1962 -65, 1976-80
ПРОЩАЙ, ЛЮБИМЫЙ ГОРОД
Письмо до востребования. Новая Зеландия. Игорю Мицкевичу.
ВЛАДИВОСТОК
Братьям Мицкевичам
— Игорю, Виктору и Аскольду
«Прощай, любимый город, // Уходим завтра в море
И ранней порой, мелькнет за кормой // Знакомый платок голубой».
С этим городом у меня связано настолько много, что почти ничего не смогу написать.
Владивосток — многолетний порт приписки моей вечной мечты о море — нет, не о сказочных островах и шумных заграничных портах, — только о море. Я бывала и в других портовых городах — в Одессе, Мурманске, Корсакове, Магадане, но во Владивостоке я навсегда «оставила свое сердце«, как любили выражаться в старинных романах. А все потому, что там жили братья Игорь и Виктор Мицкевичи, романтическая дружба с которыми, несмотря на огромные расстояния и редкость встреч, не угасала в течение 30 лет и прервалась со смертью Виктора зимой 1994 года.
Из всего этого многолетья, что же выбрать мне? Пожалуй, расскажу про то, как я последний раз в жизни вышла в море — всего на три дня. Случилось это в 1976, когда я бросила работу в ИФЗ и случайно устроилась на два месяца в Университетскую экспедицию на Сахалин. На этот раз у меня сохранились записи в Полевом дневнике, и я воспользуюсь ими, чтобы ничего не выдумывать.
Первое время мы жили недалеко от городка Красногорска, на западном берегу Сахалина.
Шёл 1976 год. Расцвет застоя. Из моих записей:
«В магазинах есть почти всё, кроме мяса и колбасы. Иногда дают тушонку. [Вот наше, исконное, советское словечко, потерявшее первоначальный смысл, — «дают» вместо пр0дают! – Н.М. 2010.] А так: молоко, варенец, кефир, сметана, масло, сгущенное молоко, кофе, сельдь, иногда соленая горбуша, копченый окунь, рыбные и овощные консервы, свежая капуста, яблоки (плохие — 2р.), яйца (1р. 50), творог, иногда огурцы, укроп. В столовой бывают и мясные блюда. Готовят в столовых вкусно».
Примечание Н.М. Это не ностальгия по коммунистическому прошлому, это архивный «тугумент», господа! Но не будем отвлекаться. Идем по тексту.
«Народ ощущает, что живет на острове; нет урожденных сахалинцев — постоянных жителей, кроме корейцев. То и дело слышишь: «Ты был на материке?» или «Я только с материка вернулся». Материковые жители Магадана и Камчатки говорят точно так же. Люди, живущие здесь десятками лет, все равно хотят вернуться на материк. Дальний Восток для них — временное пристанище, и потому везде временные барачного типа жилища, помойки прямо на задах домов.
Люди здесь спокойные и доброжелательные. Гордятся островом, его природой, гигантскими зонтичными травами и лопухами диаметром около метра. Многое валят на японцев: лес горелый — это японцы сожгли. Городок живет портом, ремонтными мастерскими, леспромхозом — лес везут на огромных японских лесовозах за 30-40 км от города. Склоны сопок завалены вырубленным, сгнившим, но не вывезенным лесом. Ловят красную рыбу, распарывают животы, берут икру, а остальным кормят свиней.
Записалась в библиотеку. Взяла Тынянова «Пушкин», Трифонова «Дом на набережной» и «Персидские письма» Монтескье…»
Примечание Н.М.. Тут не удержусь и замечу: во всех, самых удаленных и даже заброшенных уголках той великой страны, которую называют бывшим Советским Союзом, — везде можно было записаться в библиотеку, отдав в залог 3 руб. В угаре разрушения и приватизации всего и вся, не разграбили ли и эти поселковые, районные и городские библиотеки?
В тот же год на Сахалине я познакомилась с девушкой Таней Скобцовой — студенткой нашего родного Геофака. Она родилась, выросла и окончила школу, образно говоря, прямо в зоне, лагерной зоне — в поселке Явас, который замыкает усиженную лагерями железнодорожную ветку в Мордовии. Мордовские лагеря. Где-то там с 1942 по 1947 годы сидел в лагере археолог Сергей Николаевич Юренев, которого я знала по Бухаре. Здесь же сидели Синявский и Даниель — жертвы «раннего застоя». И епископ Мануил Лямишевский, о чем я недавно прочитала. Родители Тани приехали в Явас по распределению и работали в поселковой школе: отец — директором, мать — учительницей.
Лагерная тема постоянно звучала в нашей жизни, но впервые мне довелось увидеть человека, который не сидел там, а просто жил. Через три года довелось увидеть второго — и опять из того же поселка Явас! Случилось это в музее-усадьбе Мураново, где еще одна яваска, Светлана Калганова была экскурсоводом, а в школе она училась у родителей Тани. Меня такое количество пересечений жизненных путей в одной точке пространства всегда чрезвычайно занимает.
Из рассказов Тани Савцовой о своем детстве:
«Зэки работают на строительстве. По поселку в 8 час. утра и в 5 час. вечера ведут колоннами зэков на работу. Они похабничают на счет прохожих, поэтому девочки стараются в это время не выходить на улицу. В их поселке — воры-«рецидивы». А в соседнем —убийцы, долгосрочники и заключенные пожизненно. В одном лагере зона в зоне: вместо обычных 4-х рядов проволоки 8 рядов. Там политические, вероятно, но Таня называет их иностранными шпионами. Иногда жители поселка становились свидетелями обмена шпионами — «ихнего» на нашего — это происходило на явасском мосту. Иногда бывают побеги, или выпущенные на волю, бывшие зэка, бесчинствуют в округе — тогда жителям страшно. Однажды взбунтовались два конвоира — кавказцы. Чем-то их возмутил прораб, они его убили. Боясь расправы, залегли на холме и стали отстреливаться из автоматов. Их долго осаждали, но взяли и расстреляли»
День назад сообщили, что и тех, в Заветах Ильича, тоже долго осаждали и тоже расстреляли. Все одно и то же.
Все это Таня рассказывала мне совершенно спокойно. Для нее это была обычная повседневная жизнь, ни о каких политических она слыхом не слыхивала, а о существовании Архипелага ГУЛАГ понятия не имела. Она жила на одном из его островов в зоне за несколькими рядами железной проволоки, но этого не сознавала и ничего не знала. Вот ответ на упреки и недоумения по поводу неведения о сталинских лагерях и застенках, которые мы любим высказывать современникам событий. Сами участники не сознавали, да и не могли сознавать масштабы явления и его суть. Вправе ли мы ожидать, чтобы житель кораллового атолла имел представление о тысячах островов Полинезии? Нет. Он знаем свой и два-три соседних.
Эта запись с рассказом Тани о себе и Явасе помечена мною 21 августа — день ввода войск в Чехословакию, когда мы с Е.Ч. стали «подниманцами» — подняли руки против этого ввода. А propos.
Через несколько дней мы с Таней переехали в Южно-Сахалинск. Собирать материалы по волнению и течениям в местной Гидрометслужбе. Но без допуска их собирать нельзя [«Допуск» — ещё одно наше советское словечко; допуск имеет три формы, и я не берусь объяснять, что это такое, — что-то вроде «сепулькарий, у Станислава Лема, смотри «сепульки»]. Допуска у меня не было, а у Тани был — вот она и стала ходить в Гидрометслужбу. Там её заставили первым делом пронумеровать листы блокнота, в который она собиралась выписывать засекреченные данные, потом сами прошили и опечатали. На последней странице написали: «Пронумеровано, прошито и опечатано печатью № 2 (два) девяносто восемь (98) листов». Подпись инженера (?) спецчасти. Печать большая, сургучная. И вся эта секретная жуть ради гидрологического режима шельфа на участке от Углегорска до Крильона.
И вот теперь, через 20 лет, американские военные тренируются в Оренбургской области и около Николаева, американские советники в Госкомимущество дверь ногой открывают, уран и плутоний тоннами из страны вывозят [Говорят, что почти всё уже вывезли. – Н.М. 2010]. Но, несмотря на весь разгул демократии, гласности и дружбы с цивилизованными народами, я верю, что инженер спецчасти по-прежнему нумерует, прошивает и опечатывает.
История с допуском лишний раз убедила меня в том, что отсутствие доверия со стороны власти и как следствие этого доверия — сомнительных привилегий, делает нас более свободными. И с легким сердцем я отправилась на автобусе в пос. Охотское, чтобы разыскать где-то на озере Тунайча своего старинного приятеля, Бориса Шубика. Из полученной от него записки я знала, что он и его друг Толя Доронин нанялись работать в леспромхоз в какие-то Мальки, где-то около Охотского. По прибытии в Охотское оказалось, что до этих Мальков нужно топать 18 км —14 км вдоль моря по пустынному песчаному пляжу, а потом еще 4 км по тайге вглубь острова. Отступать было некуда — я пошла.
Шла по берегу, где за 12 лет до того вся наша веселая Тихоокеанская экспедиция проводила выходные дни после трудовых дней в Корсакове. Дул сильный ветер, и в дальнем мареве от морских брызг дрожали мягкие контуры мыса Анивы. Часа в 4 дня я добрела до Мальков и с восторгом, надеюсь неподдельным, была встречена чумазыми, в больших черных фартуках Борисом и Толей. Они смолили бревна.
Вечером мы пошли тайком ловить горбушу. Шли лесом, потом влажным лугом со стогами. Смеркалось, когда ребята стали ставить сеть. Они разговаривали шепотом. Над водой мелькали летучие мыши. Ожидая ребят, лежала в стогу и смотрела звезды. Искала знакомые созвездия в незнакомом небе. Пролетел метеорит с хвостом — первый раз такой видела. Они поймали восемь рыбин. Двинулись в обратный путь.
Вот на каких дальних широтах и через сколько лет мы назначали друг другу свидания в нашем далеком прошлом. Мне предстояло еще одно — во Владивостоке, с моими любимыми Мицкевичами, которых я не видела десять лет. В день своих именин 8 сентября прилетела во Владивосток.
Я остановилась в комнате Жени Моуравовой (она работала во Владивостоке и ходила в рейсы, в Тихий океан, в дальние страны). Сразу же поехала в город, отыскала своих друзей океанологов Володю Рачкова и Юру Безрукова (с ним мы по Крыму ходили). Они нашли Виктора. Он по радиосвязи нашел Игоря, и в тот же день я оказалась на борту Большого Морского Рыболовного Траулера (БМРТ) по имени «Геракл».
Игорь предложил взять меня на ходовые испытания — он был капитаном, а его «Геракл» готовился выйти в Тихий океан. Они шли в Анкоридж. Но ходовые испытания были не так далеко — в Амурском заливе у берегов Кореи. Вышли в сумерки из Золотого Рога — перекличка постов на военных кораблях, промельки маяков, от луны дорожка на воде. Проползла подводная лодка. Прошли мимо острова Русского — там все мрачно, темно. По радио передали, что умер Мао-Дзе-дун. Относительно близко от нас — ведь Китай рукой подать.
Рано утром «снастей переплетенье, яркий флажок, кильватер золотой». На горизонте целый город японских суденышек-кавасаки — они ловят кальмаров. А мы спустили трап с кормы и на палубу подняли полный — минтай, треска и креветки. Из трески вынимали печень.
Три дня почти безысходно я простояла на верхнем мостике и навсегда простилась со своими мечтами, с морем и с Игорем.
… И наши вечера — прощанья, // Пирушки наши — завещанья,
Чтоб тайная струя страданья // Согрела холод бытия.
Виктор меня никогда не забывал и, по дороге домой, в Херсон, каждый год я встречала его на аэродроме в Москве, как он когда-то в молодости встречал меня в Хабаровске и Владивостоке. Он умер в начале лихих 90-х. Ему было всего 50 лет. А Игорь как только Союз развалился эмигрировал с семьей в Новую Зеландию. Может, и до сих пор там живет.