Коробьин Ю.А. (1884 — 1971) — биография, фото

 

 

Стр. 6. МОСКВА 20-х. Экономист в МКХ. Реконструкция. АРЕСТ в 1930

ПРИКАЗ Л. Троцкого. 

Приказ по Красному Воздушному Флоту [КВФ] Действующей Армии

№ 46 от 04 сентября 1920 года, г. Москва.

КОРОБЬИН Юрий Александрович. Военный летчик. Прибыл из Майкопского отд. Военкомата. 08.08.1920 зачислен в списки КВФ.

РГВА. Ф. 30. Оп. 1. Д. 18. Л. 99. В подлиннике, вероятно, ошибка: «военкомрат».

 

ПЕРЕЕЗД Ю.А. Коробьина в МОСКВУ.

В то время московский аэродром был расположен на Ходынском поле, напротив Петровского замка (где за 100 лет до этого Наполеон пережидал московский пожар). На нем проходили показательные полеты летчика Б.И. Россинского. Их посещали члены Совнаркома, такие как  Троцкий, а по легенде, и сам В.И. Ленин. Видел ли их летчик Коробьин, неизвестно. Он о них не рассказывал. 

В Москве на Садово-Самотечной улице в доме № 1 (бывшей гимназии Л.Ф. Ржевской) жили Белявские – брат и сестра его первой жены, А.Е. Коробьиной, с которыми он дружил в молодости. Приехав в Москву, он навестил их. Тогда-то с ним и познакомилась его 8-летняя дочь, Таня Коробьина, которой он когда-то писал открытки с Кавказского фронта. В 1970-е годы Т.Ю. Коробьина написала очерк о жизни в Москве в 1920-е годы и в нем вспоминала о своего отца.

МОСКВА ДВАДЦАТЫХ.

Автор —  Т.Ю. Коробьина. Журнал  «Летучая Мышь», 1974:

 Мой отец [Ю.А. Коробьин] переехал с семьёй из Майкопа в Москву осенью 1920 года, и только тогда, в возрасте 8 лет, я с ним познакомилась (если не считать редких и кратковременных встреч в моем младенчестве). При первой встрече я спросила его, как мне его называть: «папой» или Юрием, как звала его мама и все взрослые. Он сказал: «Зови, как хочешь». И я всю жизнь звала его Юрием.

Так вот, Юрий, как только приехал в Москву, стал читать нам «Песнь о Гайавате» и учил меня выразительно читать стихи Лермонтова «В полдневный жар в долине Дагестана…» и «В море царевич купает коня…». А мама читала нам Диккенса «Пиквикский клуб» и «Домби и сын». С Юрием же я в первый раз была в Третьяковской галерее и в Художественном театре на «Укрощении строптивой» Шекспира.

 

Сухаревка же представляла собой настоящее столпотворение вавилонское! Палатки, ларьки, лотошники с папиросами «Ира» и «Ява», с ирисками и маковками; какие-то допотопные «бывшие» дамы и господа, раскладывающие свой товар ― старые книги, страусовые перья, пожелтевшие кружева и ленты, лампы, замки, ― прямо на земле. И тут же сидели важные толстые бабы, которые на примусах и жаровнях жарили колбасу, картошку, что-то еще, и многие, не имеющие денег, глотали слюнки, глядя на эту снедь. Сотни людей толпились вокруг Сухаревой башни, передвигались из одного конца рынка в другой, продавали, покупали, обманывали друг друга. Через это толпу еле-еле пробивались трамваи, очищая себе путь непрерывными звонками.

Сухарева башня была снесена, кажется, 1932 году как мешающая движению городского транспорта. А жаль! Она была одним из стариннейших и примечательных зданий старой Москвы. Теперь, вероятно, сумели бы освободить дорогу транспорту каким-то иным способом, например, сделали бы подземный туннель. Ну, а тогда ― сломали. Вообще в те годы была мания ― ломать всё старое. Старину не ценили, считали её пережитком «капитализма» или «феодализма», ненужным народу. И было разрушено много архитектурных памятников старины.

Но постепенно облик Москвы менялся. Исчезли круглые деревянные тумбы, прикрытые крышей-грибком от дождя, ― на них расклеивались театральные афиши. Исчезли котлы, в которых зимой растапливали снег. Булыжные мостовые покрылись асфальтом. Сады и бульвары на Садовом кольце были вырублены, и память о них осталась только в названиях. Вымерли извозчики, и по улицам, кроме трамваев, стали ходить автобусы и троллейбусы. 

Вновь открылся московский Зоопарк, в организации которого принимал активное участие мой отец. Он тогда работал в МКХ (Московское Коммунальное Хозяйство). У меня сохранились стихи, которые я посвятила своей родословной:

Жил боярин Коробья                                       Но остался лишь один

Был он стольником царя.                               Это — Юрий Коробьин.

Был он толстый и здоровый                          Он служил в летучей школе,

И на борова похожий..                                    А потом уж поневоле

Носил шапку в три аршина,                          Славным лётчиком он стал

Развеселый был детина!                                 И по воздуху летал.

А потом оставил он                                          Но свалившись раза два,

И наследников и внуков —                            Отказался навсегда.

Всё хорошие бояре                                            И теперь с спокойным сердцем

И веселые дворяне,                                           Поступил он в эМ Ка Ха.

                                                                                  Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

Юрий очень увлекался своей работой и принимал активное участие во всех новейших мероприятиях. Когда в Москве появлялось что-нибудь новое, интересное, он по очереди водил всех родственников смотреть. Поэтому у меня в памяти совместились такие несхожие учреждения как Зоопарк, Планетарий и Крематорий! Все они были открыты в конце 20-х годов. Конечно, наиболее поражали москвичей Планетарий и Крематорий. Неунывающие эстрадники тут же стали распевать песенку:

Крематорий открывали, / Беспризорника сжигали,

Дверь открыли — он танцует /И кричит: «Закройте, дует!»

 За несколько лет огромные успехи были достигнуты в радиотехнике. Хотя любители и делали еще маленькие детекторные приемники, но уже появились большие, многоламповые. По радио ― по станции имени Коминтерна — передавали по выходным дням концерты из Колонного зала Дома Союзов. К серьёзной симфонической музыке народ еще не был приучен, поэтому концерты были смешанными: старались составить программу так, чтобы были представлены и вокалисты, и пианисты, и артисты балета, и чтецы.  Надо сказать, что программы составлялись очень хорошо ― «на высоком уровне». Как я теперь понимаю, устроители концертов знакомили нас с азбукой классической музыки. На этих концертах мы узнали и полюбили лучшие оперные арии, романсы Чайковского, Бородина, Глинки; познакомились с рассказами русских писателей. Да и исполнители были не то, что теперешние эстрадные артисты.

Пели: Максакова, Барсова, Козловский, Лемешев, Жадан, Мигай.

Читали: Качалов, Москвин, Журавлев, Яхонтов; танцевала Викторина Кригер. А конферансье был Гаркави ― милый толстый Гаркави, который, как никто, умел смешить публику. Времени нам на всё хватало ― на школу, на чтение, на кино, театры, концерты, на «задушевные разговоры». В 1928 году я окончила школу девятилетку, поступила в 1929 году на 3-й курс Педагогического техникума, а там уже начались тридцатые годы — другое время, новая эпоха…


Ю.А. КОРОБЬИН — ЭКОНОМИСТ в Тресте МКХ

 

На аэродроме Ю.А. Коробьин, видимо, прослужил недолго. Вскоре (скорее всего, через знакомых) он устроился на работу экономистом в Трест МКХ. Затем снял квартиру в Токмаковом пер. на Разгуляе и перевез свою семью (жену, сына и пасынка Юрия) из Майкопа в поехал в Москву. Отец умер в 1920 г. В Майкопе остались жить их мать, Надежда Александровна, и старший брат, Павел.

 С 1923 по 1930 экономист; заведующий планово-экономическим отделом Московского Коммунального Хозяйства. С 1926 г. проживал по адресу: Трехпрудный пер., 8, кв. 45.

 

ССЫЛКА: НАШЕ НАСЛЕДИЕ   22 марта 2012

http://nashenasledie.livejournal.com/1408493.html

Сильный удар по состоянию церковной архитектуры нанесла столица, в которой с середины 20-х годов началась радикальная реконструкция. В периодической печати шла дискуссия, не столько о перспективе развития Москвы, сколько о сносе, в этой связи, ряда культовых и гражданских памятников. Некто Ю. Коробьин в «Известиях», отвечая на статью И. Степанова «Надо ли охранять все «старое» (Известия ВЦИК. 1925. 12 ноября), ведя речь о расширении столицы, писал, что:

Москва «постоянно наталкивается на старые вещи, претендующие на высокое звание исторических памятников, а в качестве таковых — и на «вечное» бытие», и что находятся люди, поднимающие «крик при первом к ним прикосновении». Признавая за некоторыми древними .памятниками архитектуры их историческое значение, автор к другим относился критически, как к не имеющим якобы «никаких прав на существование». 

К ним, например, он отнес церковь Трех Святителей (1697 г.) около Красных ворот, в которой крестили М. Ю. Лермонтова и отпевали генерала Скобелева. По бескомпромиссному определению автора статьи, ее архитектура «совершенно проста и не выражает собой никакого определенного стиля» (Известия ЦИК СССР.-1926.-14 февраля). В той же газете другой автор, отстаивая «новый облик» столицы, писал: «Исторические памятники», часто незаслуженно претендующие на «постоянное бытие», не дают возможности развиваться городскому строительству» (Известия ЦИК СССР.-1927.- 25 мая)

Несмотря на многочисленные протесты специалистов, научной общественности (например, директор Государственной Третьяковской галереи академик Щусев, правление Московского архитектурного общества «Старая Москва»), утилитарный подход возобладал, и многие церкви стали жертвами «реконструкции» столицы, идейным руководителем генерального плана был Л. Каганович. Ярый противник церквей, убежденный воинственный безбожник, он считал, что религиозные организации в нашей стране являются единственно легально существующей контрреволюционной силой, влияющей на массы.

Согласно генеральному плану реконструкции Москвы, в ней предполагалось, уничтожить до 90% памятников архитектуры и ценной городской застройки — в большинстве своем, церковного зодчества.(Платонов О.А. Путешествие в Китеж-град.//Памятники отечества.-1991.-№ 2.-С.142.)

В плане уничтожения церквей большевик Л. Каганович солидаризировался с революционерами в искусстве — футуристами, один из который вспоминал: «Мы совсем не ценили нашей прекрасной национальной архитектуры, считая ее порождением религии, которую мы ненавидели действительно кровно и страстно» (Костин В.И. Кто там шагает правой? Главы из первой части воспоминаний.//Панорама искусств.М.-1980.-С.98.)

*   *   *

9 декабря 1926 года в МКХ (Московское коммунальное хозяйство) состоялось совещание руководства МКХ и ЦГРМ (Центральных государственных реставрационных мастерских) по поводу сноса церквей иконы Гребневской Божией Матери, Рождества в Столешниках и у Красных ворот в Москве. Не видя выхода из сложившейся ситуации, И.Э. Грабарь согласился на возможность сноса поздних пристроек – трапезной и колокольни церкви Рождества в Столешниках и части древней трапезной Гребневской церкви. Однако работники МКХ (Кнорре, [Ю.А.] Коробьин, Рюмин) настаивали на сносе всей трапезной последней церкви.

См. Козлов В.Ф. Без альтернативы. К истории разрушения московских памятников в конце 1920-х годов // Памятники Отечества. 1989. № 1 (19). С. 147;

то же – Сорок сороков. Краткая иллюстрированная история всех московских храмов / Автор-составитель П.Г. Паламарчук. Т. 2. М., 1994. С. 240.

 


 

МКХ и КООПЕРАТИВ «ТВОРЧЕСТВО» в Трехпрудном пер.

Архитектор

РОДСТВЕННЫЙ КРУГ. Фотографии

В начале 20-х годов в Москву переехали и другие его знакомые и родственники: семья родной сестры, Ксении Секретевой с мужем и детьми, Софья Сергеевна, вдова его брата Льва с детьми Глебом и Галиной; кузина Ольга Павловна Коробьина с дочерью Варварой; дочь кузена К.П. Коробьина, Марина Константиновна; семья друга юности С.И. Шарова с женой А.А. Богдановой и сыном Александром.

Лето 1930 г. Кузены и кузины с друзьями поехали отдыхать в Геленджик.

Сергей и Дима Секретевы, Таня Коробьина с подругой Тусей Блюменау, Марина Конст. Коробьина и Шурик Шаров, сын Сергея Ивановича.

В сентябре 1930 г. Таня Коробьина – студентка Педагогического техникума им. Профинтерна — уехала из Москвы в Рязанскую губернию на практику в село Чернаву для прохождения практики в Школе Колхозной молодежи (ШКМ). Оттуда она писала много писем своим родным, в первую очередь, своей матери. Написала и отцу. Он тут же ей ответил. Письмо это публикую здесь, потому что оно было последним перед его арестом. А все остальные его письма из лагерей, которые он писал Анне Евгеньевне Коробьиной (а она сохранила), опубликованы на 7 стр. отдельно, чтобы не перегружать биографию.

ПИСЬМО ЮРИЯ — ТАНЕ в Чернаву — последнее перед арестом