число из мирских; «учились они по книгам славянским и писали… язык же русский оставался в общенародии только для разговоров (то есть не был книжным, коим до начала XIII века был церковно-славянский), и ежели, может, был в писании употребляем, то до нас не дошло не только какого-либо сочинения, даже малейшего отрывка, писанного древним русским языком».
Так пишет историк И.Н. Болтин в своих «Критических примечаниях» на «Историю» князя Щербатова. Его мнение для любого может быть вполне авторитетно, так как именно он был издателем «Русской правды» (1792 год издания), был сугубым патриотом и противником норманистов, членом «кружка» Мусина-Пушкина, но при этом имел «уважение к факту, строгую правдивость и неуклонное стремление к истине, отвергал все ложное, сомнительное и недостоверное» (П. Милюков, словарь Брокгауза ).
Не таков был Н.М. Карамзин, тоже член «кружка» Мусина-Пушкина, который уже в 1791 году в гамбургской газете «Норд» оповестил просвещенную Европу о том, что «в наших архивах найден отрывок поэмы под названием «Песнь воинам Игоря», похожей на песни Оссиана». Быть не может, чтобы И.Н. Болтин не знал о существовании найденного графом Мусиным-Пушкиным «отрывка», но он, как ученый, «отвергал все ложное, сомнительное и недостоверное».
Таких же принципов придерживался историк, профессор Московского Университета И.И. Давыдов и поэтому писал: «Если встречается сочинение, о котором не говорят писатели следующих веков, то оно почитается сомнительным» и добавил, что «невероятно, чтобы с XII века сохранился один список «Слова».
Теми же принципами, то есть основаниями, руководствовались и другие ученые: М. Каченовский, его ученики С. Строев и И.Беликов, С.П.Румянцев, митрополит Евгений Болховитинов и его друг типографщик С.А. Селивановский, О. Бодянский, Константин Аксаков, О.И. Сенковский; поляк К. Годебский (он издал «Слово» на польском языке в 1805 году и считал его автором графа А.Мусина-Пушкина).
Другая группа лиц, близких к издателю (И.П. Елагин, Н.М. Карамзин), и ученых (археографы Н.Н. Бантыш-Каменский, А.Ф. Малиновский, А.Н. Оленин, А.Х. Востоков) считали «Слово» литературным памятником глубокой древности и приписывали авторство современнику князя Игоря Святославовича, более того, участнику похода, очевидцу событий описанных в этой песне-поэме.
Таким образом, уже в начале XIX века ученый и околонаучный мир по отношению к «Слову» разделился на два лагеря: на «слововедов» — веривших в то, что в XII веке на Руси уже была художественная литература, беллетристика, но от нее до нас дошло единственное произведение, при этом самое гениальное, и на «скептиков», которые сомневались в подлинности «Слова» и считали его или стилизацией под древность XIV- XVIII веков, или даже сознательной подделкой — фальсификацией конца XVIII века.
К тому времени, когда и «слововеды», и «скептики» серьезно заинтересовались «Словом», а это случилось в 1813-1815 годах, произошло большое несчастье: единственный список единственного древнерусского произведения, написанный скорописью на бумаге то ли XV, то ли XVI, а может даже и XVII веков, «белорусским письмом почерком митрополита Дмитрия Ростовского» (как свидетельствовал один из «самоочевидцев» типографщик С.А. Селивановский) – так вот этот список погиб.
По словам его издателя, графа А. Мусина-Пушкина, список «Ироической песни» сгорел вместе с другими бесценными древними документами во время московских пожаров в 1812 году. Когда же в 1814-1815 годах списком и историей его приобретения заинтересовался молодой историк К.Ф. Калайдович, граф написал ему, что список он нашел в конце одного Хронографа, проданного ему архимандритом Спасского монастыря в Ярославле Иоилем (Быковским, умершем в 1798 году), но «злодей», то есть французский император Боунапарте, «лишил его возможности» представить список на обозрение ученой и неученой общественности России.
Таким образом, эта общественность осталась не только без автографа, которого собственно и не было, но даже без единственного списка, подлинность которого вызывала сомнения. Остался ТЕКСТ «Слова», то есть тот печатный вариант, который был написан с «древнего списка» с необыкновенной точностью по заверению издателей и его переложение на современный русский язык.
Позднее в середине XIX века были найдены копии с этого списка, сделанные для императрицы Екатерины в 1794 году и для А.Ф. Малиновского. Для наукообразия все эти копии носят названия «списки XVIII века»: П – печатный 18о1 год, Е – Екатерининский и М – Малиновского. Между ними есть разночтения. Например, между П и М число разночтений достигает 300 при объеме 14200 знаков.
Безусловно, и история литературы России, и неистребимое в человечестве стремление установить истинное положение дел требовали совершенно достоверных, «несумненных» доказательств подлинности «Слова» и столь же безусловно поисками этих доказательств должны были заняться «слововеды», то есть убежденные сторонники подлинности «Ироической песни». Они должны были попытаться найти второй или несколько других списков самого «Слова», представить на ученое обозрение другие произведения российской словесности X-XII веков; наконец, исходя из оставшегося скудного материала – «точной» копии сгоревшего списка, то есть Т Е К С Т А, доказать свою правоту. То есть, пользуясь сугубо научными принципами и методами, обосновать свое мнение. А «скептики» обязаны были после этого изменить свое мнение, так как факт есть факт и против него возражать никак нельзя, если он установлен.
Но, к сожалению, «слововеды» оставались без фактических достоверных доказательств, то есть за 200 лет ни одного другого списка «Слова» в российских древлехранилищах не нашлось, не нашлось там и ничего подобного ему, и теперь в конце XX века, с достаточной долей вероятности мы можем утверждать, что и не найдется. Не имея прямых доказательств, «слововеды» пошли не по научному пути, а по пути досужих домыслов, невероятных гипотез и даже яростных нападок на своих научных оппонентов – «скептиков». Эти последние попытались защищаться и стали доказывать свое мнение (хотя не были обязаны это делать), тоже пользуясь не фактами, то есть достоверными документами, коими могли бы быть, например, авторский черновик XVII — XVIII века или письменное свидетельство кого-либо из издателей. Они также, как «слововеды», стали анализировать ТЕКСТ, но находили в нем прямо противоположные доказательства.
Так как «слововедов» было больше и они зачастую не только игнорировали научный подход, а руководствовались в своей работе далекими от науки мотивами идеологического и даже политического характера, взывая к национальному сознанию и гордости, то скоро заставили «скептиков» замолчать, или, во всяком случае, лишили их возможности высказывать свои взгляды в печати. Но это в России, где «Слово» сделали эдаким национальным кумиром (вспомним третью заповедь: «не сотвори кумира»), кумиром, которого ни достоинства, ни недостатки оценить никто не мог, потому что, как всякое всем известное классическое сочинение почти никто не читал. В крайнем случае, если и читали, то в переложениях и знали по опере Бородина «Князь Игорь».
Конечно, читали неутомимые «слововеды». Не имея ни первого списка, ни второго, для доказательства «несумненности» древности «Слова», они хотели отыскать хотя бы слабые следы бытования «Слова» в «следующих веках (XII – XV). В 1813 году К.Ф. Калайдович обнаружил в Синодальной библиотеке «Апостол» (пергамент 1307 года). Он был вывезен из одного Псковского монастыря на Типографский двор в Москву еще в 1679 году. Этот от руки переписанный «Апостол» писец Домид сопроводил несколькими приписками, среди которых одна почти совпадала с фразой из «Слова».
Вот их текст:
В «Апостоле 1307 года: «Сего же лета быс(ть) бой на Русьской земли. Михаил съ Юрьем о княженье Новгородъское. При сих князехъ сеяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша въ князехъ которы, и вецы скоротишася человекомъ»
В «Слове о полку»: «Тогда, при Олзе Гориславичи сеяшется и растяшетъ усобицами, погибашетъ жизнь Даждьбожа внука: в княжих крамолахъ веци человекомъ скратишась»
Уже после смерти графа историограф Н.М. Карамзин, у которого хранилось много рукописей из коллекции Мусина-Пушкина, впервые сообщил о «Задонщине» и, прекрасно зная о текстологических совпадениях «Слова» XII века с «Задонщиной», посвященной Мамаеву побоищу, то есть событию 1380 года, тут же безапелляционно заявил, что «Задонщина» – всего лишь неумелая копия со «Слова». Эта дурная репутация «Задонщины» сохраняется за ней вот уже более 170 лет.
Карамзин, по-видимому, не подумал о том, что будут найдены еще 5 списков «Задонщины». При этом, как показал текстологический анализ (А.А. списки «Зимин – Россия; А. Данти – Италия), по меньшей мере, в двух или трех редакциях. А это означает, что списки «Задонщины» написаны разными авторами в разных местах и в разное время (начало XV — начало XVII веков). Текст же «Слова» XII века совпадает с текстом наиболее пространной и последней по времени (XVII в.) редакции.
Эти две находки (приписка писца Домида и «Задонщина») вооружили «слововедов» до зубов. Теперь они стали утверждать, что «Ироическая песнь» (превратившаяся в «Слово») оставила свой след в веках, что она влияла на творчество «писателей» — книжника, псковского писца Домида в 1307 году, и автора «Задонщины», «иерея Софония, рязанца» в 1380 – 1410-е годы. По-видимому, опыт Софония не забыли и составители других редакций «Задонщины». Принимаясь за составление различных сочинений о битве на Куликовском поле, они каким-то образом доставали «Слово» и списывали с него текст. При этом они умело и старательно пропускали одни и те же места, а именно те, которые текстологически совпадали с рассказом о походе князя Игоря, изложенном наиболее подробно в Ипатьевской летописи (ИЛ).
Известно несколько списков этого свода летописей, наиболее древний из них 1425 года. В ИЛ собраны летописцы Галицко-Волынский, Киевский и Черниговский, и именно этим обстоятельством можно объяснить подробное изложение обстоятельств похода Новгород-Северского князя в 1185 году. Сравнение сюжета и композиции этого летописного рассказа со «Словом» (см. А.А.Зимин Таблица №1, стр. 3) показывает, что автор «Ироической песни» («Слова») строго следует за летописцем.
Но находятся смелые «слововеды», которые считают, что и летописец взял «Песню» («Слово») за образец. А так как дотошные «слововеды» со всей очевидностью и «несумненностью» в своих многочисленных трудах доказали нам, что в «Слове» есть совпадения с «Хроникой Амартола», «Библией», «Историей иудейской войны» Иосифа Флавия, и многими другими произведениями, то, следуя их логике «можно предположить», как они любят выражаться, что авторы этих произведений тоже пользовались «Словом».
Итак, в летописи четко и ясно рассказано о том, что 23 апреля, во вторник 1185 года в поход против половцев вышли князья: из Новгород-Северского Игорь Святославович, из Путивля – его сын, из Рыльска – его племянник. Сказано также, что по дороге, не доходя Сев. Донца, случилось затмение Солнца (1 мая 1185 г.), что после этого войско перешло Донец. Два дня ждали брата Игоря, Всеволода Трубчевского, который шел иным путем через Курск. Ждали у реки Оскол, перешли Оскол, и в пятницу на реке Сюурли произошло первое удачное сражение, после которого пошли к Салнице, шли всю ночь, наутро столкнулись с большими силами половцев и здесь, на реке Каяле (?) потерпели поражение.
В это время их дядя Святослав Всеволодович собирал князей, чтобы ВМЕСТЕ идти против половцев к Дону на все лето, но, узнав о поражении Игоря, он вернулся в Киев.
Половецкий хан Кончак пошел к Переяславлю под Киев (князь Владимир Глебович ранен), на обратном пути взял город Римов. Хан Кза (Гзак в «Песне-Слове») сжег Путивль. Игорь в плену, кается о содеянном, «привел попа к себе со святою службою»; где хочет, там и ездит; не пробыл год и бежал осенью 1186 года: сел на коня, потом 11 дней шел пешком до города Донца и оттоле пришел в свой Новгород (Северский), потом пошел к брату Ярославу в Чернигов, помощи прося на Посемье, потом в Киев к князю Святославу и «рад был ему Святослав, так же и Рюрик, сват его».
В «Слове» все эти факты изложены в том же порядке, но изъяты многие персоны (нет перечня русских князей и половецких ханов) и конкретные даты (дата выхода, число дней ожидания на Осколе, число дней бегства), почти все точные географические названия, кроме Дона Великого, Донца и реки Каялы, на берегах которой в бою на Нежатиной битве на Канине зеленой под Черниговом в 1078 году погиб князь Борис Вячеславович, а годом позднее в бою с половцами на той же Каяле погиб Изяслав Ярославович. Дружина убита, князья взяты в плен. Об этом узнает князь Святослав в Киеве после вещего СНА, роняет «златое слово»; автор взывает к 11 князьям: начинает с дальнего Всеволода во Владимире, потом обращается к князьям Смоленским, потом Галицким, потом малоизвестным или совсем неизвестным. Два-три раза сетует на княжеские междуусобия (следа которых нет, судя по летописи).
Ярославна, жена Игоря, неизвестная по имени и не упомянутая в летописи, плачет на забралах города Путивля, который ранее был уже сожжен половцами. Игорь бежит из плена по долине реки Донец, «избивая гусей и лебедей к завтраку, и обеду, и ужину». Почему-то поет Боян, песнотворец середины XI века, и ему вторят девицы на Дунае. А Игорь едет по Боричеву (спуску) и все ему «славу поют». Потому что эта «Ироическая песнь» и «похвальное слово», по мнению первых издателей.
Как видно из таблицы № 1, факты взяты из летописи, а художественные образы, эпитеты, целые сочетания, некоторые персоналии (вещий Боян, какой-то Див, упоминание о Соломоне-Шеломяне), географические названия (Дон Великий, река Каяла) перекликаются с «Задонщиной».
Это произведение известно в пяти списках, из которых один (Кирило-Белозерский=КБ) представляет собою КРАТКУЮ редакцию и составлен иноком Кирило-Белозерского монастыря Евфросином в 1470-90-х годах, а другие – две или одну редакцию Пространную XV-XVII веков. Первоначальная редакция «Задонщины» по свидетельству инока Евфросина была составлена «Софонием иереем рязанцем», вероятнее всего, в начале XV века, в годы близкие к Куликовской битве 1380 года. Текстологические совпадения «Слово» имеет как раз с ПРОСТРАННОЙ редакцией.
Слововеды считают, что автор «Задонщины» копировал «Слово». Противники подлинности «Слова» («скептики»), то есть сторонники его более позднего происхождения, считают, что наоборот.
Вернемся к соотношению Летописи и «Слова». Выше уже упоминалось об отступлениях автора «Слова» от текста Летописи, о фактических ошибках и неточностях.
Из текста Летописи явствует, что князь Игорь собрал свою небольшую дружину втайне от киевского князя Святослава, который за год до этого ходил на половцев со многими князьями. Поход князя Игоря выглядит, как очередной набег русских на половцев. Поход неудачный, более того, принесший на Русскую землю напасти, «отвориша ворота на Русскую землю» (Пострадали Посемье, княжество Переяславское и город Римов). О междуусобиях и речи нет.
Наоборот, Черниговский князь дал в помощь Игорю своих коуев; по призыву Святослава пришли воины Давыда Смоленского под Киев в Триполи. Святослав со слезами жалеет Игоря и посылает в Посемье своих сыновей, чтобы защитить оставшиеся без защиты волости Черниговские. После возвращения Игоря помощь ему обещает Ярослав, князь Черниговский, рады ему Святослав и Рюрик.
Не так в «Слове». По нему создается впечатление, что князь Игорь имеет замысел возвышенный: «Игорь к Дону вои ведет» на «землю Половецкую за землю Руськую, весть об этом разносится по разным землям и доносится до Сурожа и Корсуни в Крыму и даже до Тьмутараканского болвана.
Киевские бояре говорят князю Святославу, что «два сокола (ранее: «четыре солнца») слетели с отчего престола злата добыть града Тьмутараканя». В одном из отступлений автор вспоминает «полки Олговы» — деда Игоря – когда этот Олег «мечом крамолу ковал», при этом, когда он «вступал в злат стремень в граде Тьмутаракане, той же звон слышал давний великий Ярославль в Киеве, «а сын Всеволожь Владимир уши закладал в Чернигове» (от этого звона).
Вспоминает автор и Полоцкого князя Всеслава, который успевал за ночь до первых петухов доскакать из Киева «до кур Тьмутараканя».
Если в «Задонщине» древний певец Боян поет славу первым Киевским князьям (X- XI) века, то в «Слове» он же поет свои «ироические песни» «старому Ярославу» (умер 1054 году), Мстиславу Владимировичу Тьмутараканскому, «иже зарезал касожского князя Редедю в 1022 году» (а касоги-адыги жили на Кубани); красному Роману Святославовичу, внуку Ярослава Мудрого, тоже князю Тьмутараканскому, брату того самого Олега Святославовича, звон от злата стремени которого из Тьмутаракани доносился до Киева и оглушал жителей Чернигова.
Словом, князь Игорь идет великим походом на Дон добыть град Тьмутаракань, — которым в XI веке управляли его предки, Черниговские князья. При этом он явно идет не к Азовскому морю, не к полуострову Тамань, где нынешние академики располагают этот «большой, богатый торговый город» (Д. Лихачев, с. 198), а в верховья Дона, чуть южнее Воронежа. То ли там когда-то был этот город, то ли за более чем 100 лет Черниговские князья забыли, где он расположен, — бог весть, но, во всяком случае, вопреки свидетельству летописи Игорь ведет свои полки на Дон с этой целью.
Упоминается ли Тьмутаракань в летописях? Да, в Лаврентьевской впервые под 988 г., когда сын князя Владимира вышеупомянутый Мстислав получил этот город в удел; затем под 1022 годом, когда он же зарезал Редедю, а также под 1061, 1066 и 1073 годами в житии преподобного Никона, знаменитого летописца (в Тьмутаракань он удалился из Киева от гнева князя Изяслава). Последнее упоминание летописи под 1094 годом, когда дед Игоря, князь Олег Святославович (он же Гореславович — ?) пришел оттуда с половцами к Чернигову.
Это преувеличенное внимание к Тьмутаракани автора «Слова» явно не имеет своим источником ни Ипатьевскую летопись, ни тем более «Задонщину». При этом оно на протяжении всего «Слова» перекликается с навязчивой идеей автора о вреде Киевских междоусобий, а Игорь предстает эдаким героем и даже символом объединения князей, жертвой этих «усобиц» (о коих нет ни слова в летописи).
Все отступления автора и его призывы к 11 князьям также связаны с этой идеей. Правда, вопреки всякой логике, он объявляет славными события 100-летней давности, когда их дед Олег Святославович чинил жуткие усобицы с Мономаховичами, то же творил и Полоцкий Всеслав-Волхв. Он призывает внуков Ярослава и Всеслава прекратить распри и обвиняет их в том, что они «своими крамолами начали наводить поганых на Землю Русскую». Он же, правда, говорит о князе Олеге Святославовиче, который «мечем крамолу ковал и стрелы по земле сеял», вспоминает по этому поводу битву на Канине зеленой, где погиб князь Борис Вячеславлич и на «той же Каяле» (под Черниговом) погиб отец Святополка (1093 – 1113), князь Изяслав (1054 -1078), – битву на Нежатиной Ниве, куда на битву со своими дядьями привел половцев дед Игоря, Олег Святославович.
После этого он пишет: «Тогда при Олге Гориславличе погибает жизнь Даждьбожа внука…», то есть те слова, которые, по мнению слововедов, отыскал в «Слове» писец Домид в Пскове и, заменив слово «крамолу» на более древнюю «котору», а «Даждьбожьих внуков» — на «жизнь нашу», вписал в «Апостол» в 1307 году.
С сожалением автор отмечает: «То было в те рати и в те полки, а такой рати не слышано», то есть такой битвы, как поражение князя Игоря на Каяле (видно, другой Каяле, не под Черниговом же?, а где-то у Дона Великого). Он отмечает, что «невеселая година встала», «встала обида в силах Даждьбожа внука, вступила девою на землю Троянову».
Слововеды объясняют, что «Даждьбожий внук» — это русский православный народ в конце XII века, его ОБИДА встала ДЕВОЮ на землю Троянову. После этого автор опять рассуждает на любимую тему о княжеских усобицах: «Усобицы князем на поганыя погыбе, так как говорят брат брату: «Се мое, а то мое же» и «Начаша князи про малое «се великое» говорить, а сами на себе крамолу ковать», а поганые со всех стран приходят с победами на землю Рускую».
Создается впечатление, что с одной стороны усобицы князей – на «поганые погыбе», с другой – они со всех сторон приходят с победами», а началась эта обида, «стала Девою на землю Троянову», после поражения князя Игоря. Мало того, по Руской земле «поскочи Жля» и «кликну Карна», «тоска разлияся по Русской земле», а князи по-прежнему «сами на себе крамолу коваху», а поганые сами победами «наришуще на Русскую землю» и даже «емляху дань по беле от двора».
О том, чтобы половцы брали «д а н ь» с русских, да еще и «от д в о р а» — такого ни один летописец не слыхал – дань стали брать татары после 1242 года и не «от двора», а «от дыма», и только после 1678 года стали в Московском государстве брать оброк «со двора» после подворной переписи.
Далее идет такое, что без фантазии академика Д. Лихачева не разберешься:
«Готские красные девы спешат на брег синего моря, звоня русским златом,
поют время Бусово, лелеют месть Шароканю; свергнулся Див на землю»,
который еще до битвы «кликал сверху дерева незнаемым землям и Тъмутараканскому болвану».
Князю Святославу в Киеве снится «мутный сон», он «роняет злато слово со слезами смешано», в нем он понимает бояр Ярослава Черниговского и какие-то неведомые народы: могуты, титраны, шельбиры, топчаки, ревуты и ольберы», которые «бес щитов», с одними «засопожными» ножами кликом полки побеждают».
После этого идут ОБРАЩЕНИЯ К КНЯЗЬЯМ (смотри таблицу № 3) – видимо, призывы всем объединиться и идти на половцев. Первое обращение к далекому князю Всеволоду Большое гнездо (1154 – 1212) – если бы он пошел в поход, то была бы «чага» (рабыня) по ногате, а «кощей» — по резане» (ногата и резана – мелкие денежные единицы, при этом резана вышла из употребления в конце XI века). Он может к тому же «живыми шереширами» (неизвестное оружие) стрелять – «удалыми» рязанскими князьями.
Далее, Рюрик (1215) и Давыд (1140 – 1187), князь Смоленский; Ярослав Осмомысл («Грешник»), князь Галицкий, он подпер Венгерские горы, затворил ворота Дунаю, стреляет с отчего стола (из Закарпатья) салтана за землями» — академик Д. Лихачев поясняет, что Ярослав, умерший в октябре 1187 года собирался предоставить свои войска третьему крестовому походу против султана Саладина (поход состоялся в 1189 – 1192).
Откуда Д. Лихачев узнал о намерениях Ярослава неизвестно, так же, как и автор «Слова», который говорит: «не собирается стрелять», но «стреляет», говорит, к тому же, как о живом, а «Слово» написано, вроде, позже осени 1187 года, то есть после смерти Ярослава. Да и слово «салтан» стало известно на Руси не ранее конца XVвека. Как о живом, говорится и о князе Владимире Галицком, но он умер в апреле того же года.
В обращении к Волынским князьям «буйному Роману» (1150 – 1205 и «неясному Мстиславу, то ли Всеволодовичу Городенскому, то ли Ярославичу Пересопницкому» упоминаются разные ведомые и неведомые народы и племена – «хинова, Литва, ятвязи и деремела», из которых «хинова» (или «хинови» в «Задонщине»), «деремела» опять же известны только академику Д.Лихачеву, а на Литву эти князья ходили лишь в 1196 году, спустя 12 лет после битвы на реке Каяле.
Далее автор обращается к Ингвару и Всеволоду, и трем Мстиславовичам, опять же князьям Волынским (хотя уже раньше обращался к одному из них, к «буйному Роману» Мстиславичу) и их, княжества которых расположены в Прикарпатье, автор призывает «загородить полю ворота – все они «не худа гнезда шестокрылци», то есть, поясняет нам академик Д. Лихачев (по Н.В. Шарлеманю) соколы, «летательный аппарат которых состоит как бы из шести частей».
Сразу после этих ОБРАЩЕНИЙ к князьям автор переносится на берега реки Сулы и даже Двины (наверное, Западной) и вспоминает никому неизвестного князя Изяслава Васильковича. На этот раз не только академик Д. Лихачев, но даже академик Рыбаков оказались бессильными и никаких объяснений нам не дали. Этот Изяслав «притрепал славу деду своему Всеславу, а сам «притрепан литовскими мечами исхоти на кровати рек». Так было напечатано в первом издании, а через двести лет ученые догадались, что не на кровати, а «и с Хотию на кров, а тьи рек».
После этой поправки (конъюнктуры!) академик Д. Лихачев дело разъясняет так: будто никому неведомый Изяслав Полоцкий делает безнадежную попытку одному защитить свои границы на Двине у Полоцка, был убит литовскими мечами вместе со своим любимым песнотворцем, Хотей, а тот и изрек (лежа на кровавой траве): «Дружину твою, княже, птица крыльями приодела» (хищная птица, питающаяся мертвечиной, поясняет академик). После этого «в одиночестве» (? – рядом с «любимым песнотворцем Хотиею) князь Изяслав «изронил жемчужную душу из храбра тела через златое ожерелье». Таким образом, вместо непонятной «кровати» мы получили любимого песнотворца неизвестного князя Хотию.
Вы что же, драгоценный читатель, думаете один Боян был в Древней Руси, который на протяжении ста лет пел князьям «ироические песни»? Нет! Он, правда, пользовался большой славой (упоминается только в «Слове» и «Задонщине» и там то ли «боян», то ли «бо Ян», то ли «бо» в разных списках, то ли имя собственное, то ли нарицательное).
Во всяком случае Боян, был «тесно связан с предками Игоря, жил и творил в середине XI – самом начале XII веков «. Слововеды даже изучают его творчество, потому что в «Слове» они находят цитаты из его припевок, песен и притч. Например, «Ни хытру ни горазду» — это припевка Всеславу Полоцкому (умер в 1101 году)
Но и тогда он был не един. В самом конце «Слова» есть фраза:
«Рек Боян и ходы на Святославля песнотворця,
старого времени Ярославля, Ольгова коганя (кагана-?)
хоти (который получился вместо «исхоти на кровати рек» — смотри выше).
Так вот, академик Лихачев исправил текст и вместо «Рек Боян и ходы на» написал «Рек Боян и Ходына» и получил «наиболее убедительное» толкование этого «темного места». Вместо одного Бояна, мы теперь имеем еще одного «хотю» — любимца «кагана Олега». Каганами (от евр. «коген») назывались хазарские владыки, и один раз! в Лаврентьевской летописи – каганом назван русский князь Владимир). Так вот эти два поэта-певца начала XII века (Ходына, правда был любимцем Олега, который умер в 879 году) сказали после бегства князя Игоря из плена, то есть в сентябре 1187 года:
«Тяжко голове без плеч, беда телу без головы» — так и Руской земле без Игоря»
добавляет еще один «хотя-песнотворец», видимо, любимец князя Игоря. Возможно, это еще одна «припевка» Бояна.
После ОБРАЩЕНИЙ К КНЯЗЬЯМ идет «ПЛАЧ ЯРОСЛАВНЫ» — дочери Ярослава Осмомысла Галицкого, неизвестной по имени жены князя Игоря. «Юная Ярославна», — поясняет нам академик Д.Лихачев, — добавим, мать троих детей, из которых старшему, Владимиру не менее 10 лет (родился в 1170, умер в 1212) – так вот, «юная Ярославна – спасалась в Путивле».
А надо заметить, что Путивль на 80 км ближе к половцам, от которых она спасалась и которые сожгли этот город в то же лето. Надо полагать, что были сожжены и «заборолы» (городские стены). Ее голос слышен на Дунае, она же поет: «Полечу кукушкою по Дунаю, омочу шелковый (бебряный) рукав в Каяле-реке». Оказывается и около Дуная, и около Чернигова и где-то около Дона были реки Каялы. После обращения к ветру, «юная Ярославна» опять обращается к Днепру Словутичу с просьбой «прилелеять» к ней «господина, ее милого, чтобы не слала она к нему слез на море рано».
Если кто-либо впадает в недоумение, почему Ярославна «полетит по Дунаю», почему просит «полелеять» своего мужа не Великий Дон, а Днепр, то недоумение такого скептика опять же разрешит академик Д. Лихачев: потому что по Дунаю проходила самая дальняя граница Галицкого княжества, родины Ярославны, ну, не Галицкой земли, а земель, зависящих от Галицкого княжества. Что же касается Днепра, и «моря», то это потому что у моря в приазовских степях находился в плену Игорь. Правда, приазовские степи довольно далеки от Днепра, ну, да чего там…
Там же в плену находились, кроме любимого мужа, еще и два сына, но о них «юная Ярославна» не вспоминает. О жене князя Игоря летопись ничего не сообщает. Имя ее мог бы нам сообщить автор «Слова», которого многие из слововедов считают участником похода,, дружинником князя Игоря. Но и он имени не знал, поэтому называл ее по отчеству Ярославной – так никогда замужних женщин не звали в Древней Руси, звали по имени мужа, а отчество ее он мог узнать из летописи, где назван шурин Игорев, Глеб Ярославич.
Хотя Ярославна взывала не к Богу, а к Дунаю, Днепру и Солнцу, именно «бог путь кажет» Игорю «как бы в ответ на мольбу Ярославны», пишет академик Д. Лихачев. «Игорь спит. Игорь бдит», но не в приазовских степях, а на великом Доне и летит мыслию к малому Донцу. С помощью половца Овлура он бежит из плена к излучине Донца и «избивал гусей и лебедей к завтраку, и обеду, и ужину», то есть, видимо, в Древней Руси князья соблюдали режим такой же, как и в более поздние века, и даже слова такие употребляли. «Поэтому, за поэтическим образом «Слова» стоят реалии эпохи», как говорит комментатор по другому поводу, поясняя намерения Ярославны «омочу бебрян рукав в Каяле реке». Дело в том, что сначала все думали, что «бебрян» значит бобровая опушка рукава, но как выяснил Н.А. Мещерский, слова в «шелковых одеждах» из «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия были переведены на русский язык с греческого как «в ризах бебряных». Эта «История» была переведена в XI — XIII веках, но широко стала известна лишь с конца XV века, т.е. через 200 лет после битвы на Каяле.
____________
Подведем итоги. В своей статье «Ипатьевская летопись и «Слово о полку Игореве» («История СССР, №6, 1968, с.43-64) А.А.Зимин «сравнил фактический материал и идейную направленность «Слова» с конкретно-исторической действительностью Древней Руси, как она рисуется русскими летописцами. В ходе сопоставления он установил, что вся фактическая основа рассказа «Слова» о походе 1185 года и сведения по истории Руси X — XII веков восходят к Ипатьевской летописи (1425 г.) в ее позднем списке (Хлебниковском), а также к Лаврентьевской, Ермолаевской, в конце которой помещено «Сказание о Мамаевом побоище» и которая была известна В.Н. Татищеву.
Кроме установления этой фактологической связи, установлены заимствования в лексике и морфологии «Слова» из этих летописей. Например,
в «Сказании» по Ерм. Списку: «лисицы брешут на черленыя щиты»;
— в «Слове»; «лисицы брешут, глядяче на златыя доспехи» —
в «Сказании» «уже воссияет хула на хвалу же, уже везется дивно» (Ув. «вержется диво») на землю», а в «Слове»: уже снесеся хула на хвалу… уже връжеся Дивъ на землю».
Вот откуда появление таинственного «Дива».
Из этого сопоставления (см. таблицу и текст летописи) со всей очевидностью можно и должно вывести еще три очень важных обстоятельства:
Во-первых, автор «Слова» вопреки летописям утверждает, что целью князя Игоря был поход на Дон Великий для разгрома половцев, а не обычным «набегом…, рассчитанным на внезапность и на отсутствие больших половецких сил» (В.Г.Федоров «Военные вопросы «Слова о полку Игореве», М., 1951, ч.41);
Во-вторых, целью похода объявлен «град Тьмутаракань» и повышенное внимание уделяется князьям XI века, связанным с этим таинственным и малозначащим «княжеством», якобы расположенным на крайней оконечности полуострова Тамань, в 800 км по прямой от Киева, а значит, оделенным от Русских земель громадными пространствами южных степей, по которым в X — XIII веках бродили кочевые орды печенегов и половцев;
В-третьих, если летописный рассказ о событии XII века проникнут вполне естественной для православной Руси идеей о всемогуществе Промысла, воли Божией, благочестивыми молитвами князей перед началом битвы или похода, то в «Слове сделано все, чтобы изъять подобные факты, представить русский народ «Даждьбожьим внуком», наполнить