ЧАСТЬ V
Сцена I
21 (8 ноября) 1919 года в селе Никольском,
в доме Щербинина
Явление I
У стола на скамейке сидит Степан Щербинин и чинит сошной хомут.
Рядом лежит седёлка и ременный чересседельник с кольцом. Дверь отворяется. Показывается Федот Никитич.
СТЕПАН ЩЕРБИНИН – (в направлении двери) Заходи, кум, заходи.
БОГАТЫЙ КРЕСТЬЯНИН – Здорово, кум. (Подходит, протягивает руку).
СТЕПАН ЩЕРБИНИН – Здоров. Садись, гость будешь. Сейчас хозяйка придет. Чай будем пить.
БОГАТЫЙ КРЕСТЬЯНИН – А где же она задевалась?
СТЕПАН ЩЕРБИНИН – К Евгении Алексеевне пошла. Ради Мишуткиных именин сегодня пироги пекла, — ну и отделила меленький пирожок Евгении Алексеевне и Павлу Константиновичу в гостинец.
БОГАТЫЙ КРЕСТЬЯНИН – Люди хорошие. Жаль только, что с большевиками съякшались. А ты, что, (показывает на лампу) тоже ради Михаил-архангела иллюминацию запустил? (продолжает тоном любезности, облеченной в форму как бы упрека). Соседи, которые в потемках, которые с лучиной, а ты с газом?
СТЕПАН ЩЕРБИНИН – Небось, ты и сам не в потемках, и не с лучиной. Жалко, тогда электричество провести не успели.
БОГАТЫЙ КРЕСТЬЯНИН – Да все равно нефти нет, и школа без электричества, и Павел Константиныч. Ну, да ты свет не зря жжешь. (Берет седёлку, смотрит на нее, потом на хомут) «Готовь телегу зимой, а сани – летом».
СТЕПАН ЩЕРБИНИН – Старики так учили. Кончил осеннюю работу, — чини инвентарь. Да за хлопотами и мыслей беспокойных меньше.
БОГАТЫЙ КРЕСТЬЯНИН – И Матрешка моя из-за твоего Мишки ночей не спит. Она и сейчас меня послала, — нет ли, мол, письма.
СТЕПАН ЩЕРБИНИН – То-то и дело, что нет.
БОГАТЫЙ КРЕСТЬЯНИН – Народ наш глуп, — своей пользы не понимает. Кабы был он умней да дружней, — давно бы большевиков сбросили и зажили бы по-настоящему, по- старому.
СТЕПАН ЩЕРБИНИН – Не на то киваешь, Федор Никитич. Что было, то быльем поросло. Ищи в поле прошлогоднего снега. Вот кончится это смертоубийство, правда, заживем по настоящему, только уже не по-старому, а по-новому.
БОГАТЫЙ КРЕСТЬЯНИН – Нет, Степан Михалыч, помяни мое слово, весной будем Деникина встречать с колокольным звоном.
СТЕПАН ЩЕРБИНИН – Чудак ты, Федот Никитич! На гривке не удержался, на хвосте не удержаться. Деникин твой за Воронеж и за Курск откатился. Ему уж отходную позвонили. (С раздражением) Только людей зря губят, сукины дети. Ведь видят, что ни дьявола не выходит. (Стук в дверь) Кто там? (Входит Кузя с костылем, не наступая одной ногой, и Егор Андреевич).
Явление II
ЕГОР АНДРЕЕВИЧ – Почтенье (снимает шапку).
КУЗЯ – Здравствуй, Степан Михалыч. Здравствуй, Федот Никитич.
СТЕПАН ЩЕРБИНИН – Здравствуй, Кузя. (Егору Андреевичу) Здравствуй, сват. Присаживайтесь. (Кузе) Опять подранили?
БОГАТЫЙ КРЕСТЬЯНИН – Здорово, Кузьма Иваныч! Что скоро вернулся, еройствуешь? Кровь за коммунизм проливаешь?
КУЗЯ (Щербинину): Ногу прострелили, дядя Степан. Прошлый раз руку, теперь ногу.
БОГАТЫЙ КРЕСТЬЯНИН: Бог даст – следующий раз голову прострелят.
СТЕПАН ЩЕРБИНИН – Садись, рассказывай, друг милый. Про Мишку моего не слыхал ли чего?
КУЗЯ: С тем и зашел, дядя Степан. Весть невеселая.
СТЕПАН ЩЕРБИНИН – (сурово) Убит? (Кузя отвечает коротким утвердительным наклонением голов). Читай. (Щербинин опускает голову и закрывает ее руками).
БОГАТЫЙ КРЕСТЬЯНИН: Божья воля, царство небесное (крестится). Жалко только погиб за неправое дело.
КУЗЯ: Говоришь ты, Федор Никитич, слова в одном смысле, а они выходят верные в другом. Только бог тут был не причем, а были злые люди. Они его и смутили, Мишку. Но голову он сложил все-таки честно, за правую сторону, за рабочее и крестьянское дело.
БОГАТЫЙ КРЕСТЬЯНИН: Что-то темно крутишь, парень.
СТЕПАН ЩЕРБИНИН – (поднимая голову) Эх, Мишутка, Мишутка. Я тебя растил, я тебя берег! А ты что, Кузя? Я что-то не разобрал.
КУЗЯ: Дядя Степан, Михаил смело погиб, он честно погиб. Он сам доброй волей на смерть пошел. Его белые убили в неравной схватке. Но был раньше у него грех. Из-за него он и пропал. Вот тебе извещение.
СТАПАН ЩЕРБИНИН (пробует читать письмо): Буквы прыгают, глаза застилает. Прочти.
КУЗЯ – (читает) Сын Ваш погиб. Кто-то смутил его, и он перебежал на сторону белых.
СТЕПАН ЩЕРБИНИН – (кричит) Врешь, Кузьма. Не было этого!
КУЗЯ – Дядя Степан, не обижайся. Дослушай: «Но, увидев приготовление бандитов к расстрелу взятого ими в плен начальника дивизии товарища Старкевича…»
СТЕПАН ЩЕРБИНИН – Алексей Алексеич!… Господи!… (Кузе) А ты говоришь, — честно погиб!
КУЗЯ – …«он опамятовался, бросился на неприятелей, заколол штыком двух судей офицеров, подлецов белых офицеров. И он внес тем большое смятение в неприятельские ряды и тем выиграл время для нашего наступления и способствовал нашей победе. Но он был зарублен врагами. А наша войсковая часть за его раскаянье и честную смерть – похоронила, не бросила его, как собаку.
СТЕПАН ЩЕРБИНИН – А Алексей Алексеич?
КУЗЯ – Солдаты не стали стрелять. Барон застрелил его. Свидетели показали, перебежавшие к нам.
СТЕПАН ЩЕРБИНИН – (в волнении) Ну что же, прощай, Миша. Я в тебя душу вкладывал, я тобой хвалился, а ты и себя погубил, и меня. Я всю жизнь в глаза людям прямо смотрел, ни перед кем головы не опускал. А теперь куда я пойду? Меня всякий мальчишка спросит: «Дядя Степан, где твой Мишка-атаман?
ЕГОР АНДРЕЕВИЧ (БЫВАЛЫЙ КРЕСТЬЯНИН) – Что ты, сват? Никто не скажет.
БОГАТЫЙ КРЕСТЬЯНИН – Эх, кум. Всё ты не про то! Правильно он сделал, что за Россию против этой шатии пошел. Жалко только, что под конец сплоховал – сдрейфил и пропал в пользу большевиков!
СТЕПАН ЩЕРБИНИН – (со сдержанной силой) Да, не доглядел я. Были у него другие советчики! (тихо, со злобой) Ты подбивал его, ты. (Кричит) Ты его научил! Ты его погубил! (Хватает Федота Никитича за грудь).
БОГАТЫЙ КРЕСТЬЯНИН – Что ты, кум, окстись!
КУЗЯ – Дядя Степан!
ЕГОР АНДРЕЕВИЧ (БЫВАЛЫЙ КРЕСТЬЯНИН) – Степа, опомнись!
СТЕПАН ЩЕРБИНИН – Чего опомнись! Я в памяти! (Хватает Федота Никитича за горло).
ЕГОР АНДРЕЕВИЧ (БЫВАЛЫЙ КРЕСТЬЯНИН) – Сват, Степан! Что ты?! (Хватает его, Щербинин отталкивает его с силой).
ЩЕРБИНИН – Что я?! Жизнь моя кончена! Понимаешь, кончена! (Бросает Федота Никитича с размаху, тащит его по полу, хватает топор и бьет его с размаха по голове). Вот тебе! (бьет еще раз, отталкивает еще раз бросившегося к нему Егора Андреевича и бросает топор). Вот тебе! Прощай, Кузя! (хватает чересседельник) Прощай, Егор. Скажи жене, чтобы простила меня, а прочим скажи, чтобы не поминали лихом (Убегает через наружную дверь и захлопывает ее за собой).
КУЗЯ – Дядя Степан! (Егор Андреевич выбегает в дверь и быстро возвращается).
Явление III
ЕГОР АНДРЕЕВИЧ (БЫВАЛЫЙ КРЕСТЬЯНИН) – Отпихнул меня, в клеть убежал и дверь запер. Надо дверь ломать. Да все равно не захватишь. (Бросается к топору, взглядывает на Федота Никитича). Господи, как он его! (Хватает топор и бежит в дверь. Кузя идет за ним)
Конец первой сцены.
Сцена II
23 марта 1920 года в Новороссийске.
1919. Бронепоезд Единая Россия
Явление I
Большая комната пустая. В нее отворяется одна из боковых дверей. Из нее выходит Наташа в черном траурном платье; по ее лицу видно, что она пережила большое горе, раны от которого еще свежи.
НАТАША – (обращаясь в сторону одной двери) Надя, я скоро приду.
НАДЯ – (откликается из комнаты) Хорошо, Наташа. (Входит в большую комнату и провожает Наташу в прихожую; она тоже в черном платье) Бедная ты моя!
НАТАША – Обе мы бедные. Меня подрезала смерть Гриши. Ты не знаешь, как ты изменилась после смерти дяди Алёши!
НАДЯ – Надевай драповое. Сегодня, ради весеннего равноденствия норд-ост – настоящий новороссийский.
НАТАША – (одеваясь) Что-то он принес сюда из-под Батайска. Надя, а ты замечаешь, что Лео изменился ко мне?
НАДЯ – На него тоже сильно подействовала смерть Гриши.
НАТАША – Нет, это началось раньше. Вскоре после свадьбы. Его любовь ко мне вытесняется любовью к другой женщине.
НАДЯ – Наташа, тебе дикие мысли приходят в голову!
НАТАША – А ты знаешь, я сама к нему не по-прежнему отношусь. Что-то в нем определилось и растет чужое мне и чуждое. И я – только тебе это говорю, — я тяжело пережила смерть дяди Алеши. Настолько тяжело, что даже смерть моего Гриши не заставила забыть этой боли. Что из того, что дядя отказался от помилования? Лео сам должен был спасти ему жизнь, — каково бы там ни было настроение его офицеров, и чем бы оно ему ни грозило.
НАДЯ – Да, это было ужасно. Но я как-то тебе говорила, — у дяди лицо было светлое, со смелой улыбкой. А я осталась бы около него, если бы не прискакал Лео, и не сказал о папе. И знаешь, Наташа, я не суеверна, но мне сразу пришло в голову, что его рана смертельна, и что это – возмездие. И вдруг мне стало ясно, что борьба против революции была сначала ошибкой, а потом преступлением. Она была ошибкой и тогда, когда мы боролись во имя своей любви к Родине, во имя своего понимания ее блага. Мы шли по ложному следу. Наш патриотизм был оружием в руках людей, для которых Россия – вопрос наживы. И много бескорыстных, честных и храбрых людей положили свою жизнь в гражданской войне субъективно – за свой идеал Родины, а объективно – за выгоды ее грабителей.
НАТАША – Но с Лео говорить об этом бесполезно. Он так ослеплен ненавистью. Все-таки я попробую.
НАДЯ – Ты пока иди. Еще успеем сообразить. (Наташа уходит в наружную дверь, Надя провожает и возвращается).
1920. Газета. Деникин. Бухта. Англ. суда.
Явление II
(Телефонный звонок. Надя подходит к телефону).
НАДЯ – Слушаю. Штаб? Баронессы нет дома. – Да, я. Слушаю, генерал. Больше никого нет. – Что? Наступают от Торговой? Да ведь это в охват нашего правого фланга! – Господи, уже около Тихорецкой? Значит, разгром?! – Да, понимаю. Конечно, никому не скажу. Так что же — через три-четыре дня они могут быть в Новороссийске? – Очень Вам благодарна. А когда пароход? – И послезавтра можно? – В Ялту? – Очень Вам благодарна. Как только придет Наталья Павловна, скажу ей и попрошу переговорить с Вами. А лично о бароне сведений нет? – Прошу Вас, говорите всю правду. Убит? Расстрелян? – А, в плен взят, наверное? Если взят, они не пощадят его. А Вы сами видели этого очевидца? – Да, да, конечно, до получения окончательных сведений ей лучше не говорить. – Всего хорошего. (Кладет трубку телефона, подходит к окошку и садится). Господи, господи! (Закрывает глаза рукой)
(Короткая пауза. Дверь в прихожую отворяется, быстро входит Ратиборский в разорванной шинели, рассеченной и измятой папахе, без сабли, в грязных сапогах и рейтузах, с обветренным лицом, небритый, с запекшейся кровью на щеке, но мужественный и красивый. Он заглядывает в большую комнату, быстро сбрасывает папаху и шинель на стул в прихожей и бросается к Наде).
Явление III
НАДЯ – Лео, Вы? Ну, слава богу! (протягивает руку).
РАТИБОРСКИЙ – (горячо целует руку Нади) Я уже думал, что никогда не увижу вас. Я был схвачен красными в стычке и попал, было, под расстрел. Спасся каким-то чудом. Ускакал на чьей-то лошади, был во время побега ранен здесь (показывает на ногу) и здесь (показывает на щеку). Разгром полный. Надо немедленно в Крым. Где Наташа?
НАДЯ – Куда-то ушла.
РАТИБОРСКИЙ – Надя, когда я думал, что пришла моя последняя минута, — я думал только о Вас, Надя, я люблю Вас! Надя?
(В прихожую снаружи входит Наташа, услыхав голос, сразу светлеет лицом, поняв последние слова Ратиборского, темнеет, останавливается и поникает головой).
Явление IV
НАДЯ – Лео, образумьтесь!
РАТИБОРСКИЙ – Надя, я не могу и не хочу образумиться. Пусть это безумие. Это безумие – мое счастье. Вы помните тот момент, когда я, после поражения, — там, в степи, бросился за Вами и умчал Вас от большевиков? Вы должны были тогда понять, как я люблю Вас. Я любил Вас и раньше. Ведь я тогда поехал с Вами в Бобрищев только для того, чтобы быть около Вас и чтобы, может быть, охранять Вас. Письмо Деникина, это уж кстати. И как часто потом заставляло биться мое сердце, воспоминание о проклятом поцелуе Вашем этому бандиту. Я люблю Вас, Надя. Вы, солнце моей жизни.
(Наташа горько улыбается и садится на стул в прихожей).
НАДЯ – Лео, к чему все это? И давно ли Вы с такой же силой тянулись к Наташе. И как Вам ее не жаль? По ней так ударила смерть ребенка, а Вы хотите доконать ее.
РАТИБОРСКИЙ – Я не волен в своих чувствах. Наташа – прекрасный человек. Но никогда я не любил ее так, как Вас. За миг счастья с Вами, я без раздумья положу голову на плаху. Надя, а Вы, неужели не любите меня? Мне часто казалось, что не простая дружба у Вас ко мне была во время нашей поездки.
НАДЯ – Нет, Лео, у меня была к Вам только дружба. Я понимаю теперь, что поездка с Вами была ужасной ошибкой. Да, дружба у меня к Вам была, но Вы ее надтреснули… и навсегда.
РАТИБОРСКИЙ – Вы опять про смерть Вашего дяди? Этого старого изменника?! Не говорите мне о нем – «Рыцарь без страха и упрека!» Не будь таких, как он, предателей, давно бы мы освободили Россию от всей нечести и жили по-человечески. А я еще предлагал ему помилование!
НАДЯ – Вы должны были сохранить ему жизнь, даже против его воли.
РАТИБОРСКИЙ – Сохранить жизнь закоренелому и опасному врагу во время смертельной борьбы? И все-таки, ради Вас, только ради Вас, — хотел пощадить его, несмотря даже на кровное оскорбление, нанесенное им лично мне. Но одно то, что «эта святая серая скотинка», эти «чудо-богатыри» умышленно промахнулись, показывает, что его уничтожение было политической, военной, моральной необходимостью.
НАДЯ – (в сильном волнении) Так солдаты не стали стрелять в него? У солдат белой армии рука не поднялась на него? А кто же расстрелял его? (Закрывает глаза рукою). Кто же, кто же застрелил его? Да, теперь я понимаю, одна только рана была в груди у дяди, и она была, да, она была револьверная. И рядом валялась револьверная гильза. А! Вы убили его! Вы сами застрелили его! Вы сами! Вы!
(Наташа встает, входит в комнату и делает несколько неверных шагов)
НАТАША – Надя, что же это такое? (падает без чувств, Надя кидается к ней).
Конец второй сцены.
1920. Бегство из Новороссийска. Худ. И.А. Владимиров 1926
СЦЕНА III
1 мая 1920 года, вечером в Бобрищеве, в квартире Старкевича.
Явление I
Сумерки. На стульях около самоварного стола сидят
Евгения Алексеевна и Левашов с газетой «Правдой» в руках.
ЛЕВАШОВ – На будущий год, несомненно, будем справлять первое мая в мирной обстановке.
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Наверное. А ты знаешь, Паша – я скажу о другом. Я часто вспоминаю слова Аркадия про нас: «Народники, а дочь зубру отдают».
ЛЕВАШОВ – Да, и я вспоминаю это. И вспоминаю Федота с размозженной головой и мертвого Степана. Вот как цельный человек рассчитался за сына и за свою честь. Где-то они теперь все?
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Барон, конечно, у другого барона.
ЛЕВАШОВ – Но неужели Андрей Василич, тоже, несмотря на все, — у Врангеля?
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – А что же тут невозможного? Логика борьбы. Да и как ему вырваться из того круга представлений и людей, в который он попал?
ЛЕВАШОВ – Ну, знаешь, Женя, старая его дружба с Алексеем и смерть Алексея и Знаменского – это такие аргументы. (Стук в дверь) Отперто. Войдите. (Входит Аркадий).
Явление II
АРКАДИЙ – Вести из Новороссийска.
ЛЕВАШОВ И ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Что?
АРКАДИЙ – Наташа и Надя живы.
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Слава богу! А ребенок Наташи?
АРКАДИЙ – Умер. Давно уже.
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Бедная Наташа!
ЛЕВАШОВ – А Андрей Василич?
АРКАДИЙ – Умер от раны.
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Господи, сколько горя!
ЛЕВАШОВ – А барон?
АРКАДИЙ – Бежал к Врангелю.
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – И Наташа с ним?
АРКАДИЙ – Нет, Наташа и Надя поехали сюда.
ЛЕВАШОВ – Значит, она бросила барона. Ну, слава богу.
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Когда поехали? Когда их можно ждать?
АРКАДИЙ – Давно поехали. Скоро можно ждать. Сегодня можно ждать. Сейчас можно ждать. Сию минуту можно ждать. (Отворяет наружную дверь, входит Наташа).
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – (бросается к Наташе) Наташа! (обнимает ее и прижимает к себе).
ЛЕВАШОВ – (бросается к Наташе и целует ее) Наташенька!
НАТАША – (со слезами) Мама, прости меня. Прости меня, папа.
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Девочка моя ненаглядная, что ты, бог с тобой?
ЛЕВАШОВ – Что ты, Наташа, в чем ты виновата? Если кто виноват, так мы, старики.
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – (обнимает ее) Бедная ты моя.
ЛЕВАШОВ – Наташа, а где же Надя?
НАТАША – Надя тут. (Показывает на дверь) Она велела мне сперва одной войти.
ЛЕВАШОВ – Какая она чуткая и деликатная.
АРКАДИЙ – А вот я ее сейчас позову. (Выбегает).
Явление III
НАТАША – (показывает вслед Аркадию) Он не сердится на меня.
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Нет, он любит тебя по-прежнему.
НАТАША – А Лео влюбился в Надю.
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Мне показалось так во время их приезда.
НАТАША – Какой ужас! Какой кошмар! Не это. Это пустяки. А другое. Вы знаете, что он сам убил дядю Алешу?
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Знаем, Наташа, не надо говорить об этом.
НАТАША – Да, когда я заговорила о бароне, Аркадий сказал мне: «Я тебе говорил, что оставлю его в покое, когда он оставит тебя в покое. Оставь и ты его в покое».
(Вбегает Надя, за ней Аркадий).
Явление IV
НАДЯ – Тетя, милая (целуется с ней). Дядя (целует Левашова). Давно нам надо было здесь быть.
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Лучше поздно, чем никогда.
НАДЯ – Лишь бы, не слишком поздно.
АРКАДИЙ – Кажется, еще не слишком.
ЛЕВАШОВ – Как же вы пробрались?
НАТАША – Надя всё организовала. Мы ведь, можно сказать убежали. Прятались от эвакуации в Крым. Перебегали линию фронта.
НАДЯ – Не жизнь, а прямо «Три мушкетера» (Прикусывает язык и взглядывает на Евгению Алексеевну) Мне уж раз от тебя за эту фразу влетело.
ЛЕВАШОВ – Сегодня не влетит.
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Сегодня нет. Какое счастье! (Целует Наташу) Сколько раз я мечтала увидеть тебя, поцеловать и умереть. Вот теперь бы умереть в минуту этой радости!
НАДЯ – Тетя, какие ты глупости говоришь. А еще интеллигентная женщина. Подумай: ну, какое нам удовольствие было бы, если бы ты сейчас умерла? Ведь ты бы нам все настроение испортила. Теперь-то мы и живем. «И никакая сила», как говорил Щеглов. А где он теперь?
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Все на фронте.
НАДЯ – А Горспоуэр?
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Тоже на фронте, недавно был здесь.
НАДЯ – А под какой фамилией он теперь работает?
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Так все и остается Араповым.
АРКАДИЙ – А тебе это важно? «Араповы на Сабуровых».
НАДЯ – Глупости. Я просто так спросила.
АРКАДИЙ – А почему покраснела? Могу сказать – в браке он не состоит. Кого-то ждет.
ЛЕВАШОВ – (спохватывается) А ведь я только сейчас понял. (Обращаясь к Евгении Алексеевне и к Аркадию, деланно сердито) Почему вы мне раньше не сказали?
НАДЯ – Будет вам меня дразнить! Как хорошо дома! Помните, как дядя Алеша тогда говорил: «Россия здесь, и нет иной России».
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Это из стиха Аркадия (говорит с силой):
Россия здесь, и нет иной России.
Пускай она темна и голодна,
Из мутных вод клокочущей стихии
Поднимется великая страна?
НАДЯ – Как хорошо! Молодец, Аркадий! Прочти все.
АРКАДИЙ – Потом.
НАДЯ – А я часто теперь вспоминаю стихи Соловьева «Русь»: «Каким ты хочешь быть востоком, востоком Ксеркса иль Христа!» И вот мне кажется, что Русь отвечает. Она отвечает, что она не хочет быть ни востоком Ксеркса, ни востоком Христа… Может, она хочет быть востоком Ленина?
Конец пятой части и всей пьесы.
ЭПИЛОГ. Чисто русское отношение к Родине присутствует в стихотворении
поэта-народника П.Ф. Якубовича «К Родине» (1890 г.). Вот отрывки из него:
За что любить тебя? Какая ты нам мать,
Когда и мачеха бесчеловечно злая
Не станет пасынка так беспощадно гнать,
Как ты людей своих казнишь не уставая?
По капле кровь из нас всю выпила до срока!
Как враг, губила нас, как яростный тиран!
Ты злобой душу нам, как ядом, напоила…
Какая ж мать ты нам? За что любить тебя?
За что — не знаю я, но каждое дыханье,
Мой каждый помысел, все силы бытия —
Тебе посвящены, тебе до издыханья!
Я крест поднять бы рад без стонов и проклятья,
Тягчайший из твоих бесчисленных крестов!
В палящий зной, в песке сыпучем по колени,
С котомкой нищего брести глухим путем,
Последним сном заснуть под сломанным плетнем
В жалчайшем из твоих заброшенных селений!..
С. Шаров. 1932 (1956 — вариант к печати).
АВТОРСКИЙ ЛИСТОК
Шаров Сергей Иванович, русский, беспартийный, пенсионер по старости, год рождения 1877, кандидат экономических наук.
Москва, Ленинский проспект, д.52, кв.270.