ДЕЛО № 3. Ссора И.С. Тургенева с Ф.М. Достоевским
КЛИО – Слушается дело №3 о ссоре Тургенева Ивана Сергеевича с Достоевским Фёдором Михайловичем. Свидетелями по делу вызываются: Достоевская Анна Григорьевна и Бартенев Петр Иванович. Свидетельница, Анна Григорьевна, подойдите к столу и расскажите всё, что Вы знаете о ссоре Тургенева с Достоевским.
ДОСТОЕВСКАЯ – В сущности ссоры между Достоевским и Тургеневым не было, но расхождение между ними было полное, во всём – в характерах, в социальном положении, в мировоззрении в особенности в отношении их к России и к русскому народу.
Кульминация их расхождения произошла в 1867 г. в Бадене. Я помню очень хорошо этот день — 10 июля, потому что я тогда же всё записала со слов Фёдора Михайловича стенографически. До замужества я была стенографисткой, и потому для точности, всё существенное, что говорил при мне Фёдор Михайлович, я стенографировала.
С утра Фёдор Михайлович отправился к Тургеневу, у которого просидел часа полтора, а вечером, за чаем, он рассказал мне о своём визите к Тургеневу. По его словам, Тургенев ужасно как озлоблен, ужасно желчен и поминутно начинает разговор о своём новом романе «Дым». Фёдор Михайлович же о нём ни разу не заговаривал. Тургенева ужасно как бесят отзывы газет: он говорит, что его изругали в «Голосе», в «Отечественных записках» и в других журналах. Говорит ещё, что дворянство под председательством Филиппа Толстого хотело выключить его из дворянства российского, но что этого как-то не случилось. Но прибавил, что если бы они знали, какое бы этим доставили ему удовольствие
Фёдор Михайлович, по обыкновению говорил с ним несколько резко, например, советовал ему купить себе телескоп в Париже, и так как он живёт далеко от России, то наводить телескоп и смотреть, что там происходит, иначе он в ней ничего не поймёт.
Когда Фёдор Михайлович сказал, что он в немцах только и заметил, что тупость ума, да, кроме того, часто обман, Тургенев ужасно как этим обиделся и заявил, что этими словами Фёдор Михайлович его кровно оскорбил, потому что он сделался немцем, что он вовсе не русский, а немец. Фёдор Михайлович отвечал, что он этого вовсе не знал, но что очень жалеет об этом. Фёдор Михайлович, как мне он говорил, разговаривал всё больше с юмором, чем ещё больше сердил Тургенева, и ясно высказывал ему, что его роман успеха не имел. Расстались, впрочем, они дружески, и Тургенев обещал дать ему книгу.
Странный человек Тургенев – чем вздумал гордиться? тем, что он сделался немцем! Мне кажется, русскому писателю не для чего было бы отказываться от своей народности, а уж признавать себя немцем – так и подавно! И что ему сделали доброго немцы?
Между тем, как он вырос в России, она его выкормила и восхищалась его талантом. А он отказывается от неё, говорит, что если бы Россия провалилась, то миру от этого не было бы ничего тяжёлого. Как это дурно со стороны русского говорить таким образом! Ну, да бог с ним, хотя я знаю, что Фёдора Михайловича этот разговор с Тургеневым ужасно как рассердил и взволновала эта подлая привычка людей отрекаться от родного.
На следующий день в 10 часов утра горничная принесла карточку Тургенева, который приехал в карете и, спросив её, здесь ли мы живём, просил передать карточку. Вероятно, он не хотел зайти сам, чтобы не говорить с Фёдором Михайловичем, ну, а долг вежливости нельзя было не отдать. Тем более, что Фёдор Михайлович его предупреждал, что мы встаём поздно и принимаем после 12 часов дня.
Позже, через полтора месяца, а именно 28 августа 1867 г., из Женевы, Фёдор Михайлович подробно описал эту свою встречу с Тургеневым своему ближайшему другу, поэту Аполлону Николаевичу Майкову.
КЛИО – Свидетель Бартенев, что Вам известно о ссоре между Тургеневым и Достоевским?
БАРТЕНЕВ – В конце 1867 года ко мне, как редактору «Русского архива», поступила от Майкова выписка из письма к нему Достоевского, касающаяся Тургенева, для её опубликования. Хотя я не был лично знаком с Тургеневым, но, питая к нему чувство глубокого уважения, я не стал печатать эту рукопись, явно компрометирующую Тургенева. Но я ознакомил с ней ближайшего друга Тургенева – Анненкова, который и переслал копию рукописи Тургеневу.
Вскоре я получил от Тургенева письмо, в котором он категорически опровергал приписываемые ему Достоевским слова о том, что он перестал считать себя русским и считает себя немцем, что ему наплевать на Россию и т.п.
Тургенев объяснил это письмо Достоевского его болезнью, которая, видимо, заставляет его плоды собственного своего воображения принимать за реальность. Тургенев заканчивал письмо указанием на то, что их разговор в Бадане происходил с глазу на глаз, поэтому он не может заставить меня верить ему, а не Достоевскому, и поэтому я могу письмо Достоевского опубликовать, но что это уже дело моей редакторской совести.
Я ответил Тургеневу, что Достоевский действительно приписал Тургеневу то, что он сам о нём думал. Например, слова Потугина в «Дыме» — «если бы Россия провалилась, то от этого никому не было бы ни тепло, ни холодно», он приписывает самому Тургеневу, хотя совершенно ясно, что Потугин это совсем не alter Ego Тургенева.
Возможно также, что Тургенев в пылу ссоры и сказал что-нибудь в пользу немцев и в порицание русских, но это же совсем не значит, что он отрёкся от России, от русского народа, и стал немцем. Кстати, Тургенев в 1871 г., после того, как немцы изнасиловали Францию и наложили на неё пятимиллиардную контрибуцию, уехал навсегда из Германии во Францию.
КЛИО – Скажите, свидетель Бертенев, как относилось общество к образу Кармазинова в «Бесах» Достоевского и действительно ли в нём узнавали Тургенева?
БАРТЕНЁВ – В образе Кармазинова Достоевский собрал в один фокус все мелкие отрицательные черты характера Тургенева, не придав ему ни одной черты положительной. Получился едкий шарж. К тому же, вместо огромного роста Тургенева, Достоевский наделил своего Кармазинова маленьким ростом, опять-таки с целью унизить Тургенева. Затем, в прощальном рассказе Кармазинова «Mersi», вся читающая публика сразу же узнала шаржированную переделку Тургеневского рассказа «Довольно». Некоторые фразы из «Довольно» перенесены Достоевским в «Mersi» почти без изменений.
В общем, я должен сказать, что Достоевский своей цели – унизить Тургенева в глазах общества, не достиг. Наоборот, Тургенев остался одним из самых любимых и чтимых русских писателей и людей. Сам Тургенев отнёсся к этому выпаду Достоевского довольно равнодушно и никак на него не реагировал. Наоборот, мне известно, что когда один французский критик собирался поехать в Россию для личного знакомства с русскими литераторами, и обратился к Тургеневу за рекомендациями, то Тургенев, между прочим, дал ему рекомендательное письмо и к Достоевскому. В этом нельзя не видеть истинного благородства, присущего характеру Тургенева.
КЛИО – Достоевский, расскажите нам о Вашей ссоре с Тургеневым.
ДОСТОЕВСКИЙ – (встаёт и начинает говорить спокойно, но потом его речь становиться всё более и более возбуждённой). Должен Вам сказать, что я всегда недолюбливал Тургенева. Сначала мне был антипатичен его аристократизм и этакое русское барство, которое проявлялось у него всегда и в тоне, и в манерах; он, например, любил при встречах «по-русски» открывать свои объятия для поцелуев, но сам никогда не целовал, а только подставлял свою щёку. Затем, когда он исписался, то всё-таки продолжал писать свои бездарные и пустые вещи, вроде «Лейтенанта Ергунова» и «Дыма», и это меня возмущало. Тем более, что он написал и опубликовал своё лирическое завещание «Довольно», в котором сам сознавал, что ему пора положить перо. И, однако, тщеславие заставляло его продолжать литературное творчество.
Но больше всего я его не любил за его западничество, за преклонение перед всем европейским. В конце концов, он совсем оторвался от России, от русского народа, от русской общественной жизни и смотрел на Россию свысока. Когда это полностью в нём обнаружилось, он стал мне антипатичен до такой степени, что я стал относиться к нему, как к своему идейному противнику, ибо я всегда верил, что русский народ по своей душе, по своему национальному характеру, лучше, много лучше и немцев, и французов, и англичан; и что русский народ найдёт свой путь к лучшему будущему, и не успокоится на буржуазном самодовольстве Европы. Я не славянофил в хомяковско-аксаковском смысле, но во всяком случае, я ближе к славянофилам, чем к западникам, да ещё таким его представителям, как Тургенев.
Отражалась на наших отношениях, конечно, и разность наших социальных положений: Тургенев – богатый русский барин, помещик, писавший из любви к искусству, а я — русский разночинец из мелкопоместных дворян, не имевший за душой ни гроша, да ещё бывший каторжник, который хотя и считал писательство своим высшим призванием, но, тем не менее, всегда писал для заработка, на хлеб насущный, да ещё и писал, и печатался я для оплаты уже взятых и прожитых авансов.
Да, я признаю, что Тургенев со мною всегда был корректен и не создавал со мной никаких склок. Но дело же не в этом, а в том, что Тургенев был не просто рядовой человек, мимо которого можно было пройти молча. Тургенев был persona grata. Как в глазах Европы, так и всего русского общества, он действительно был генералом от русской литературы: и это положение его должно было очень обязывать. Хотя он и не предавал Европе русских интересов и даже, может быть, достойно представлял там русскую литературу, но сам он, со всеми своими потрохами, стал европейцем, от России и русского народа оторвался и мало понимал настоящую сущность происходящих в России общественных явлений. Вот этого-то ему простить нельзя. И это вместе с тем является вполне достаточным основанием для того, чтобы понять моё резко отрицательное отношение к Тургеневу.
КЛИО – Тургенев, Вам представляется последнее слово.
ТУРГЕНЕВ – По существу затеянного процесса, мне, собственно, оправдываться не в чем, потому что и свидетели, и сам обвинитель признали здесь, что с моей стороны по отношению к Достоевскому всегда было корректное и предупредительное отношение.
И это было, несмотря на самые злостные выпады Достоевского против меня, главнейших из которых было – его письмо к Майкову, в котором он злобно и злостно исказил наш разговор с ним в Бадене; при чём, конечно, он или просил Майкова, или разрешил ему опубликовать его письмо, в части меня касающейся; и только благодаря джентелменскому поведению Бартенева оно не получило огласки. И затем, злобный шарж на меня в «Бесах» в образе Кармазинова.
Так что виноватой стороной в нашем расхождении безусловно является Достоевский.
Другое дело – причины, которые вызывали в Достоевском такую глубокую ко мне антипатию. Достоевский со своим холерическим характером, да ещё осложненным эпилепсией, ко всем важным вопросам жизни относился с величайшей страстностью. И я понимаю, что моя оторванность от России, в то время как я продолжал писать на русские темы, вызывала в нем возмущение.
В противоположность Гончарову, у Достоевского враждебность ко мне вызывалась не завистью и не какими-нибудь низкими подозрениями, а наоборот, искренним возмущением тем, что я – русский писатель, оторвался от России, от русского народа. По страстности своей натуры он несколько перегнул палку и приписывал мне такие слова, которых я не говорил, но это уже детали, мелочь, а по существу-то, вероятно, он был прав.
КЛИО – Дело №3 о ссоре Тургенева с Достоевским считаю законченным. На основании свидетельских показаний и объяснений сторон, Тургенева Ивана Сергеевича по обвинению его в учинении склоки с Достоевским Фёдором Михайловичем, считать по суду Истории оправданным.
Резко-отрицательное отношение Достоевского к Тургеневу, выразившееся как в словах и письмах, так и в шарже на Тургенева, выведенного в романе «Бесы» в образе Кармазинова, считать по суду Истории оправданным тем, что Тургенев действительно оторвался от России и русского народа и, следовательно, не мог уже претендовать на роль выразителя чаяний и надежд русского народа.