Моему деду — поэту, философу и учителю – Н.М.

 

… Блажен, блажен, кто в полдень жизни // И на закате ясных лет,

Как в недрах радостной отчизны, // Ещё в фантазии живет.

Кому небесное – родное, // Кто сочетает с сединой

Воображенье молодое, // И разум с пламенной душой.

В волшебной чаше наслажденья // Он дна пустого не найдёт

И вскликнет, в чувствах упоенья: // «Прекрасному пределов нет!»

Д. Веневитинов

 

 

Ф. Шопен. Вальс № 10. Си-минор 

  Shopen_-_Val_s_N10_si-minor_soch_69_2_

 

---

 

 

КОРОБЬИН Юрий Александрович  (1885 ― 1971)

Мой дед, Ю.А. Коробьин, был арестован в 1930 году и провел в лагерях НКВД в общей сложности 20 лет – до 1935 года заключенным, а потом как вольнонаемный специалист – и в 1951 году вышел на пенсию. На стройках Дальнего Востока и Крайнего Севера специалисты получали высокие оклады плюс «полярные», поэтому дед смог накопить большой, по тем временам, капитал ― 100 тысяч рублей. Так как в Москве он не имел права жить, то он загодя стал искать себе место жительства. В конце концов, он выбрал город Алексин в Тульской области, расположенный на берегу Оки. Там, в 1951 году он купил за 12 тысяч рублей полдома у тёти Нюры на Снегирёвской улице (см. гл. «Философ» в романе Н.М. «Усадьба», 2007). Его половина дома состояла всего из одной небольшой комнаты и крохотной кухни, поэтому в первый же год дед пристроил к дому большую застекленную террасу, для чего нанял плотников. На террасе он поставил верстак и своими руками сделал почти всю мебель — книжный стеллаж для книг, кровать в свой «кабинет», лавки и большой обеденный стол на террасе.

 

 

В огороде он посадил саженцы яблонь, перед окнами – вишни, а вдоль забора кусты крыжовника, смородины и малину, и засадил огород разными овощами. Сам сложил летнюю печь около крыльца и соорудил в огороде душ. Взял породистого щенка (овчарку), и назвал его Райтом в честь авиаторов, братьев Райт, первыми перелетевших через океан из США в Европу. Завелкота Ассаргадона, он же Асик, и купил 20 цыплят (см. фото)

Первые годы он жил в Алексине постоянно, так как не имел права жить  в Москве.  Зимой один, а летом к нему стали приезжать близкие и дальние родственники, в том числе и мы с мамой. Весной 1955 года он получил справку о снятии судимости, а вместе с ней и право жить в Москве. С тех пор зиму он проводил в Москве, а с ранней весны до поздней осени жил в Алексине. В этой главе напечатаны письма Ю.А. Коробьина, Т.Ю. Коробьиной и мои, Н.М. Михайловой, из Алексина за 1952 – 1955 годы. Исключение составляет письмо деда с его выписками «Кант о воспитании», которое он прислал маме в 1944 году. Начнем с  этого письма и портрета Иммануила Канта, который всегда стоял на его письменнои столе, а теперь стоит у меня .

 

---

 

 КАНТ О ПЕДАГОГИКЕ 

Выписки Ю.А. Коробьина  из конспекта Кантовской философии

Присланы Тане 17 августа 1944 из Хабаровска

в связи с тем, что она стала учительницей

 ♦

 

 

1. Воспитание ставит себе задачею сделать человека искусным, знающим и нравственным. Образование в первом смысле слова есть «культура», во втором смысле — «цивилизация», в третьем смысле — «нравственность». 

2. Способ воспитания. Ребенок должен возможно больше пользоваться своими собственными силами. Необходимо воспитывать ребенка соответственно характеру его возраста. Чтобы не сделать его боязливым, надо остерегаться внушать ему глупые фантазии, а также не запугивать его бранью. Ему надо быть бодрым и открытым, послушным и правдивым. К послушанию относится и пунктуальность, а для этого необходимо точное распределение времени. Привычка жить по установленным правилам, привитая с детства, содействует образованию характера.

Воспитание должно вестись так, чтобы ребенок не стремился быть иным, чем он есть, и чтобы характер его не искажался. Например, очень глупо, когда при всяком пустяке ребенку говорят «стыдно». Человек должен стыдиться, когда он унижает свое достоинство. Единственный случай, когда ребенок унижает свое достоинство, это когда он лжет. Правдивость не знает исключений, она есть прообраз всех добродетелей и обязательна для всякого возраста. Ложь не должна быть терпима, и так как она есть преступление моральное, то и наказание должно быть моральным, а не физическим. Когда ребенок лжет, то он унижает себя, и для него есть полное основание стыдиться. Это единственный случай, когда ребенку должно вполне серьезно сказать: «Стыдись, ты – негодник!»

3. Ложна та теория воспитания, которая хочет всему научить шутя. Ребенок должен приучаться к труду ради самого труда.

4. Главная цель истинного действительно образовательного воспитания не в том, чтобы заучивать многое, а в том, чтобы заучивать основательно. Основательное учение делает человека способным учиться самостоятельно. Полная уверенность в том, что знаешь, придает духу ту твердость, которая является с интеллектуальной стороны полезным условием для нравственности. 

5. Волю надо укреплять для того, чтобы она выдерживала натиск страстей и могла сопротивляться их вызывающим чувствам. Не надо расплываться в чувстве, но нужно быть исполненным понятия долга. Симпатии и антипатии суть блуждающие огни; только понятие долга освещает нравственную тропу человеческой жизни.

Чувство собственного достоинства есть то правильное уважение к себе, которое одинаково далеко от ложного смирения и от ложного честолюбия. В особенности же воспитание должно иметь в виду, чтобы ясно изложить уму воспитанника и укоренить в его воле гражданские правовые понятия.

6. Для того, чтобы человек был способен переносить лишения, он нуждается в известной закаленности. Эта закаленность приобретается через упражнение, через практические лишения как физические, так и душевные. Этот «этический аскез» необходимо отличать от религиозного и монашеского: последний умерщвляет все побуждения и ставит себе целью утопическое освобождение от греховности, тогда как моральное упражнение заключается в дисциплине и вырабатывает диэтику, укрепляющую волю, обезоруживает страсти и аффекты, овладевающие нами, и доставляет нам возможность достигнуть такого самообладания, при котором истинное чувство собственного достоинства наиболее удовлетворяется.

Мы здоровы морально только тогда, когда мы господствуем над собой; мы нездоровы, когда нас влекут аффекты и страсти. Моральное здоровье есть цель «этического аскеза», который правильнее всего было бы назвать «этической гимнастикой». Чувство здоровья делает нас весёлыми и бодрыми, и это радостное моральное чувство, это бодрое и здоровое настроение и есть самая благоприятная почва для моральности, та почва, которую может и должно развить этическое воспитание.

7. Основой всякого просвещения, заслуживающего это название, есть самостоятельное мышление, собственное суждение. Этим просвещение в корне отличается от того состояния, в котором мы руководствуемся не собственным суждением, а находимся под властью предрассудков и мнения других.

Мыслить не легко, это стоит усилия, и для размышления необходимо время. Масса охотно несёт привычное иго навязанных нам суждений, к которому она приспособилась, и совсем не ощущает это иго, как давящую тяжесть. Просвещение есть выход человечества из несовершеннолетия, в котором оно находится по собственной вине. Несовершеннолетие есть неспособность пользоваться своим рассудком без чьего–либо руководства. Это несовершеннолетие есть его вина, если причина его заключается не в недостатке рассудка, а в недостатке решимости и мужества обходиться без руководства других.

Sapere aude! Имей мужество пользоваться собственным рассудком!

Таков лозунг просвещения.

——————— 

Примечание Н.М. Sapere aude! — Осмелься быть мудрым. Из «Посланий» Горация (I, 2, 32–43): 

Тот уж полдела свершил, кто начал: осмелься быть мудрым

И начинай! Ведь, кто жизнь упорядочить медлит, он точно

Тот земледелец, что ждет, чтоб река протекла; а она–то

Катит и будет катить волну до скончания века.

 

В словаре латинских крылатых слов (М., 1088,стр. 706) в качестве примера применения приведена цитата из «Письма об эстетическом воспитании человека» Ф. Шиллера, который цитирует Горация, а затем говорит: «Необходима энергия в мужестве, дабы преодолеть преграды, которые противопоставляются приобретению знания, как природною ленью, так и трусостью сердца».

 

 

Цитаты из Канта дед прислал дочери в письме из Хабаровска от 17/VIII–44.

Дорогая дочурка, получил твое письмо от 29–VII – 1944 из двух частей: «отвлеченной» и «практической». В «отвлеченной части» ты описываешь свое увлечение педагогикой. Полностью сочувствую твоему увлечению этой темой и этой работой. Считаю педагогику одной из самых интересных и самых необходимых научных дисциплин, а в наше беспутное время — в особенности. В силу универсальности моего ума я и раньше знакомился с проблемами педагогики, поэтому имена Ушинского и Флерова, Базедова и Песталоцци мне, конечно, известны не только понаслышке.

В ответ посылаю тебе выдержки из моего конспекта Кантовской философии, в части его педагогических суждений, которые, я думаю, будут тебе интересны. Надо помнить, что в нравственной философии Канта идея долга является основоположением для всей морали. Быть правдивым перед собой и перед другими — для Канта — [категорический] императив [букв. приказ], не допускающий никаких исключений. 

Кстати сказать, я всегда смотрел на Нину [т.е. на мою бабушку!], как на довольно приближенное осуществление Кантовской нравственной философии, ибо для неё идея долга всегда была ведущей. Поэтому ты дай прочесть ей кантовские строки, и я уверен, что она их целиком одобрит. Жду также и твоего мнения.

Что касается «практической» стороны твоего письма, то я на него ответил вчера переводом тебе 500 рублей. Завтра приедет Лёля (жена деда). Я приехал в Хабаровск её встречать. Здесь пересадка. От Хабаровска до Комсомольска идет железнодорожная ветка в 400 км, проложенная при моем участии. Прощай, моя хорошая. Сейчас буду писать Нине. Крепко тебя и внучат целую. Юрий. 

 

Примечание Н.М. Хронологически это письмо, написанное в 1944 году, конечно, относится к концу второго тома. Но я перенесла его в третий том, потому что сочла его более важным для меня, чем для мамы. Печатая его сегодня, я с особым вниманием вчитывалась в каждую строчку, потому что мне было интересно выяснить, применил ли мой дед теории Канта на практике, когда взялся за мое воспитание в Алексине. Тогда я этого, конечно, не сознавала, но теперь, post factum, поняла, что он довольно строго следовал идеалам эпохи просвещения. Деду не всё удалось, но несколько важных принципов, он всё же сумел внушить мне на всю жизнь. Например, — отвращение ко лжи, и именно с такой мотивацией, что ложь унизительна. Он также постоянно настаивал на необходимости обо всем иметь самостоятельно выработанное суждение, любое утверждение проверять, не верить на слово. 

Но вот, что не оставило у меня и следа — это идея долга, краеугольный камень нравственной философии Канта. К тому времени место уже было занято другой идеей, изложенной в сказке Киплинга «О кошке, которая ходит сама по себе». Мама мне часто её читала в детстве.

Закончив печатать это письмо, я представила нашу комнату на Садовой, где бабушка, сидя в кресле со строгим лицом, слушает, а мама читает это письмо. Представила возмущение бабушки, и смех мамы, когда они дошли до места, где бабушка оказалась «воплощением императива». На мой взгляд, сомнительный комплимент, и я уверена, что бабушка на это смотрела так же. Она была женщиной и руководствовалась не чувством долга, а чувством любви к людям, в том числе и к деду.

Что касается меня, то моя жизнь с дедом прошла, можно сказать, «под знаком Канта» вместе с античными философами, к которым дед умел возбудить не только голый интерес, но и теплые чувства. Во всяком случае, я помню, как живо я переживала смерть Сократа. А потом смерть Сенеки.

---

 

СЧАСТЛИВАЯ ЖИЗНЬ В  АЛЕКСИНЕ

 

Алексин.Тульская обл. Окские-дали

 

ХРОНИКА Н.М.

В Алексине деду удалось устроить счастливую жизнь и не только для себя. Ощущение счастья навсегда сохранилось в сердцах взрослых и детей, которые гостили в его «усадьбе» каждое лето. Думаю, что в моих воспоминаниях слились события за все годы, но это неважно.

В первый раз мама привезла меня к деду в Алексин в 1952 г., а сама вернулась в Москву. Мне было 11 лет. До этого я деда почти не знала, и он меня тоже, если не считать нашей первой встречи после войны. В один из приездов в Москву он зашел к нам поздно вечером, когда я уже спала. Мне было всего пять лет, а дед разбудил меня, сонную подхватил на руки, высоко поднял, пришлёпнул даже. Помню, что чуть не заплакала от такой бесцеремонности. Он что-то громко говорил, бабушка и мама смеялись. И потом долго я не могла избавиться от этого впечатления, и потому, оставшись на его попечении, дичилась и смотрела на него с опаской.

Опасения мои подтвердились: он заставил меня вставать в шесть утра и делать вместе с ним «гимнастику Мюллера». А я ненавидела ранние вставания и всякие зарядки! Каждое утро перед уходом в школу к ним призывала по радио «Пионерская зорька». Но от деда невозможно было отвязаться. После гимнастики и самомассажа он заставлял меня принимать холодный душ. Потом завтрак, потом грабли — и на огород! Первые дни — жуть какая-то!

Но дед не обращал внимания на мое недовольство и сопротивление. Он уверял меня, что будто бы именно так жили древние греки и римляне, и заодно рассказывал о Сократе и философских беседах во дворе Платоновской Академии. Он позволил мне копаться в своих книгах, в роскошных дореволюционных изданиях с прекрасными иллюстрациями. Среди них нашлись книги не только классиков литературы, историков и философов, но даже Библия (что меня, помню, очень удивило). Дед много беседовал со мной на разные темы. При этом он был со мною так терпелив, так ласков, так непритворно откровенен, без свойственной взрослым снисходительности, что вскоре мы подружились, и я уже души в нём не чаяла. Гимнастику Миллера я, конечно, при первой возможности забросила, но все остальное сохранилось на всю жизнь.

В те годы он уже начал писать свой труд «Суд музы истории Клио над писателем И.С. Тургеневым». Иногда в письмах он просил  прислать нужные ему выписки.

 

23 февраля 1954 года деду исполнилось 70 лет. В письме к моей бабушке он прислал стихи, написанные им под впечатлением прогулки в зимнем лесу.

Какие дни теперь стоят, .. Ах, что это за дни!

Снега сверкают и горят, .. Как будто раскидал огни

На праздник Бог с небесной ели, .. Чтоб на земле все веселели!

Морозец лёгкий. Тишина. .. А солнце, солнце! Вот потеха!

Напилось красного вина .. И брызжет пламенем от смеха!

И с ним смеётся вся природа, .. Забыты мрак и непогода.

Смеюсь и я, скользя на лыжах, .. Забыв свои седые годы,

И из меня веселье брызжет, .. Я заодно со всей природой…

 

---

 

12/IV– 54.  ПИСЬМО Ю.А. КОРОБЬИНА из Алексина – Т.Ю. Коробьиной в Москву

Здравствуй. Танюша! Позавчера получил твое письмо. Первое в этом году! Первое за три с половиной месяца! — «Иза, иза! Стыд тебе, о Масконеза!»

Что это вы все разом разболелись, будто подряд взяли на грипп? И как это у вас выходит: Нина, Женя и Ната — тощие, и болеют; ты и Кася — толстые, и тоже болеете! Скорей, скорей, из душных комнат, из вони большого города, на воздух, в лес, на реку! Вот и Серёжа мне пишет, что две недели лежал в таком гриппозном воспалении, что думал и не встанет. Но встал. Пишет, что много дел и по академии, и личных.

Не знаю, как москвичи смогут воспринять спектакли «ComediesFrancaise». Ведь теперь никто не знает французского языка. В прежнее время многие говорили по–французски и почти все его мало–мало знали, так что могли улавливать хотя бы музыку языка. А теперь же — ни бум–бум! «Тартюфа» я видел в «Comedies Francaise» в Париже, когда мне было 17 лет [в 1901 г.?], и хотя тогда я кое–как изъяснялся на французском, но всё таки надлежащего настроения от спектакля не получил. Правда, я был тогда влюблён в свою кузину, с которой и путешествовал по Европе, и страшно её ревновал ко всяким французанам, которые на неё заглядывались, так как она была прехорошенькая… И это, видимо, мешало мне внимательно следить за сценой. Но теперь я бы с радостью пошел в этот театр, чтобы насладиться хотя бы одной только музыкой французского языка.

Что касается вашего приезда в Алексин, то ты можешь вполне согласовать и Дом отдыха для себя, и потом Алексин. Для этого надо только Наташу отправить одну прямо к нам, а ты — в Дом отдыха. А она проживет как-нибудь пару недель без тебя. А тебе, думаю, надо отдохнуть от детей – и чужих, и своих. Ты это обдумай.

Ты спрашиваешь, что есть в Алексине? Теперь постоянно есть сахар и колотый, и песок. Часто бывает масло и сливочное, и постное. Хлеб белый почти не бывает, а сеяный и черный бывает всегда, но очень скверно пропеченный. Круп нет никаких, кроме манной. Мясо, кроме говядины, всегда есть, то есть свинина, телятина и баранина. Молочные продукты – все и всегда. Птичьего молока нет.

Когда собирается ко мне Ксения, не знаю, но думаю, что в самом начале июня. Мои куры теперь несутся здорово – 5–8 яиц ежедневно. Миша и Тоня приедут ко мне 19 апреля, и к их приезду я уже сделал подходящий запас в три десятка.

Ты цитируешь Пушкина: «Давал три бала ежегодно и разорился, наконец». Не «разорился», а «промотался». Когда цитируешь Пушкина, потрудись быть точной, тем более, ты – педагог! Ну, будьте все вы там здоровы. Крепко всех вас целую. Лёля просит передать тебе «поцелуйчик». Передаю. Юрий.

 

Примечания Н.М.

1. «Иза, иза –Стыд тебе, о Масконеза! — эту фразу я так часто слышала у нас в доме, но, к стыду своему, забыла, откуда она. Пришлось искать её в Рамблере. Она нашлась в любимой дедом «Песне о Гайавате» Лонгфелло (перевод И.А. Бунина). Гайавата кинул вызов Царю рыб, Мише–Наму, но тот вместо себя послал «жадную щуку Масконезу». Увидев приближавшуюся Масконезу, «гневом вспыхнул Гайавата и воскликнул: «Иза, иза –Стыд тебе, о Масконеза! Ты лишь щука, ты не Нама, Не тебе я кинул вызов!»

2. Серёжа — друг деда с юности Сергей Иванович Шаров (1880–1966). Как и дед, он тоже работал экономистом, увлекался философией и историей. Позднее, мы с ним тоже подружились – ему было почти 80 лет, а мне – всего 17. Его письма ко мне сохранились и публикуются ниже.

3. Ксения — сестра деда. Ксения Александровна, и её муж, Михаил Яковлевич Секретев, так же, как и мы с мамой, каждое лето проводили в Алексине, у деда. Все они были большими любителями игры в преферанс. Особенно азартной была тётка Ксеня. Летом 1953 года с ними приезжал их 6–летний внук Миша. Михаил Сергеевич Секретев — отец Кирилла Секретева, с которым мы вместе занимались нашими родословными.

4. Спектакли «ComediesFrancaise» — Впервые театр «Комеди Франсез» побывал на гастролях в Советском Союзе в 1954 году, через год после смерти Сталина. Зрители увидели два спектакля этого театра: «Тартюф» Мольера и «Сид» Корнеля. Затем «Комеди Франсез» еще три раза гастролировал в СССР, последний раз в 1985 году. В 2008 году организаторы Чеховского театрального фестиваля решили возродить эту традицию и пригласили в Москву «ComediesFrancaise».

5. Лёля — жена деда, Ольга Вячеславовна, урожденная Товара, в первом браке Шапошникова. Каждый год весной к родителям приезжали Миша и Тоня, сын деда, Михаил Юрьевич Коробьин с женой, а летом приезжала внучка Ольги Вячеславовны от первого брака, Авиетта Шапошникова. (См. фото).

 

Все мы на крыльце дома Деда в Алексине. 1954

 

За дедом сверху сидят (слева направо): М.Я. и К.А. Секретевы, дочь Т.Ю. Коробьина, племянница Варвара Вас. Лейтезен и его вторая жена, Ольга Вячеславовна. На переднем плане молодежь: внук Женя Михайлов, племянница Ляля Буйлова, внучка Наташа и Авиетта, внучка О.В.

 

 

ПРИГЛАШЕНИЕ В ЭЛЬСИНОР

 

 

 

18 июля 1954. ПИСЬМО Наташи из Алексина — бабушке, Н.Е. Коробьиной

Дорогая бабушка! Здравствуй!   Живем мы здесь хорошо. У нас хорошая комната, но я уже три ночи сплю на сеновале. Мы ходим в лес. Наконец, мы отыскали источник, который искали ещё в прошлом году. Вода там считается целебной, и все ходят туда с сосудами. Каждый день мы купаемся в Оке. Купаться очень хорошо, как в море. Недавно мама, читая письма Чехова, отыскала, что Чехов жил в Алексине, в имении Богимовке. Мы хотим отыскать его. Каждое утро и вечер мы пьём молоко. Земляника уже кончилась, началась вишня. Уже варили вишневый кисель. За хлебом здесь большие очереди. Хлеба не хватает. Как ты себя чувствуешь? Как жаль, что в этом году ты нигде не будешь отдыхать. Как живет Тетя Кася? Целую её очень крепко. Привет Юре. Как растет наш парк? До свидания. Целую тебя очень крепко.

 

Ф. ШОПЕН. Вальс № 7. Полонез

 

 

ХРОНИКА Н.М.

Хозяйство деда процветало. Яблони прижились и вскоре стали давать плоды, ягодники тоже. Куры получили имена. По двору блуждали три петуха: один белый – мушкетер Атос и два пегие – с именами знаменитых комиков 30–х годов, Пат и Паташон. Будучи большим ценителем Дюма, своим курам дед давал имена фавориток французских королей (мадам Помпадур, герцогиня де Лавальер, маркиза Ментенон). Среди них царствовала застенчивая курочка, Королева Марго. Она несла крупные розовато-коричневые яйца. Заветной мечтой этого куриного ведомства было проникнуть сквозь плотный плетень на огород и там клевать поспевающие помидоры. С этой целью они с неизменным упорством делали подкопы и затем прорывались на грядки. Тогда разносился чей-либо тревожный глас: «Помпадур на помидорах!», и мы все скатывались с террасы, бежали на огород и изгоняли куриную армию. Райт начинал неистово лаять; спящий на крыльце царь Ассаргадон дёргал ушами и лениво открывал наглые жёлтые глаза.

Летом 1953 года в Алексин к деду приехали и другие родственники. На террасе жили его сестра, Ксения Александровна, и её муж, Михаил Яковлевич Секретев. В июле приехала внучка Ольги Вячеславовны, Авиетта. Для остальных дед снял комнаты в разных домах поблизости. Мы с мамой жили в соседнем доме, но хозяйство вели вместе с дедом. Варвара Васильевна, племянница деда, жила с дочерью и вела хозяйство отдельно. Чуть дальше поселились молодожены, племянница М.Я., Ляля Буйлова со своим мужем Валей. 

Благодаря организаторским способностям деда, быт нашей коммуны был прекрасно налажен. У каждого были свои обязанности. С утра подростки шли в город добывать хлеб, за которым в те годы стояли большие очереди. По четвергам и воскресеньям мы всей компанией ходили на базар. Во главе процессии шествовал дед в белом кителе и тетка Ксения в белой панамке. За ними гуськом тянулись остальные, увешанные сумками, бидонами и авоськами. Базар был расположен около городского собора с громадным голубым куполом.  Сначала дед обходил мясной ряд и долго, со знанием дела, выбирал мясо, шутливо, но настойчиво торгуясь с продавцами. Потом он покупал творог, молоко, ранние овощи. Напоследок он раздавал милостыню нищим у собора. По возвращении с базара на летней печке Ксения Александровна варила огромную кастрюлю щей и жарила два-три десятка котлет. Всё это вместе с творогом и молоком опускали в погреб, и в следующие два-три дня готовка не занимала много времени.

Завтракали обычно творогом с молоком и тотчас отправлялись на Оку. Сначала мы шли вниз по улице, заросшей мягкой, курчавой гусиной травкой. Широкая Снегирёвская улица нижним концом упиралась в громадное картофельное поле. Узкая утоптанная тропинка вынуждала нас идти «длинной вереницею» до соснового бора, где она вливалась в густую сеть дорожек, усыпанных мягкими иголками и шишками сосны.

 

 

Бор стоял высокой стеной на речной террасе, дорожка весело сбегала на роскошный, покрытый разнотравьем и цветами луг и, наконец, растворялась в прибрежных песках речного пляжа. Вода на речном мелководье была теплой, песок на пляже горячий. Дед послушно давал закапывать себя в песок, дети с восторгом и хохотом восседали на его спине, а он, неожиданно, резко поднимаясь, сбрасывал их на землю. Мы бежали, взявшись за руки, к воде и шумно, с брызгами и визгом окунались в воду. Дед прекрасно плавал и быстро научил меня плавать. Он бесстрашно бросал меня на глубоком месте. В такие моменты бабушки, стоя на берегу, безуспешно взывали к благоразумию и осторожности, но дед на это не обращал никакого внимания…

 

ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН. В это лето дед задумал выучить с  мной первую главу из «Евгения Онегина». Он знал наизусть все восемь глав. Но план был рассчитан только на изучение первой главы за два летних месяца —  по одной строфе в день. Как-то с утра, сразу после завтрака, он усадил меня на террасе за стол, торжественно вручил толстую тетрадь в черном кожаном переплете (она и сейчас лежит передо мной). Собственноручно подписал на первых страницах «Promemoria» и объяснил, что в переводе с латинского это означает «для памяти». Затем он прочёл лекцию об «онегинской строфе» и велел мне записывать. Остальные обитатели с интересом впервые узнали о существовании «женской», то есть безударной (а), и «мужской», то есть ударной (б), рифмах. И о том, что «онегинская строфа» состоит из 14 строк: три четверостишия и одно двустишие. В каждой строфе Пушкин соблюдал чередования рифм: абаб, бббб, абба, бб.

В тот же день по дороге на Оку началось:

Мой дядя самых честных правил,     (а)

Когда не в шутку занемог,                  (б)

Он уважать себя заставил                    (а)

И лучше выдумать не мог.                  (б)

 

Стихи я запоминала плохо и потому поначалу сердилась, даже яростно сопротивлялась новому натиску деда. Этот «дядя» у меня  в зубах навяз, к тому же возмущала концовка первой строфы: «Когда же чёрт возьмёт тебя!» К концу дня все обитатели дома на Снегирёвской улице чуть ли не хором повторяли: «Мой дядя самых честных правил», но я сбивалась и, главное, не понимала, чем же он заставил себя уважать? Я знала, что дед всё равно настоит на своём. Некоторое утешение я нашла в том, что, хотя в первой главе числилось 60 строф, но целых шесть (!) строф Пушкин исключил — так что впереди мне предстояли только 54 строфы.

Как и всё, что затевал дед, обучение было поставлено на солидный фундамент и велось систематически. Без труда воспринимался текст с упоминаниями персонажей из греческой мифологии, потому что мы её уже «проходили» в школе. Но многое было непонятно и требовало  пояснений. И тогда дед читал целые лекции по римской поэзии в связи с Ювеналом и Овидием, или по экономической теории Адама Смита. Мы узнали массу интересного о деятелях Французской Революции и южно-американском герое Боливаре, о русском театре и актерах того времени.

Каждый день по дороге на Оку Юрий Александрович читал очередную строфу с подробнейшими объяснениями незнакомых и иностранных слов, смысла и тонких намеков, свойственных той эпохе словосочетаний, обычаев и нравов. Дед был в прямом и в переносном смысле «ходячей» энциклопедией.

В гулкой колоннаде приокских сосен торжественно разносился его богатый обертонами голос:

Мои богини! что вы? где вы? // Внемлите мой печальный глас:

Всё те же ль вы? другие ль девы, // Сменив, не заменили вас?

Услышу ль вновь я ваши хоры? // Узрю ли русской Терпсихоры

Душой исполненный полёт?..

 

На этой девятнадцатой строфе я совсем сникла: ну? можно ли было такое выучить? Ко всему прочему, из-за этой строфы Михаил Яковлевич прозвал меня Терпсихорой — музой танца из свиты Аполлона, — явно иронически, с намеком на резкость движений и частое битье посуды. Так прозвище и пристало. Только справились с Терпсихорой, начались мучения с Истоминой: 

Летит, как пух от уст Эола;

То стан совьет, то разовьёт,

И быстрой ножкой ножку бьёт.

Дед произносил  это с такой легкостью и с такой достоверностью, будто видел здесь, меж стволов, «блистательную, полувоздушную» Истомину. С  каким вкусом он читал строфы о кабинете Онегина! И заодно объяснял, почему «Лондон щепетильный», что за «янтарь на трубках Цареграда», кто такой «важный Гримм» и что значит «вино кометы». В конце концов, это ежедневное занятие стало потребностью для всех, и долгое шествие на Оку и обратно доставляло удовольствие не только детям, но и взрослым.

Примечание. После переезда в Москву Юрий Александрович написал очерк «А.С. Пушкин и М. Воронцов», в котором, несмотря на свою безмерную любовь к  Поэту,  признал несраведливость его эпиграммы в отношении к Графу.  

 

К вечернему чаю обычно за стол усаживались до десяти человек, и все беспечно предавались мирным разговорам, воспоминаниям о днях далёкой юности, мягко шутили друг над другом. Иной раз разговор, умело направленный восседавшим во главе стола дедом, попадал в строгое русло какой-либо одной темы, живо интересующей всех присутствующих. Что такое нация? Был ли феодализм в России?  Какова роль личности в истории? Последняя тема стала особенно актуальной после того, как Хрущев «разоблачил культ Сталина». 

Иногда дело доходило и до шумных споров, но редко. Дед споров не любил. Он советовал спорные «мнения», прежде всего, проверять по словарям и книгам, а уж на основе фактов, рассуждая логически, высказывать не «мнения», а хорошо продуманные доводы.

Рано засыпали жители Снегирёвской улицы, допоздна горел свет только на террасе у Юрия Александровича. При свете полной высокой луны в теплые вечера мы с  Авиеттой отправлялись провожать гостей на соседние улицы. Возвращались ближе к полуночи. В кромешной тьме издалека был виден свет от настольной лампы в кабинете деда. В это позднее время он обычно слушал приемник: ловил запретные «голоса», еле-еле пробивавшиеся сквозь трескучие шумы глушителей. «Голосами» их называли из-за названия станции «Голос Америки». В июне 1953 года разоблачили Берию. По «голосам» передавали о каких-то «страшных тайнах». Взрослые собирались в кабинете деда у трепещущего зелёного огонька лампового приемника «Нева». Подростков туда не пускали, и до нас доносились лишь обрывки приглушённых разговоров взрослых. Опасались грядущих перемен. 

ЯСНАЯ ПОЛЯНА. Однажды дед предложил всем желающим поехать в Ясную Поляну, где он был один раз в 1910 году, сразу после смерти Толстого. Дед рассчитывал, что обернуться за один день. Поехали в будний день. Автобус на станцию, где проходил поезд, сломался, поэтому ехали на попутном грузовике. До ворот усадьбы добрались уже после обеда и сразу, уставшие и голодные, расположились на обширной поляне, чтобы подкрепить силы взятой из дома снедью. После этого, под предводительством деда, неспешно двинулись осматривать усадебный дом, аллеи и все уголки парка. В  Тулу попали поздно вечером, нужный нам поезд уже ушел, и положение казалось безвыходным. Где, как провести ночь? Михаил Яковлевич резонно заметил, что в гостиницах мест обычно не бывает, а если и будут, то все равно их туда не пустят, потому что ни у кого нет паспортов.

Пришли в гостиницу. Один паспорт всё же был — у деда. Как бывший ссыльный, он без паспорта из дома не выходил. И Юрию Александровичу ─ вот уж воистину чудо из чудес! ─ удалось совершить невероятное. Он сумел убедить администраторшу в том, что разновозрастная и разнополая компания состоит исключительно из родственников и ни в коем случае не нарушит свято хранимые в советских гостиницах моральные устои. Да, свободных обычных номеров, конечно, не было, поэтому нам предоставили номер-люкс с занавесками из плюша, диванами и зеркалами, и мы  прекрасно провели ночь.

ТОЛСТОЙ И ШЕКСПИР.  После поездки в Ясную Поляну обитатели маленькой «усадьбы» на Снегирёвской улице в своих разговорах то и дело возвращались к личности Льва Толстого. Однажды за вечерним чаепитием Михаил Яковлевич  спросил Юрия Александровича, чем можно объяснить резко отрицательное отношение Толстого к Шекспиру? Дед считал, что причина этого неприятия заключалась в том, что творческий гений Толстого был полной противоположностью гению Шекспира. И охотно пояснил свою точку зрения, видимо, давно и глубоко им продуманную. Он сказал, что трагедии Шекспира воспринимает «призматически», сквозь три грани: психологизм, типизацию и объективизм. И Шекспир, и Толстой были прекрасными психологами. Но «психологизм» у них был различным. Шекспир, показывая человека в действии, непременно его типизировал. У него получался не просто человек, а символ, но символ не схематический, а полный жизни.В своих героях он выделял какую-нибудь одну сторону характера и тем самым будто персонифицировал её. Поэтому имена многих персонажей его трагедий стали нарицательными для обозначения ревности (Отелло) и низости (Яго), жадности (Шейлок) и обжорства (Фальстаф), благородства (Генрих V) и интеллектуальности (Гамлет).

По его словам, из наших русских классиков по типизации характеров ближе всего к Шекспиру стоит Гоголь.  В этом смысле Гоголь далеко превзошел Шекспира, потому что для нас нарицательными именами стали все гоголевские типы. Но у Гоголя не было шекспировского объективизма. У  Толстого наоборот. Все его персонажи стоят перед нами, как живые. Ни одним из его персонажей мы не можем окрестить другого человека, настолько все они индивидуальны, настолько подлинно реалистичны. Ни один из его персонажей не стал символом, но Толстой этого и не хотел.

Есть и другое, более важное, чем типизация, отличие: объективизм. Насколько Шекспир в своем творчестве объективен, настолько Толстой субъективен. За героями пьес Шекспира никогда не видно лица автора, не видно, кого он любит, а кого не любит и осуждает. Кто-то сказал, что Шекспир объективен, как сама природа. «Добру и злу он внемлет равнодушно».

Толстой же не только не скрывает своего отношения к персонажам, но наоборот, всегда его подчеркивает. В каждой строке мы чувствуем, как он к кому относится. Толстой любит Кутузова, а Наполеона — нет, Наташу Ростову любит до влюбленности, а Соню —  недолюбливает; в Анну Аркадьевну готов влюбиться, да нельзя, грех, надо любить Китти. В каждом произведении он выводит фигуру, через которую вещает миру свое credo. Рассматривая искусство с религиозно-нравственной точки зрения, Толстой требовал от автора определенного отношения к добру и злу. Поэтому объективизм Шекспира он трактовал как аморализм, неспособность отличить добро от зла.

Толстой со своей вполне законченной художественной гениальностью и со своим религиозным сознанием не мог принять противоположного ему по своей гениальности Шекспира. Кроме этого, Толстой, видимо, был прирождённым борцом, то есть человеком, для которого потребность сказать правду, как он её понимает, превышает чувство самосохранения. Вот почему он всю жизнь боролся не только с церковью и государством, но и с культом Наполеона и Шекспира. Такого рода поклонение он считал социальным психозом.

 

 

Слева направо: Ю.А. Коробьин, Ксения Александр., её муж М.Як. Секретев и В. Хлебников (муж Ляли Буйловой)

 

ТАЙНА ИМЕНИ ШЕКСПИРА. Татьяна Юрьевна вспомнила, что очень давно, ещё до своего ареста, Юрий говорил, будто трагедии Шекспира написал не он, а другой человек. Она забыла, в чём там было дело, и, как только он кончил говорить, попросила рассказать о «тайне имени Шекспира».  Большинство из присутствующих даже не слышали о сомнениях в авторстве Шекспира и поэтому, конечно, были заинтригованы. Посыпались вопросы, но дед решительно заявил, что пора расходиться. И добавил, что, если их интерес не исчезнет, то завтра он с удовольствием расскажет, что вспомнит.

Я боялась, что вечером дед, Михаил Яковлевич и Ксения Александровна засядут, как обычно, за свой любимый преферанс и тогда уж ― прощай, Шекспир!  Но дед помнил о своем обещании и, когда все собрались на террасе, попросил не прерывать его рассказ вопросами и возражениями, а терпеливо и внимательно слушать. Никаких «шпаргалок» у него не было, говорил он по памяти и, как всегда, просто и увлекательно. Мама по привычке стала записывать на листке бумаги основные даты, факты и имена, чтобы лучше их запомнить и на досуге самой разобраться в интриге. Михаил Яковлевич посоветовал Юрию изложить свой доклад в письменном виде, чтобы его можно было не только слушать, но и читать. Дед сказал, что для этого ему нужны книги, которых здесь нет.

 

 

 

---

 

 

 

 

 Лето 1955 года  

 

ПЯТЬ ВЗЯТОК НА МИЗЕРЕ

 

13.03. 1955. ПИСЬМО Ю.А. КОРОБЬИНА из Алексина — Т.Ю. Коробьиной 

Дорогие Нина и Таня!Чему я могу уподобить свое возвращение в Алексин? Вы обе, к сожалению, ничего не понимаете в преферансе, но Женя вам расскажет, что такое мизер, когда после его объявления всаживают пять взяток! Так вот, свое возвращение я и могу уподобить такому мизеру!

На мне, кроме Лёли, висели два битком набитых чемодана, рюкзак и две авоськи. В Москве хорошо погрузились в автобус и отправились в 9–25. Не доезжая Серпухова, машина начала скрипеть, и в Серпухове шофер заявил, что дальше машина не пойдет. Всех высадили со всеми вещами. Первая взятка!

После скандала мне со всей моей нагрузкой удалось влезть в автобус, идущий в Орел через Тулу. Приезжаем в Железню [там была пересадка на Алексин]. Высаживаюсь со всей своей нагрузкой. Иду в кассу. Кассирша сонным голосом говорит мне, что связи с Алексиным нет [из–за весенней распутицы]. Вторая взятка!

Еле–еле я успел влезть в тот же автобус со всей своей нагрузкой и поехал в Тулу, уплатив кондуктору в её пользу 18 рублей. В Туле выгрузился в 3 часа дня и узнал, что поезд в Алексин отходит с Ряжского вокзала в 5 часов вечера. Ищу такси. Ни одного. Стоит рикша и говорит, что такси всё равно не дождетесь, а я, мол, за 20 рублей могу довезти вещи до вокзала. Погрузились и пошли — рикша впереди, а мы с Лёлей сзади, при чем полным ходом пёрли около часа. Третья взятка!!

На вокзале узнаю, что никакого поезда нет, а будет только завтра в 3 часа дня. Четвёртая взятка!

Но любезная гражданка из справочного бюро любезно мне сказала, что сегодня в 8 часов вечера отходит рабочий поезд в Алексин со станции Плеханово, в 7 км от Тулы. Как же туда добраться? Но тут подворачивается легковая машина, и шофер любезно соглашается доставить нас за 20 рублей в Плеханово. Погрузился и поехали. Приехали. Узнаю, что поезд  будет. Выгружаюсь. Беру билеты — 18 рублей, и в 8 ч. вечера отъезжаем, и в 10 часов — в Алексине. Темно. У вокзала — ни такси, ни лошади, ни собаки. Еле–еле добился, чтобы мне открыли камеру хранения, куда я сдал два чемодана, а рюкзак и авоськи не сдал, так как там были продукты. И вот, я взвалил на свою могутную спину рюкзак весом в полтора пуда [24 кг], взял в обе руки по авоське и в полной темноте попёр домой, а сзади за мной поплелась Лёля. Это была пятая и самая тяжёлая взятка. Лёля раз упала и больно упала.

А когда я всё же допёр до своей каморки, то вспомнил пушкинские строки: 

Принёс и положил, и лёг, // Под сводом шалаша на лыки,

И умер бедный раб у ног // Непобедимого владыки…

Но я не умер.  А между тем, кассирша в Москве меня уверила, что сообщение с Алексиным есть. Ну, сами понимаете, что при каждой взятке я вспоминал по женской восходящей линии родственников всех автомобильных и железнодорожных властей и деятелей!  На следующий день на такси я привёз свои чемоданы.

Хотел написать письмо вам по–французски, но тут и русских слов не дохватывает, чтобы правильно выразиться об организации у нас авто–жел–дорожного дела. Единственная положительная сторона в этом путешествии — это ещё одна проверка моих морально–физических сил. Я начинаю думать, что они воистину неисчерпаемы! Дома, слава Богу, всё благополучно. Ну, будьте здоровы и благополучны. Целую вас всех – оптом и в розницу. Юрий.

 

ХРОНИКА Н.М. В связи с болезнью Ольги Вячеславовны дед не мог в это лето принимать гостей. Мама сняла комнату у своей подруги, Т.Н. Спиридоновой, в Крюкове, и мы жили там вместе с бабушкой и тетей Касей. Так что мы в то лето с дедом не виделись, зато сохранились два его письма к маме, чего бы не случилось, если бы мы жили в Алексине и каждый день с ним разговаривали. К сожалению, письма мамы к деду не сохранились.

---

 

  

1955. ПИСЬМА Ю.А. КОРОБЬИНА — дочери Т.Ю. Коробьиной

 

ПЕРВОЕ ПИСЬМО. 25–26 июля 1955. Алексин.

Милая Таня, итак  ты опять ставишь вопрос о взаимоотношениях Герцена и Маркса. Ты пишешь: «Они, видимо, друг друга терпеть не могли. Насколько я поняла, основным поводом к антипатии было то, что Маркс не доверял вообще ничему русскому и русской революционности в частности… Герцен, в свою очередь, не доверял Марксу и называл его и его сторонников “шайкой марксидов”. И тот и другой были несправедливы друг к другу».

И всё. За взаимностью этой — дело прекратить. Нет. Это не всё, и совсем не то.

 Давай сначала договоримся о терминах. Одно дело — ругань, другое дело — клевета. Я не знаю современного законодательства, но по дореволюционному полагалось: за ругань — денежный штраф или отсидка не более двух недель при полиции, а за клевету — три месяца тюремного заключения. Таким образом, даже за матерную брань полагался арест при полиции, а если порядочную женщину называли блядью, то полагалась тюрьма, ибо в этом слове заключалась клевета, оскорбляющая честь женщины, что якобы она торгует своим телом.

Герцен, не любя Маркса, мог его ругать, но, будучи вполне порядочным человеком, никогда на него не клеветал, и особенно в печати.

Иное дело Маркс. Не любя Бакунина и Герцена, он в своей газете беспардонно на них клеветал. Истинно порядочный человек, если он чувствует к кому–нибудь антипатию, старается быть особенно осторожным в своих публичных высказываниях об объекте своей антипатии, дабы его не заподозрили в предвзятости.

Тебе кажется, что причина антипатии Маркса к Герцену была в том, что он не доверял ничему русскому и русской революционности. Совсем неверно. Маркс очень интересовался, и русской революционностью, и русской литературой. Он даже настолько изучил русский язык, что мог читать по–русски. Он сам ввёл Германа Лопатина в I Интернационал. Он был в переписке со многими русскими, в том числе и с Натансоном, и с Лопатиным — первыми переводчиками «Капитала». Но Маркс был хорош с теми, кто разделял его взгляды. А кто к ним относился отрицательно, как Бакунин, или критически, как Герцен, тех он ненавидел. И не только русских, а всех: и немца Фогта, и венгра Кошута, и итальянца Мазини и других. Вот тебе выдержка из части 6 «Былое и Думы» в гл. 57 «Англия. 1852 – 1864», в разделе «Немцы в изгнании» Герцен пишет:

« Маркс, очень хорошо знавший Бакунина, … выдал его за русского шпиона. Маркс рассказал в своей газете целую историю, как Жорж Санд слышала от Ледрю–Роллена, что когда он был министром внутренних дел, то видел какую–то его (Бакунина) компрометирующую переписку. Бакунин тогда сидел в тюрьме, ожидая приговора, и ничего не подозревал. Клевета толкала его на эшафот и порывала последнее общение любви между мучеником и сочувствующей ему массой.

Друг Бакунина, А. Райхель (немец), написал к Жорж Санд и спросил её, в чем дело? Она тотчас же ответила Райхелю и прислала письмо в редакцию Марксова журнала, отзываясь с величайшей дружбой о Бакунине. Она прибавляла, что вообще никогда не говорила с Ролленом о Бакунине, в силу чего не могла говорить и о сказанном в газете.

Через год после моего приезда в Лондон (пишет Герцен), Марксова партия ещё раз возвратилась к гнусной клевете на Бакунина, тогда погребённого в Алексеевском равелине. Одним добрым утром в своей газете «Morning Advertiser» («Утренние объявления»), которой завладел Маркс и Кº, он поднял вопрос: «Был ли Бакунин русский агент или нет?» Само собой разумеется, отвечал на него положительно. Поступок этот был до того гнусен, что возмутил даже таких людей, которые не принимали особого участия в Бакунине. Оставить это дело так было невозможно. Я, Ворцель, Мадзини и другие подписали коллективный протест.

Мой протест и то, что я включил в него Вортцеля и Мадзини, должно было обратить на меня гнев Маркса. Один из марксовых «гезелей» (молодцов) написал целую книжку против меня и отослал её Гофману и Кампе, но те отказались её напечатать.  Прошло четыре года. Началась Итальянская война [за независимость]. Красный Маркс избрал самый черно–желтый журнал в Германии «Аугсбургскую газету» и в ней он написал: “Герцен, по самым верным источникам, получает большие деньги от Наполеона. Его близкие сношения Пале–Роялем были и прежде не тайной”. 

Итак, не говоря о других, — двойная гнусная клевета на Букунина и Герцена. И ставить знак равенства между этой клеветой Маркса и иронической руганью Герцена (“шайка марксидов“) — неверно и несправедливо. И такое неверное твоё замечание происходит из твоей веры в моральный авторитет Маркса. И мне приходится повторить:

ВЕРА В МОРАЛЬНЫЙ АВТОРИТЕТ КАКОГО–ЛИБО ЧЕЛОВЕКА, ПАРТИИ, ЦЕРКВИ ИЛИ ГОСУДАРСТВА НЕИЗБЕЖНО ПРИВОДИТ К ТОМУ, ЧТО ЛЮДИ ТЕРЯЮТ СОБСТВЕННОЕ ПОНИМАНИЕ ДОБРА И ЗЛА.

Механически признают добром всё, что их авторитет объявляет добром, и злом — всё, что он объявляет злом. Поэтому, когда их авторитет делает даже совершенно бесспорное зло, люди сейчас же подыскивают для этого зла оправдание, обязательно его находят и на этом успокаиваются. Нет ни гнева, ни возмущения, ни сомнений.

СОВЕСТЬ МОЛЧИТ.  АВТОРИТЕТ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО.

Так происходит в душе людей моральное опустошение. Юрий.

P.S. По своим политическим взглядам Герцен, конечно, был гораздо ближе к Марксу, чем к Бакунину. Да нет, — он с Бакуниным буквально ни в чем не был согласен. И ещё. Бросить политическому деятелю обвинение в том, что он получает деньги от своих политических противников, это хуже, чем оскорбить женщину. И такое обвинение можно бросить, только имея на это совершенно бесспорные доказательства. За неимением таковых, это самая подлая и гнусная клевета. И Маркс так и клеветал. И замазывать эти факты, не замечать их, — это значит оправдывать Маркса. А оправдывать такое поведение — это значит и себя считать способной на такое же поведение.

В области морали диалектика неприменима: по утверждению Геродота, древние персы (за 6 веков до Рождества Христова) считали ложь матерью всех пороков. И мы в XX веке по Р.Х. тоже так же думаем. Нас всех, и тебя в том числе, больше всего возмущает и нервирует, когда дети, и особенно наши дети, начинают лгать. Почему? Потому что мы боимся, что они привыкнут лгать, и ложь станет основой их поведения и потянет за собой и другие пороки.

Древние персы правы: ложь — мать всех пороков. Но есть ложь безвредная, вроде хлестаковской, а есть вредная — это уже клевета. Её и практиковал Маркс по отношению к своим политическим противникам, а такими были все те, кто не с ним.

 

ВТОРОЕ ПИСЬМО НА ТУ ЖЕ ТЕМУ написано 24 августа 1955 в ответ на письмо мамы

Моя дорогая Танюша, вчера я получил твое письмо. <…> И прошу тебя простить меня за то, что неточным оборотом речи я принёс тебе боль. Я этого не хотел. Впрочем, нет, вру, пожалуй, и хотел, чтобы ты поняла и почувствовала, на каком шатком основании покоится твоя моральная оценка поведения твоих авторитетов. Но я никогда не сомневался, что это у тебя только слова, а сама ты ни на что морально мерзкое не способна. Я помню, что даже хотел тебе написать об этом, но потом воздержался и поставил точку на фразе: «Раз ты Маркса оправдываешь, значит, ты с ним согласна, значит, и сама к тому способна» (цитирую не совсем точно, но смысл был такой). И логически это верно.

Ну, а теперь вернемся всё–таки к этой теме. Именно потому, что я тебя люблю, я не успокоюсь до тех пор, пока не положу тебя на обе лопатки, и ты мне не скажешь «сдаюсь!», а я тебя расцелую в обе щёки. Только, чур! — не проявлять ишачьего упрямства, не вилять хвостом и не обижаться на то, что вещи называются их настоящими именами.

Вот передо мной твоё письмо. Ведь это же настоящий женский винегрет! Вагон оскорблённого чувства и ни грамма логики. Конечно, я знаю, что логика вообще не вписывается в женские головы, и поэтому я бы никогда не дал себе труда, в чем либо переубеждать женщину. Но в данном случае женщина — это ты, а меня к тебе тянет, и я не теряю надежды пробиться сквозь всю толщу женской психологии к простому общечеловеческому здравому смыслу.

Начну с твоих фраз об авторитете:

а) «Я никогда не поверю, если мне скажут про тебя, что ты совершил нечестный поступок, даже если будут доказательства. И я думаю, что ты это сочтешь вполне закономерным и естественным».

б) «Насколько я понимаю, ты никогда не отрицал авторитета — морального авторитета учителя для ученика. Следовательно, авторитет друга. Отца, учителя ты признаёшь?»

в) «Следовательно, речь идёт не об авторитете вообще, а об отрицательном, который тебе ненавистен».

Вот она — «женская логика!!! Да, я признаю и важность, и ценность, и необходимость авторитета и для детей, и для взрослых людей, но — авторитета, завоеванного не насилием, не агитацией или рекламой, а таким поведением, а таким поведением, которое непосредственно испытывается и всегда проверяется. И такой авторитет сохраняется только до тех пор, пока подкрепляется соответствующим поведением. А как только поведение искривляется, то и авторитет подрывается. (Речь у нас идёт только о моральном авторитете, а не о научном).

И поэтому, я считаю совершенно неестественным и незакономерным, если ты, моя дочь (после тщательной проверки убедившись в достоверности предъявленных мне обвинений) не поверишь им только потому, что я твой отец. Вот это то и было бы и глупо, и унизительно для тебя. Раз доказательства представлены, то ты обязана послать к черту мой отцовский авторитет. Другое дело — любовь. Из любви ко мне ты могла бы сказать: «как жаль, что он оказался слабым (или свихнулся)», и продолжала бы меня любить, быть может, с ещё большей силой, ибо к любви прибавилась бы и жалость. Но авторитет мой был бы подорван. И правильно.

Как педагог ты лучше других знаешь, с каким трудом завоевывается учителем авторитет у учеников. И как легко подрывается у них уже завоеванный авторитет. О, дети на этот счёт молодцы!  Пока их ещё не «отшлифовали», они ко всяким авторитетам относятся весьма критически. Ты провела свой класс девочек через все 10 классов. И я знаю, что ты для них не просто учительница, но и большой моральный авторитет. Это потому, что ты эти десять лет жила с ними на их глазах, и они всегда тебя чувствовали и проверяли. Вот это авторитет законный, завоеванный делами и любовью к детям, а не насилием, внушением или рекламой.

Я органически не перевариваю слепой веры в авторитеты. Твои фразы о Марксе, вроде «я не могу поверить, что в случае с Бакунина была сознательная клевета», «там было какое–то недоразумение» или «Маркс был не такой человек, чтобы клеветать» — все полны слепой веры в авторитет, — веры, от которой меня тошнит.

Кстати, после смерти Сталина, вдруг вспомнили слова Маркса (их даже в «Правде» привели): «Я всегда протестовал против всего, что содействует суеверному преклонению перед авторитетом». Такое заявление делает Марксу честь ещё и потому, что он сказал это в то время (1870–е), когда кое–кто из наиболее рьяных «марксидов» (как тогда говорили) начал превращать Маркса в святого от социализма. А после его смерти, культ Маркса прививался и до революции, и особенно после революции только в России. За границей этого культа нигде не было, даже в Германии, на родине марксизма.

И всегда все интересующиеся историей I Интернационала знали, что Маркс оклеветал Бакунина. По крайней мере, я знаю это с моего юного возраста, то есть лет с 22–х. Но вот о клевете на Герцена я узнал только недавно. Вероятно, это объясняется тем, что Герцен был вполне фигурой plusquamperfectum (буквально: «давно совершенное действие»), поэтому им интересовались только историки литературы и русской культуры. А  Бакунин, благодаря деятельности таких анархистов, как Кропоткин, Элизе Реклю, Боровой и другие, был ещё живым образом Революции, и им интересовались.

Ты пишешь: «Я не могу поверить, что там была сознательная клевета. Нет, — взаимное непонимание, доверие к слухам, не заслуживающим доверия, какое–то недоразумение! Маркс был не такой человек, чтобы клеветать!»

Видишь ли, Маркс в своей газете написал про Бакунина, что он «агент русского правительства», не один раз, но дважды, при этом вторично через 4 года. Ясно, что у него было время всё обдумать, поэтому никак нельзя считать это «недоразумением». Мало того, Маркс неоднократно заявлял об этом на собраниях коммунистов с очевидной для всех целью — вытеснить Бакунина из I Интернационала. А между тем, повторю, ни в первый раз, ни в последующие годы никаких доказательств у него в руках не было — и быть не могло. Он ссылался на слухи. Так какое же у него было моральное основание, используя никем не подтверждённые и опровергаемые слухи, пускать в ход клевету, да ещё на человека, который в это время сидел в тюрьме и потому не мог защищаться от клеветы?

То же самое Маркс проделал и с Герценом, и с другими.

Так как я привлекал тебя к ответственности перед судом твоей совести, то я и постараюсь сейчас сформулировать обвинительные вопросы так, чтобы ты могла на них отвечать только «да» или «нет», а не вилять во все стороны. Так как в своем письме ты признала клевету вообще деянием порочным, то первый вопрос будет несколько сужен:

1–й вопрос. Признаешь ли ты клевету вполне допустимой в политической борьбе?

ДА ИЛИ НЕТ? Маккиавели, как известно, не только допускал клевету в политической борьбе. Но особенно её рекомендовал.

2–й вопрос: Признаешь ли ты, что Герцен правильно процитировал газетные обвинения Маркса в отношении Бакунина и Герцена? ДА ИЛИ НЕТ?

Если ты ответишь «нет», то тем самым ты обвинишь в клевете ни в чем неповинного Герцена. Ведь он ссылается на номера газет, где эти обвинения Маркса были опубликованы, и достоверность его ссылок давно установлена. Если же ты ответишь «да», то можешь переходить к следующему вопросу, «гипотетическому», как говорят юристы.

3–й вопрос: Если некий человек (не Маркс), не имея достоверных сведений, публикует в газетах никем и ничем не подтверждённые слухи, порочащие репутацию кого–либо, то признаёшь ли ты такого человека клеветником? ДА ИЛИ НЕТ?

4–й вопрос: Наконец, если этот «некий» — Карл Маркс, то признаёшь ли ты его клеветником?

ДА ИЛИ НЕТ?

Ну, а моральную оценку личности Маркса ты уже должна будешь дать, в зависимости от своих ответов на поставленные вопросы. Постарайся ответить на них мне письменно, но свое письмо передашь мне лично в Москве, а мои оба письма уничтожь. 

Будь здорова и не сердись на меня за настойчивость в нашем споре. Так как ты самостоятельно не мыслишь, а только опираясь на авторитеты, то помни, что в нашем споре я вместе с Марксом против тебя: он, как интеллигентный человек, тоже не переваривал суеверного отношения к авторитетам. Крепко тебя целую и прошу тебя писать мне в Алексин до моего отъезда. Поцелуй Нину и детей. Юрий.

Примечания. «А мои оба письма уничтожь»,пишет дед, но мама их сохранила, несмотря на то, что они были явно опасными не только для деда, но и для неё. .

 

16.07.1955.  ТРЕТЬЕ ПИСЬМО Ю.А. КОРОБЬИНА из Алексина — Т.Ю. Коробьиной

Милая Танюша, получил твое письмо от 9 июля, из которого понял, что второго моего письма о Дрезденской галерее ты не получила. Оно и понятно: ты 8–го уехала на дачу. Ну, да Женя, надо думать, тебе его перешлет. Авиетта приехала только вчера и привезла с собой и сахар, и масло, и ещё кое-что. Ляля и Валя хотят приехать 20 июля. От Сергея Ивановича [Шарова] получил открытку, что он сможет получить отпуск только во второй половине августа и то не наверное. Вот уж поистине – «никем же не мучим, сам себя мучит»!

…Ты спрашиваешь, что же это творится с Лёлей? …Я согласен с Успенским (лечащий врач), что всё это последствия полученной когда–то психической травмы. Конечно, и я [арестован], и Котя [её брат, расстрелян], и Юрик [её сын, расстрелян] — не могли пройти бесследно. И передо мной трудная перспектива. Ну, в Алексине до холодов я с ней кое-как управлюсь. А дальше? Как с ней жить в Москве в коммунальной квартире? И можно ли ей жить в коммунальной квартире? Ксения, например, говорит, что нельзя, потому что она может наделать нехороших дел с газом. Поместить её в лечебницу и трудно, и жалко. Да, кажется, без великого блата и нельзя устроить в Москве ни в какую больницу, кроме Склифосовского.

Ну, с огородом всё в порядке. Но из-за поздней посадки, так как были холода, картофель и огурцы только зацветают, помидоры все засыпаны, но ещё зелёными, плодами. А всё остальное едим: капусту, петрушку, редиску, морковь и прочую мелочь.

Передай Наташе, что утренняя гимнастика по системе Мюллера у неё записана в тетради, и чтобы она со всей решительностью, свойственной юным девам, взялась за неё (не за тетрадь, а за гимнастику). И скажи ей, что я, несмотря на свои 71 год, несмотря на тяжелую болезнь Лёли, несмотря на то, что я сплю на полу на жестком тюфячке, – я всё же гимнастику делаю по утрам с омовением и массажем. Скажи ей от меня: «Иза, иза! Стыд тебе, о Масконеза!»

 

Примечание Н.М.  После смерти Сталина курс партии изменился — начался процесс освобождения заключенных в лагерях и реабилитации  бывших заключенных. Дед принципиально не хотел получать реабилитацию (т.е. признания невиновности) от той власти, которая его посадила. Он хотел добиться снятия судимости по первому делу в 1931 г. Снятие судимости автоматически снимало любые ограничения, в том числе, и главное для него ограничение —  на право жительства в Москве.

 

 

Итак, после снятия судимости, дед  получил  право на жительство в Москве. Он поселился в своей бывшей квартире в Трехпрудном пер., где его арестовали в 1931 г.  С тех пор его квартина превратилась в коммунельную. Одна из 4-х комната была оставлена его семье, там жили его жена, О.В. , и сын.  Остальные три комнаты в 1930-е годы заняли сотрудники НКВД, но со временем их тоже  арестовали. Поэтому в 1950-е годы его соседями оказались  потомки этих чекистов. Отношения с соседями были вполне мирными. Дед, говоря по телефону о московских слухах, шутил: «Моя синагога мне сообщила, что…».

 

Осенью 1955 г. я поступила в кружок при Геофаке МГУ под названием Школа Юнг. 

28 декабря 1955 года мне исполнилось 14 лет, и мой дед, Ю.А. Коробьин, подарил мне  книгу Н. Чуковского «ВОДИТЕЛИ ФРЕГАТОВ». В этой книге описаны плавания четырех знаменитых мореплавателей: Джемса Кука, Ла-Перуза, Ивана Крузенштерна и Дюмон Дюрвиля.

На форзаце этой книги он оставил мне краткое напутствие и свои стихи:

НАТАШЕ — ДЕДУШКА

28 – XII– 55. Ты вот хочешь в жизни что–то делать и организовывать.  Но, прежде всего и всегда, ты старайся организовывать саму себя,  то есть свой ум и характер, и своё тело.

 

Читали мы в пленительных новеллах, // Как смелые пенители морей

Пускались в путь на лёгких каравеллах, // И годы не было от них вестей.

У каждого пленительная драма: // Колумб, и Магеллан, и Васко Гама,

И викинги времен наших отцов – Амундсен, Нансен, Скотт, Седов…

 

 

---

 

31 декабря 1955 г.

 

 

Встреча Нового 1956 года в Москве доме у Буйловых

Сидят слева направо: Ляля Буйлова, Ю.А. Коробьин, Анна Ив. Галаджан, сестра деда Ксения Алдр. Секретева, её внук  Димок Секретев, моя мама Т.Ю. Коробьина и Марина Конст. Коробьина (дочь Ек. Леонидовны Лансере). Стоят: Н.М. Михайлова, родственница Секретевых и Авиетта Юрьевна Шапошникова

 

1956

 

См. Исторические справки. ДОКЛАД  Н.С. Хрущева.  «Культ личности Сталина»

 

В июле 1956 года я ездила от Школы ЮНГ, в Мещеру (об этом см. след. главу). Моя мама тоже туда приехала. Там мы познакомились с О.П. Чижовым, а потом и с его женой Валерией Петровной, и с его пятью сыновьями.  После возвращения из Мещеры мы с мамой на август поехали к деду в Алексин. Как всегда, он пишет подробные инструкции, что привезти с собой.

 

28.07.1956. ПИСЬМО Ю.А. КОРОБЬИНА из Алексина — Н.М. Михайловой (после Мещёры) 

Милая Наташа, только что получил твое письмо и сразу же отвечаю.

1. Секретёвы уезжают 10–го августа, следовательно, вы обе можете приехать ко мне того же 10–го днём. Хотя разница в пару дней (и до и после их отъезда) не составит никакого драматического происшествия, но, тем не менее, в воскресенье 5–го числа я вам позвоню об уточненном сроке их отъезда.

2. Мой Миша с Тоней собираются приехать в Москву в отпуск 15 августа, а в Алексин – в зависимости от погоды, но, во всяком случае, не раньше 20–го. Так что Таня спокойно может оставаться до их приезда. А что касается тебя, то, конечно, ты останешься у меня до самого конца твоих каникул.

3. Привезите с собой не менее10 кг сахара, в том числе 2/3 песку и 1/3 кускового. 1 кило сливочного масла и 1 кило топленого. Макарон – 3 кило. Беленьких, свеженьких, пухленьких батонов штук несколько, а черный хлеб у нас есть и даже без особых очередей. Все виды круп тоже имеются. 1 кило печенья получше, для О.В. Вот и всё.

4. За «Кон–Тики» спасибо. Но одного спасибо мало. Я здесь для тебя купил книгу Ф. Нансена «Фрам в полярном море», I–й том. Во дни своей юности я имел роскошное издание этого замечательного сочинения одного из самых героических людей XIX – XX века, и, помню, читал эту книгу с упоением. Стал здесь его перечитывать и опять не могу оторваться. Теперь задача подхватить 2–й том после того, как он выйдет из печати. Издание иллюстрировано, но бумага и иллюстрации третьего сорта (как почти всё, что у нас издается), а переплёт вполне хороший. Попробуй в Москве разузнать, когда выйдет второй том.

5. Теперь о главном в твоем письме. Прежде всего, я чувствую потребность поблагодарить тебя за то доверие, с которым ты написала мне о своих душевных сомнениях и тревогах. Уже одно наличие таких сомнений говорит о твоем душевном росте, так что не зря тебе кажется, что ты взрослеешь. Но по существу я сейчас отвечать тебе не буду, потому что не всё мне ясно. Когда ты приедешь, мы найдем время поговорить с тобой вдвоем в тишине соснового бора. Хорошо? Крепко тебя целую. Передай мои поцелуи бабушке, маме и Жене. Юрий.

 

Примечание Н.М. «Путешествие на Кон-Тики»  — книга норвежского путешественника Тура Хайердала о плавании на плоту из Южной Америки к островам Полинезии была издана в 1957 г., и мы все ею увлекались. Своим путешествием он хотел доказать, что Полинезия могла заселяться с востока, с берегов Южной Америки, а не только с запада из Азии. Из этой книги мы впервые узнали о статуях на о. Пасхи. Плот был сделан из стволов бальсовых деревьев, растущих в Андах.  А на парусе было нарисовано изображение таитянского бога Кон-Тики 

 

 

 

 

 

 Осенью 1956 года произошло восстание в Венгрии против СССР

 

---

 

1957

 

Примечание Н.М.  Летом 1957 г. О.П. Чижов и Всеволод отправились на Новую Землю, где в связи с МГГ  была устроена экспедиции АН СССР в Русской Гавани. К тому времени мы очень подружились с Чижовыми.  И мама пригласила Валерию Петровну отдыхать вместе, в Алексине.  Привожу фотографии того лета и письмо мамы, в котором упоминается знаменитый Фестиваль Молодежи.   

 

 

  На снимке видны часть террасы и окно кабинета Ю.А. Коробьина. 

Стоят (слева направо): Валерия Петровна, её подруга, Наташа, Алеша Чижов, Т.Ю. Коробьина.

На земле сидят: Володя и Митя Чижовы 

 

  

 

 

27 июля 1957.  ПИСЬМО  Т.Ю. КОРОБЬИНОЙ из Алексина — А.Е. Коробьиной в Москву

Милая мамочка! Здравствуй! Вчера благополучно прибыла Валерия Петровна с ребятишками. Наташа и Алеша ездили их встречать в Железню. К сожалению, с их приездом испортилась погода. Ночью дождь хлестал, прямо, как тропический ливень. Так что мы и на Оку не ходили. Пока что, по–моему, мы не скучаем. Мы уже тут несколько раз ходили в кино. … Очень хорошо будет, если ты несколько дней поживешь у Каси и посмотришь фестиваль [по телевизору]. Нам, конечно, всё же жаль, что мы ничего не видим. Не слышала ли ты, когда начнутся занятия в школах. И как будет проводиться карантин? Нельзя будет въезжать в Москву, или выезжать? А я в этом году даже справку об отпуске не взяла. Ну, всего хорошего, будь здорова, целую. Наташа тоже целует. Таня.

Примечание Н.М. В это время в Москве открылся Фестиваль молодежи. Слушая восторженные репортажи по радио, мы всё же не выдержали и на три дня поехали в Москву. Посетили выставку абстракционистов в Парке Культуры и выпили чешское пиво с «шпикачиками», погуляли по ВДНХ, послушали, как поют негры, посмотрели, как танцуют африканки, но особого впечатления всё это на нас не произвело.  Об этом Фестивале ни я, ни мои друзья никогда даже не вспоминали. И только  теперь, из Интернета, я узнала, что, оказывается, Фестиваль 1957 года будто бы имел громадное значение.  А у меня даже нет ни одной фотографии. Точно так же потом мимо меня прошла Олимпиада 1980 г.

 

---

 

О  СОЧИНЕНИЯХ Ю.А. КОРОБЬИНА

 

Переезд в Москву позволил деду писать свои труды по философии, психологии и литературе. Первым делом он записался в Библиотеку имени Ленина, при этом сотрудники библиотеки записали его не в общий читальный зал, а в зал № 1, предназначенный для докторов наук, хотя он и не имел ученой степени. Каждое утро после завтрака он отправлялся в библиотеку, но не на транспорте, а пешком, ради моциона, да к тому же он жил в центре. В библиотеке он изучал литературу и делал выписки, а часа через три–четыре возвращался (тоже пешком) домой к обеду. После обеда – спал часок–другой; вставши, пил чай и снова садился за письменный стол.

Свои труды дед писал авторучками (с чернилами) в общих тетрадях с переплетами из дерматина. Рукописи отдавал на перепечатку одной и той же машинистке, привыкшей к его трудно разбираемому почерку. Наконец, машинописные экземпляры он скреплял в скоросшивателях (по 40 копеек штука) — и подписывал на обложке название. По завершении очередной работы Юрий Александрович торжественно читал её вслух своим друзьям и родственникам. Из 4–х экземпляров два первых он оставлял себе, а ещё два вручал своим детям — Михаилу Юрьевичу и Татьяне Юрьевне, моей маме. Несколько написанных им работ сохранились только в рукописном виде.

Привожу здесь список трудов Ю.А. Коробьина. Все его тетради и печатные экземпляры хранятся у меня. Часть из них (к сожалению, уже после смерти деда) были напечатаны в домашнем журнале «Летучая мышь» в 1974–1978 годах (они выделены жирным шрифтом). Из этого перечня видно, насколько широк был круг его интересов.

 

 

 

 

В 1960 году дед продал свой дом в Алексине (о чем потом сожалел). Зимой в Москве мы виделись с ним постоянно. Я приезжала к нему из Университета, после лекций, всегда голодная, и он сначала кормил меня яичницей с колбасой и сыром «из Елисеева», а потом, расположившись на тахте, вел со мною философские беседы. Когда же я была в экспедиции, он писал мне очень интересные письма. Они приведены в других главах, в соответствии с хронологией.  Раньше я думала, что после Летописца я издам сочинения деда (исторические, философские и поэтические) отдельной книгой, но теперь я не уверена, что успею это осуществить. Поэтому некоторые из них опубликовала на своем спйте   в разделе Читальный зал. 

 

 

 

 

      НАЗАД — или — ДАЛЕЕ >>>