Магадан – Колыма – Камчатка. Приморье. Грузия (оз. Параван). Приморье–2.
Путевые заметки: «Колымская трасса». Омсукчан. Пос. Индустриальный
«Кавказ подо мною…»
1978 – 1979
НЕ ПОЙ, КРАСАВИЦА, ПРИ МНЕ
ТЫ ПЕСЕН ГРУЗИИ ПЕЧАЛЬНЫХ
ПИСЬМО ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ и ПЕСНЯ
Нане с любовью. Городской романс.
Моим друзьям — Гиви, Ливану и Нане Рцхиладзе
Нехорошо быть злопамятным, а именно этим грешит мой первый очерк о Кавказе. Он несправедлив, потому что душа народа живет не в торговцах мандаринами, и, конечно, судить о стране и народе по кратким поверхностным путевым впечатлениям нехорошо. Пушкин по прибытии в Тифлис пишет о грузинах: «Они вообще нрава веселого и общежительного. По праздникам мужчины пьют и гуляют по улицам. Черноглазые мальчишки поют, прыгают и кувыркаются; женщины пляшут лезгинку». «Голос песен грузинских приятен». «Грузины пьют не по-нашему и удивительно крепки».
Все это верно, но мало. Они восхищают меня своей щедростью, живостью и непосредственностью в общении, неуловимой поэзией в словах и поступках. На этот раз асскажу о любимых мною грузинах, с которыми судьба свела меня в конце 1970-х годов, когда я работала геологом у В. Наседкина. Ранней весной 1978 года. мы выехали с экспедицией в Грузию, чтобы изучать вулканические породы (перлит и обсидиан) в горном массиве на берегу огромного озера Параван.
На аэродроме в Тбилиси нас встречали местные геологи, уже знакомые по своим приездам в Москву, — жизнерадостный, женолюбивый Гиви и худой, застенчивый, изысканно-приветливый Ливан Рцхиладзе. Конечно, князь. Там очень много князей.
Мы заехали на базар, где Гиви накупил всякие овощи, плоские круглые сыры, зелень, душистый хлеб. И мне подарил три темные розы. Мы тронулись в путь — впереди легковушка Гиви, за нею наш экспедиционный ГАЗ-66. Боже, с какой скоростью мы ехали и с такой же все встречные и попутные машины. Дорога петляла в цветущих долинах, на поворотах ревели машины и громадные автобусы, мелькали ухоженные селения, утопающие в садах. Жизнь казалась прекрасной и сказочной. В середине дня по указанию Гиви мы остановились у придорожной харчевни и уселись за роскошно накрытый стол. Огромные миски с мясом, груды зелени, овощей, сыр на круглых зеленых листьях и вино, вино в глиняных кувшинах. Это был настоящий пир, украшенный витиеватыми тостами и взаимной радостью, которую испытывали мы от непривычного для нас изобилия и Гиви от сознания того, что он эту радость мог нам доставить.
После этой славной пирушки, мы расстались с Гиви и Ливаном: они вернулись в Тбилиси, а мы к вечеру достигли холодного сурового плато, где среди высоких гор лежало озеро. Через два дня в отряд приехала еще одна москвичка, и с ней Гиви прислал нам целый ящик черешни. Каждый день мы поднимались на вулканическое плато, усыпанное шарами обсидиановых «бомб», и на окружающих склонах, безлесных, покрытых травой вперемежку со скалами, следили за медленным передвижением овечьих отар. Иногда, напуганные неизвестно чем, они внезапно срывались вниз и тогда доносились гортанные крики пастухов и разъяренный лай сторожевых собак.
Пастухи — рыцари гор. Мне довелось наблюдать их торжественное шествие со стадами, когда они возвращались с гор в ближайшее селение. Они ехали на прекрасных нервных конях в темных длинных бурках, молча и сурово. Подумать только, что и в наше время продолжается эта патриархальная жизнь. Она не поддается никаким революциям и перестройкам, так же, как душа народа.
После Паравана я должна была ехать в Приморье, и мы договорились с женой Ливана Рцхиладзе, Наной, что она приедет к нам в отряд в свой отпуск и будет поварихой. Нана была микробиологом, кандидатом наук и работала в каком-то научно-исследовательском институте.
Мне осталось сказать совсем немного, хотя весь этот рассказ на самом деле был затеян именно из-за Наны, потому что я до сих пор с отрадой вспоминаю то время, которое она провела с нами. Я встречала ее на аэродроме в Кавалерово, и, конечно, она привезла с собой рюкзак весом более 50 кг, где было невероятное множество всякой вкуснятины — сыр, деревенский окорок, колбасы, пряности, зелень, шесть литров чачи в грелках (вместо бурдюков) — словом, чего там только не было. А в экспедиционных условиях это казалось чудом. За все привозимое в отряд положено отдавать деньги из общего котла. Но, несмотря на кажущуюся мягкость, Нана твердо стояла на соблюдении своих народных обычаев. «Это все в подарок», — сказала она тихо и твердо.
Мы останавливались лагерем в разных местах на неделю, потом грузились и переезжали на новое место. Готовить приходилось на костре. И Нана освоилась со всем этим тяжелым бытом так быстро, и кормила нас так вкусно и приветливо, что все в отряде повеселели. А я особенно, потому что с поварихами бывает иногда очень трудно. Наш шофер, хитрый тамбовский мужик, Иван Александрович, которому я по неопытности в конце сезона выплатила лишние 140 руб. (он отказался мне их возвратить), и он размяк перед Наной и совершенно бескорыстно следил за костром, таскал дрова и воду.
Наночка, голубчик, как давно это было! Помните ту ночь в бухте Святой Ольги, когда, поленившись ставить палатки, мы трое — Надя, вы и я — расположились на раскладушках, на берегу океана. Солнце ушло на запад в темные горы, а здесь медленно наступала ночь, постепенно погружая во тьму причудливые красные скалы, белые полотнища вечернего тумана и зажигая в небе свое обычное украшение — звезды. Завыл маяк на соседнем мысу, далеко в море упал его луч. О чем мы говорили тогда? Разве упомнишь. Может, вы пели тогда нам песни печальной Грузии. Как-то вы там теперь?
Очень трудно писать эти «Путевые заметки». Вчера мне показалось, что у меня не хватит душевных сил продолжать это печальное путешествие по «горячим точкам» нашей изнасилованной страны. К тому же совершенно не во время меня стал преследовать привычный призрак вероятного читателя, которому все это будет скучно читать, — призрак, от которого, как мне казалось, я, наконец, сумела отвязаться. Но долг сочинителя призывает меня отбросить сомнения и преодолеть душевную усталость, ради завершения начатого, и я продолжу. Но прежде еще несколько слов скажу о Кавказе, чтобы и его связать с основной темой моего труда — историей нашей семьи.
Наша семья практически вся живет в Москве и поэтому, по сравнению с другими людьми, которые с развалом Союза уже не могут, как прежде, общаться со своими близкими, в этом отношении не пострадала. Однако своим происхождением, дружескими связями, путешествиями и воспоминаниями мы кровно связаны с очень многими уголками нашей Родины, и их беды отзываются в сердце невольно. Неприятие нынешних властей основано не на доводах рассудка, — оно коренится в памяти сердца и, конечно, лежит в области эмоций, а не интеллекта.
Убийства в Буденовске сверх естественного негодования мгновенно напоминают, что недалеко оттуда в Ставропольском крае жили наши предки Лопатины и в станице Марьинской родился мой дед. И когда я слышу об Армении, мне тут же вспоминается, что дед в Первую Мировую войну воевал против турок на Карском фронте. Отчасти, наверное, и за армян, которых турки, не будь России, давно бы уже вырезали.
А в горах Осетии родился дед маминого внука Мити — Александр Моуравов; в предгорьях Кавказа в казачьей станице — родилась его бабушка Нини Елисеевна. Теперь южных осетин убивают грузины, а северные осетины преследуют ингушей. Казаки рвутся в бой и мечтают восстановить сторожевые линии.
Когда в информационных сводках по радио о войне в Чечне вдруг упоминают Валерик, невольно вздрагиваешь: ужели Валерик?! Ведь это место почти нереально, оно в нашем сознании связано с поэзией, с Лермонтовым, и давно затеряно в прошлом. Но нет — с непонятной жестокостью повторяется кровавый бой на «речке смерти» (перевод Валерик) спустя 150 лет после того, как Лермонтов писал:
«Нам был обещан бой жестокий, // Из гор Ичкерии далекой
Уже в Чечню на братний зов // Толпы стекались удальцов».
Под гнетом России чеченцы давно спустились с гор, расселились по равнине и теперь называют Ичкерией никогда не принадлежавшие им земли. Они хотят получить былую независимость, но вряд ли хотят вернуться к своему прежнему образу жизни, – сколько бы они не кипятились, они уже не те.
Но и у Лермонтова находим мы намек на грядущие беды:
«Да! будет, — кто-то тут сказал, — // Им в память этот день кровавый!»
Чеченец посмотрел лукаво // И головою покачал.
День был действительно кровавый: // Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть… // (И зной и битва утомили
Меня), но мутная вода // Была тепла, была красна.
……………………кровь текла // Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем // Был полон воздух.