1941– 1945. ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА. На фронте и в эвакуации.

 

 

ДНЕВНИК Б.Е. БЕЛЯВСКОГО

И ПИСЬМА ЕГО РОДНЫХ

 

Белявские Борис, Ксения и Нина. Фото 1949

Белявские Борис, Ксения и Нина. Фото 1949

 

 

 

4 СТРАНИЦЫ ИЗ ДНЕВНИКА Б.Е. БЕЛЯВСКОГО

Тетрадь № 2. Записи декабря 1941 с вырезками из газет

 

1942

 

ДНЕВНИК Б.Е. БЕЛЯВСКОГО

1 января 1942. Итак, наступил Новый год. Что-то он нам принесёт? Встречал я его не очень весело. Сначала стоял в очереди за хлебом. Достал только черный, к тому же черствый. Потом ходили с Асенькой на кладбище, понесли туда ёлочки. Ася плакала, и мне было так жаль её, что сказать не могу. Сам готов был заплакать. Вечером долго ждали Филиппа, он всё не приходил. Ася очень расстроилась, отменила встречу Нового года и в 11-45 легла спать. Я всё же решил встречать Новый год, к 12 час. приготовил закуску (Асе удалось достать ветчины), и вместо шампанского выпил стаканчик водки. Потом почитал газету и в 1 час. ночи тоже лёг спать.

ПИСЬМО Т.Ю. КОРОБЬИНОЙ из с. ШереметьеваК.Е. МЕЗЬКО в с. Троельгу

Написано карандашом на половине листа из школьной тетради

2 января 1942

Дорогая Касенька! Это вся бумага, какая у меня есть, так что много написать не смогу! Коротко расскажу, как мы сюда попали. Детский комбинат из Плёса перевели в Омск. Мы решили с ними не ехать и задержались в Казани (с 23 окт. по 7 ноября). В Татарском Наркомздраве мама получила направление в этот район в деревню Уратьма. Мы выехали из Казани пароходом, но 9 ноября застряли в Чистополе, так как Кама встала! Ужасно измучились, так как не могли достать лошадей; 10 дней прожили в Чистополе в ужасных условиях; прожили все деньги: даже вспоминать не хочется! Наконец, 24 ноября приехали сюда [в районный центр Шереметьево], и тут оказалось, что мамино место врача уже занято. Ей было предложено место фельдшера на 200 р., но она отказалась. Тогда её послали на эпидемию сыпного тифа и кори за 25 км отсюда в село Елантово. Я с детьми осталась здесь. За всё время маму видела 1 раз. Условия там ужасные ― и работы, и бытовые. И тоскует мама там одна. А я здесь одна…

Сейчас хоть хозяева хорошие, а то у такой дряни жили! И Натка как раз очень сильно болела гриппом; несколько ночей tº была выше 40º. А я одна, хоть «караул» кричи! Ну, теперь полегче стало. Уходя за хлебом, в консультацию за Таткиной едой, на почту и так далее, оставляю ребят одних. Они ревут, конечно. … Продукты достаем на базаре раз в неделю. Цены растут с каждым базаром. Сейчас масло ―35-40 р. фунт; картофель ― 23-25 р. пуд, молоко ― 6р. литр, мясо ― 25-35 р. кило. … Кася, мы хоть не соседи, но всё же и мы, и ты, по-моему, недалеко от Камы? Мы в 15 км от пристани Смыловка (выше Чистополя). Касенька, напиши подробно о себе. Как устроились, как с квартирой, с питанием? О Мише ничего не знаю уже месяц. Очень волнуюсь, просто думать боюсь, что с ним… Такая тоска! Надо ложиться спать ― керосина нет, жгу хозяйский. Пиши скорее и подробнее! Целую крепко-крепко. Таня.

 

.

ПИСЬМО М.М. МИХАЙЛОВА с фронта ― Н.Е. КОРОБЬИНОЙ в с. Шереметьево

4 января 1942.

Дорогая Нина Евгеньевна! Как видите, я ещё жив, и мои ноги-руки целы. Может, и переживём это адское время и будем все вместе. Вообще-то навряд ли… Но будем надеяться. Нина Евгеньевна! Как ни тяжело было, всё это ничего, ― тому, кто уже погиб, тем хуже. Да ещё как погибли, и приятеля моего тоже не стало. Мы не даём теперь пощады ни одному фашисту и всех их перебьём. Они звери какие-то. Палят, куда ни попало, всё взрывают и минируют, ни к чему нельзя прикоснуться. Я живу немного не в себе, вроде не соображаю что-то. Но, может, потом и приду в себя, и всё будет хорошо. До свиданья, дорогая Нина Евгеньевна. Желаю Вам здоровья и бодрости. Как-нибудь перетерпите. Ваш Миша.

Примечание. Мама письма отца уничтожила, но бабушка его письма к ней сохранила. Их немного, всего 9, но теперь это всё, что осталось от него на память его детям и внукам.

 

ЯНВАРЬ 1942 

ДНЕВНИК Б.Е. БЕЛЯВСКОГО

 

4 января 1942. Во время последних бомбёжек (2/I) сброшены фугасные бомбы в Хлебном пер. на Арбате и на Пантелеевской улице на 4-х этажный жилой дом. Кроме того, говорят, на Комсомольской площади у вокзалов бомба попала в автобус с ранеными. Много жертв. Давно уже не было такого жестокого налёта. А мы в это время мирно сидели за чайным или письменным столом.

… Вечером получил открытку от Танюши. Пишет, что живут очень плохо. Она в Шереметьеве с детьми, а Ниночка в 25 км в ужасных условиях на эпидемии сыпняка. Очень я за них боюсь и волнуюсь. Танюша, в общем, беспомощна, а Ниночка такая добросовестная, всегда вкладывает в дело все свои силы, а их у неё немного.

5 января 1942. Положение очень острое, так как дров нет, керосина нет, и электричество горело в полсвета, а то и совсем не горело. В комнате сегодня 10°, вчера было 7°. Холодно.

7 января 1942. В комнате холодно, 4°. Из-за холода спал не раздеваясь.

13 января 1942. Удивительное всё последнее время ощущение: так бы всё время что-нибудь ел. Никогда не бывает так, чтобы я от всей души сказал, что я так сыт, что больше ничего не хочу есть. Плохо дело с картошкой: наши запасы кончаются, а на рынке 1 кг картофеля стоит 15 руб.

15 января. Наконец поступил на работу, временную, в должности бухгалтера с окладом 400 руб.

21 января. Мне трудно писать. В комнате последние дни температура понизилась: вчера было 0,5° выше нуля, а сегодня 0°. Сижу в пальто, калошах, кепке. Ложиться спать и вставать ― это ужас.

.

ПИСЬМО Б.Е. БЕЛЯВСКОГО ― сестре, К.Е. МЕЗЬКО в Троельгу

22.1. — 42.

Дорогая Касенька, здравствуй!.. Сегодня я пишу это письмо в тепле, так как ночую у Агнессы Вл. Ведь у нас лопнули трубы отопления, и в наших комнатах на 6-м этаже ужасный холод. В комнатахминус 1,5º. Вода замёрзла в кувшинах. Вчера я сидел в пальто и в кепке, и всё же приходилось бегать по комнате, чтобы согреться. Хотя, нужно сказать, что спать в такой температуре можно хорошо. Я укрываюсь одеялом, пледом и пальто. Мне спать тепло, и я сплю, как сурок. Однако вставать очень трудно. Я вскакиваю, делаю зарядку, ставлю кипятить воду и бегу в кухню умываться и немного греться, так как Ник. Ив. топит в это время плиту, чтобы перенести горячий уголь к себе в комнату и этим хоть немного её обогреть. Затем я пью кофе, что меня необычайно подбадривает, и к 9 часам бегу на работу. К счастью, на работе тепло, и я там вполне отогреваюсь. Я думаю, Касенька, что после всего того, что перенесла ты во время своего ужасного путешествия, мои маленькие неприятности с холодом кажутся тебе пустяками. Когда я думаю о наших бойцах на фронте, то, конечно, и мне моя жизнь представляется совсем в других красках. Но человек, по-видимому, так создан, что он часто как бы упускает из вида тяжести других и слишком много думает о своих неприятностях. А я должен быть благодарен судьбе за свою жизнь, в особенности теперь, когда я получил работу. Обнимаю. Б.

 

ПИСЬМО Н.Е. КОРОБЬИНОЙ из Тат. ССР ― К.Е. МЕЗЬКО в с. Троельгу, Молотовской обл.

11 января 1942.

Касенька, сестра моя родная, дорогой друг, я не верю счастью, что получила, наконец, твой адрес. Вчера послала тебе самодельную открытку, сегодня достала бумаги и пишу по-человечески. В эти длинные зимние ночи с бурями и суровыми морозами я ежедневно просыпаюсь в один и тот же час и уже не засыпаю до утра, и думаю, думаю, вспоминаю,… но не представляю, что дальше. Посмотри по карте ― мы, в сущности, недалеко друг от друга, но как мы все одиноки и заброшены. Меня с Таней судьба опять разлучила ― я в 25 км от неё и пока не имею возможности видеться. Я оставила её с детьми в Шереметьеве, так как там есть детская консультация, где дают на Тату молоко и манную кашу; там есть больница и аптека, есть почта ― ей легче будет связаться с Мишей и со всеми.

Сама же я сейчас направлена на эпидемию сыпного тифа. Странная судьба! ― В начале своей жизни я была в Татарии и сама болела этой болезнью. Второй раз на этой же эпидемии в 1919 году была в детской колонии в Тамбовской губернии, и там тифом переболела моя Таня. И наконец сейчас, последние годы моей работы, а может быть, и жизни, опять в бескрайних просторах Татарии, и опять на той же работе. Но сейчас мне это уже трудно ― я очень тяжело переношу здешние бури, заносы, я задыхаюсь, борясь с сугробами и ветром, а самое главное, безумно тоскую без Тани и детей. А если меня отпустят отсюда, не дав другой работы, то, как мы будем жить? Ведь я из Москвы пенсию свою ещё не получаю, и Таня ещё не получает пособия на ребёнка. Ты ведь ничего не знаешь.

По многим причинам я оставила детский комбинат, и самая главная из них это то, что они поехали в Омск. Мы с Таней доехали с ними до Казани и расстались. В Казани оставаться было нельзя ― она набита до отказа московскими и другими учреждениями, и там категорически не прописывали, да и прокормиться там мы не смогли бы из-за бешеных цен.

Тогда я пошла в Наркомздрав Татарии и согласилась ехать в один из районов.

7-го ноября мы выехали из Казани, а 9-го  все пароходы стали и пошли в затон на зиму. Мы не доехали 4 часа до нашей пристани. 10 дней не могли выехать из Чистополя. В это время заболела Наташа ― глубокий бронхит с высокой температурой. Выехали мы оттуда 19-го ноября и лишь 24-го были в Шереметьеве. В дороге Таточке было плохо, были уже морозы, её надо было закутать, очевидно, был перегрев, и началась рвота. Останавливались у одной очень милой женщины-врача. В Шереметьеве, уже без меня, Наташа снова заболела. Бедная моя Таня очень испугалась, боялась за её жизнь.

… Сейчас я работаю в амбулатории, где нет дров, при tº +2º или – 2º. Руки совершенно не действуют от холода. Акушерку мобилизовали на обработку семейств, где были заболевания. Почти каждый день вызовы в соседние сёла. Моя шубка подбита ветром, руки болят от ревматизма, но что же делать. …Люди здесь, в общем, хорошие, но косность, суеверия, предрассудки, иконы в каждой избе ― и в каждой избе чесотка и кожные заболевания. Эпидемия кори с осложнениями и огромная смертность всю осень. …

Миша где-то под Москвой, младший лейтенант; был ранен в руку, но снова на фронте. Приезжает в Москву и бывает у Леночки Танненберг. Был у неё 21 декабря, но у нас от него известий нет. На нашей улице против дома упала фугасная бомба, разбиты все окна, а у Елены развалилась печь и часть стены. Она пишет, что Миша, когда приезжал, забил наши окна фанерой. Его брат, Борис Мих., всё там же, под Ленинградом, в окопах. О тётичке и Вере с Люлей не знаю ничего. Про тётю Машу в ночь своих именин, 22 декабря, видела ужасный сон ―думаю, что она умерла…  Боюсь и за Веру, что она не выдержит, и тогда что же бедная Люля?

Трудно жить на две семьи. Я написала заявление с просьбой освободить меня от работы в Елантове. Надеюсь уехать отсюда к Тане в конце января. Пиши на Шереметьево, до востребования, Тане. Во сне вижу всех нас молодыми и детьми. Часто вижу во сне маму. Очень болит от писания рука. Больше не могу, а отвечать надо ещё многим. Горячо обнимаю тебя и целую. Нина.

 

ДНЕВНИК Б.Е. БЕЛЯВСКОГО

3 февраля 1942. Дома писать не могу, так как температура —6°. Всё замерзло, включая чернила. Ложусь спать не раздеваясь, не помню, который день. Укрываюсь одеялом ватным, пледом, своим пальто и пальто Юрочки. Спать тепло, если случайно не откроется где-нибудь отверстие, но вставать мука. На днях из продажи исчезло кофе, как настоящее, так и суррогаты, а я так привык к кофе.

6 марта 1942. Объявлена воздушная тревога. Я задремал, сидя в кресле, в ожидании кофе, которое заварил. Были сброшены фугасные бомбы: на пл. Маяковского (угловой дом, где был гастроном), на Калужской и на Чистых прудах. Напился кофе (сладкого, с последним кусочком сахара). Обедал у Ас.  тарелка супа из собачьего мяса. От Касеньки письмо с поручениями, которые, увы! я выполнить не могу: зубной порошок, нитки, какао, кофе и пр. Не представляют на местах, что в Москве, в общем, ничего нет.

 

ПИСЬМО Б.Е. БЕЛЯВСКОГО ― сестре, К.Е. МЕЗЬКО, в Троельгу (карандаш)

13 и 14 марта 1942.

Здравствуй, дорогая Касюшенька! Прости меня, я допустил сравнительно большой перерыв в письмах. Но обстоятельства складывались неблагоприятно для меня: очень холодно в комнате, а, кроме того, последние дни не горел свет. Я приходил домой, как в могилу. Полная тишина, полная темнота и холод. Писать же на работе после окончания занятий я был просто физически не в состоянии, потому что ослабевал от голода и спешил к Ас., чтобы поесть.

Твою посылочку, к счастью, я получил 9 марта, о чем телеграфировал. Твоя посылка доставила мне несказанную радость, и я не перестаю благодарить тебя за твою заботу обо мне. Я устроил себе настоящий пир. В тот день я получил настоящий белый хлеб за 2 р. 80 коп. кило (получил 500 гр.), заварил оставшийся кофе и пил его с сахаром в накладку (!!!), а хлеб ел с маслом. Непередаваемое чувство наслаждения! Твои сухарики (чудные!) поддерживают меня до сих пор. Но, Касенька, прошу тебя, больше посылок мне не присылай, питайся сама.

 

14 марта. Утро. Пользуюсь дневным светом и продолжаю писать тебе. Посылаю рецепты и лекарства против экземы [Далее Б.Е. объясняет, как пользоваться лекарствами]. В отношении холода самое страшное уже позади. Ведь у меня в течение нескольких недель было минус 6-8º. Это было трудно выносить. А теперь у меня на нуле и даже 1-2º выше нуля, и скоро будет совсем тепло.

Как часто я вспоминаю ту восточную легенду. Камень на площади, на нём надпись: «…и это пройдёт». …И тогда морщины мои несколько разглаживаются, и я бодрее смотрю на будущее. Крепко тебя обнимаю. Не сердись и не волнуйся, если будут перерывы в моих письмах. Теперь ты знаешь, отчего это происходит. Б.

 

Примечание Н.М.: САМОЕ ОТЧАЯННОЕ ПИСЬМО Б.Е.

1 и 3 апреля 1942

Касенька, дорогая, здравствуй! Сегодня узнал, что посылки для вас уже собираются и что скоро, на днях, к вам поедут. Поэтому я тороплюсь написать письмо, так как, в основном, это всё, что я могу тебе послать. Жалкий подарок к празднику! И особенно, учитывая содержание этого письма. А я хочу в письме хоть немного облегчить своё моральное состояние, ибо оно стало для меня почти непереносимым. В Москве же нельзя об этом говорить, так как, во-первых, нет такого близкого человека, как ты, который всё поймёт и во всём посочувствует, и, во-вторых, в Москве все, или приблизительно все, кого я знаю, заняты теми же мыслями.

Эта зима, Касенька, была для меня ужасна. А что нас ожидает впереди ― не представляю. С 8 января, то есть уже 3 месяца, сплю, не раздеваясь из-за страшного холода. Я уже писал тебе, что у нас лопнули трубы. В начале я ещё был сравнительно сыт, и холод переносил легче. В дальнейшем наши запасы (с Ас. и Фил.Вен.) начали истощаться, а сейчас они окончательно истощились, и я начал полу голодать. Согревался я на работе и у Ас. Но около месяца тому назад трубы лопнули и у них, и теперь согреваться негде, так как на работе тоже не топят, и я целый день сижу в пальто и только на ночь его снимаю, чтобы им накрыться. В баню пойти не могу, так как в будни очереди огромные, а в воскресенье ещё больше. Кроме страданий от холода, очень часто страдаю от отсутствия света, который периодически выключался и выключается. Тогда даже чаем нельзя согреться, и это бывает ещё тяжелее.

Но главное ― постоянное чувство голода, непрестанные мысли о том, как бы и что бы поесть. Я всегда знал, что голод ужасная вещь, что голод может натолкнуть почти каждого даже на преступление. До преступления я ещё не доходил, но делал то, о чём без некоторого отвращения раньше не мог думать, а именно: я ел собачье мясо. Дошло до того, что мы с Фил. Вен. изыскиваем способы, где бы раздобыть собаку или собак, так как это совсем неплохое мясо и по цене доступное. На рынке же мясо достать очень трудно, да и цены аховые. Например, свинина доходит до 400 руб. за 1 кг. [То есть месячный заработок Б.Е.]. Основные продукты, за которыми гоняются, это хлеб и картошка. 1 кгр стоит сейчас от 45 до 55 р., но, если она появляется на рынке, то за ней непомерные очереди, и дело часто доходит до драки.

И вот тут–то я принципиально иду на преступление: я решил менять на продукты Алёшин пиджачный костюм, так как это единственная вещь у нас, годная для обмена. Возможно, мне за него дадут рабочие карточки на апрель или на май. Реально это означает, прежде всего, 600 гр. хлеба в день, или 18 кг в месяц. Помимо дополнительного хлеба, который я мог бы съедать, излишки я смогу менять на что угодно, так как за хлеб дают решительно всё. Ну, вот, Касенька, в общих чертах моя жизнь здесь в Москве и мои настроения. Как я счастлив, что ты не осталась здесь. …Ты всё стремилась в Москву. Забудь об этом пока. Мы, московские жители, завидуем всем, кто уехал отсюда и устроился на месте более или менее сносно.

…Между прочим, третьего дня я встретил Варвару Ивановну. Они с мужем временно живут не на 6-м этаже, а в морге, где тепло, светло и уютно. Но не в этом дело. Она предложила мне похлопотать за меня по устройству в больнице в качестве санитара. Я с благодарностью согласился, так как это место даёт некоторые преимущества, а именно: 1) приличная столовая; 2) рабочая карточка; 3) сутки дежурства и 2-е суток свободных. Всё это соблазняет меня.

Продолжаю письмо уже 3/IV. Перечитав это письмо, я вижу, что не написал тебе ни о чём более радостном, ни одного более светлого момента. А они всё-таки есть, а маленькие удовольствия бывают часто. Первое место среди них по количеству занимают минуты, когда утоляешь голод, то есть каждый день. Ты не представляешь себе, какое наслаждение положить в рот кусок хлеба, без всего, без масла или сыра, или колбасы, просто кусок хлеба. А часто даже несколько глотков кипятка также доставляют радость. Вот и сейчас (я пишу тебе на работе во время перерыва), так как свой хлебный паёк я съел утром, то приходится ждать хлеба до вечера, и я пью кипяток, но с большим удовольствием. Иллюзия насыщения…

… Мысли мои скачут. Хочется вон из города, тепла, солнца, лугов, полей, лесов, рек, а не мрачных домов и мрачных лиц, уставших, голодных и озлобленных людей. Как я вспоминаю Звенигород, все те блаженные времена, когда вы с К.П., милым, добрым Капэ, жили там, а я приезжал к вам. Какое купанье, какая красота! А вы, мои родные, любимые люди. Как было хорошо и как это невозвратно прошло. Я мечтаю теперь о том, что стариком я пойду по миру с клюкой и буду жить христовым именем. Я раньше не испытывал этого нового чувства ― получать милостыню. Теперь я это чувство испытал, и как оно больно-сладостно. Когда-нибудь расскажу при встрече.

Возвращаюсь к прозе жизни. Тот гражданин (Петров), через которого ты передала для меня 160 р., категорически отрицает факт получения денег и говорит, что деньги были переданы через кого-нибудь ещё. Ужасно обидно, что деньги, по-видимому, пропали. А ведь для меня это 6-7 кружек молока или 3-4 кг картошки. Это совсем не пустяк, это неделя существования.

Теперь об Асеньке и Фил. Вен. Ты, Касюша, напрасно упрекаешь их в том, что они бросают меня. Они мне столько помогали и помогают в моей жизни, что кроме глубокой благодарности я ничего другого не могу испытывать. Я для них так же, как они для меня, почти родные. Но уехать им необходимо. Здесь нужно учесть многое.

Что их ждёт в Москве? Полуголодное или голодное существование, постоянный страх, что Ас. как бездетную домохозяйку возьмут на восстановительные работы при ужасающих условиях. А ведь она уже получила повестку и не мобилизована только потому, что назначена по болезни на комиссию.

Кроме того, уже начались налёты, о которых ты частично знаешь. На днях в течение трёх дней подряд было три налёта. Стрельба была ужасная. Вот эти обстоятельства гонят их из Москвы. Не забывай ещё, что всё возможно, на войне бывают всякие случаи ― и неудачи, и удачи. А ведь Фил. Вен. ― еврей. Это необходимо тоже иметь в виду, когда думаешь об их отъезде. Ведь случись что-нибудь с ним, страдать будет не только Ф.В., пострадает и Асенька как его жена. Так что не обвиняй их и не осуждай. По-моему, их отъезд необходим, и ничто не должно их задержать. Касенька, на этом я заканчиваю. Крепко тебя обнимаю. Ещё раз прости за скудную посылку. Собрал, что мог. Твой брат Борис.

.

ДНЕВНИК Б.Е. БЕЛЯВСКОГО

16 апреля 1942. С 1 апреля мы на работе лишились обедов. Неделя была очень трудная. Я до того ослабел и изголодался, что с громадным трудом доходил до дома и поднимался на 6-й этаж. К счастью, всё это в прошлом. В один их этих ужасных дней я встретил Варвару Ивановну. Она предложила мне похлопотать о моём приеме на работу в больницу Склифосовского. Суточное дежурство, а затем 2 или даже 3 суток свободных. Я с радостью дал согласие. На должность инкассатора. По сути дела ― это учётчик всех тех драгоценностей, денег, документов и мелких вещей, которые находят у привозимых больных и раненых. Условия работы: 1) Карточка служащего; 2) Дежурство через трое суток на четвертые; 3) Только обеды в обыкновенной столовой, а если дежурство падает на воскресенье, то без обеда. Я на все согласен.

Приобрел на рынке 1 кг моркови за 45 руб.! И 5 пачек табаку по 60 руб. пачка. Одну пачку обменял на рынке на молоко ― около трёх кружек. В тот день всласть напился молока. Хотя с другой стороны этот день стоил мне 60 руб., ибо я выпил всё молоко в один день. Затем я уговорил Стан. Вл. уступить мне 1 кг мяса (собака). Заплатил за это 1 пачку табака и 25 руб. Ася говорит, что очень дорого. Но я получил такой дивный кусок, что там одного жира, вероятно, не меньше половины. Так что эти 2-3 дня я питаюсь бульоном и этим мясом. Провел практическую работу по обмену Алёшиного костюма на продукты. За обмен я прошу хлеба и продуктов, которые полагаются по рабочей карточке.

Хочу отметить еще замечательное отношение ко мне некоторых людей. Это, во-первых, Нина, моя бывшая сослуживица по Союзторгстрою. Она и её мать (добрая женщина), видя моё полуголодное существование и мои голодные глаза, неоднократно угощали меня лепёшками, а Нина три раза давала мне свой хлебный паек, который она брала на работу. А я принимал эту милостыню, потому что не в силах был отказаться. И мне не было стыдно, а радостно. Также меня неоднократно угощали то лепёшками, то чаем с лепёшками и сахаром Татьяна Ивановна и Варвара Ивановна А нужно жить в Москве в это голодное время, чтобы понять, что не всякий это сделает, да еще для совершенно чужого человека.

19 апреля 1942. Вчера был в бане. Очень ослабел. Едва добрался до дома. Худ так, что страшно было на самого себя смотреть. Ровно 50 кг. С Алёшиным костюмом покончено ― получаю за него всё, что нужно получить по рабочим карточкам.

 

ВСТАВКА от 28 декабря 2018 г..

В тот же день 19 апреля 1942 г., дядя Боря написал письмо сестре Ксении в Троельгу.  Через 20 лет, то есть в начале мая 1962 г.,  тетя Кася перечитывала письма Б.Е., посланные ей в эвакуацию. 4 мая 1962 года она пишет сестре: «… Нинуша, посылаю тебе одно из писем Бори. 22 мая — 10-лет со дня смерти Бори. Я добралась сегодня до Бориных писем мне в эвакуацию. Нина, Нина, какие это письма! Какое это ужасное время и как мучительно он его переживал! Этих писем я рвать не буду…». 

А теперь, в 2018 г., накануне своего 78-летия, я тоже перечитывала (читала и рвала) письма сестер Белявских за 1951-1969 годы и вдруг в письме тети Каси к Нине от 1962 г., впервые обнаружила это письмо Бориса Евгеньевича, написанное им 76 лет тому назад. 

19.04. 1942. Письмо Б.Е. Белявского — Кс. Е. Мезько

 «Дорогая Касенька, хотя я предполагал продолжать тебе письмо завтра, но одно обстоятельство заставляет меня писать тебе письмо сегодня же. Я сейчас нахожусь ещё под впечатлением посещения меня Миши. Это случилось так. Я только что собирался уходить к Ас. и перед отходом, после уборки комнаты и мытья посуды, умывался в нашей умывальной (кстати, её открыли только сегодня для эксплуатации), как услыхал чьи-то незнакомые мужские шаги, которые остановились у моей комнаты. Дверь в комнату была только прикрыта, я услышал, что её кто-то приоткрыл, а затем пошел дальше, по направлению к твоей комнате. Заинтересованный, я вышел из умывальной и окликнул какого-то высокого, бравого военного, около которого стояла маленькая прехорошенькая девчушка.

— «Товарищ, Вы кого ищете?» — На это последовал ответ: «Борис Евгеньевич, это Вы? Вас-то я и ищу!». Я узнал в незнакомом военном Мишу (М.М. Михайлова). Оказывается, он младший лейтенант и в настоящее время находится в Москве, как командированный на курсы по повышению знаний комсостава. Он рассказывал много интересного из своей жизни. Внешне Миша сильно изменился. Если бы не глаза – всё было бы хорошо. Он загорел, возмужал как-то, совсем нет городского вида и того нервного вида, который был у него, когда я видел его последний раз. Но глаза потеряли жизнь, какие-то бесконечно утомленные. Миша говорит, что это, вероятно, от контузии, так как он был контужен. Он всё время был на фронте и теперь стремится туда же. Очень хорошее, боевое настроение, как и у всех у них (т.е. фронтовиков? – Н.М.). Миша просидел у меня недолго, так как ему необходимо было возвращаться на курсы (он на казарменном положении), а кроме того, девочка, оказавшаяся дочуркой Бориса Михайловича) заскучала и неоднократно под конец напоминала Мише, чтобы он торопился, чтобы «не опоздать».

Борис Мих., оказывается, серьезно контужен, находится в госпитале. Ему уже сделали одне операцию, ампутировали пальцы ног, а предстоит ещё одна операция, непосредственно связанная с контузией, и операция, кажется, серьезная.

От Танюши и Ниночки Миша совсем недавно в Москве получил сразу 18 писем. Они здесь копились для него (т.е. в нашей комнате на Самотеке, куда дядя Боря регулярно заходил – Н.М.). Из писем он узнал всё о своих, включая даже последнее известие о предполагаемом приезде Нины (Алешиной) к Ниноше.

Ты не можешь себе представить, как мне было приятно видеть Мишу и именно здесь, на 6-м этаже. Несмотря ни на что, пахнуло прежним временем, довоенным, и как-то сразу возродилась надежда на нашу скорую, именно скорую встречу и жизнь здесь же в Москве, на 6-м этаже. Теперь эта надежда на скорую встречу меня не покинет, и ею буду жить. Вся наша семья скоро сойдется в твоей комнате. Обнимаю. Б.

 

.

ПИСЬМО К.Е. МЕЗЬКО из Троельги ― Н.Е. КОРОБЬИНОЙ в Татарию

[Конец апреля] 1942.

У нас готовятся к 1-му Мая. Сейчас мне дали прочесть слова песни, которую будут петь молодые учительницы. И я решила переписать и послать тебе и Тане. Между прочим, я, конечно, всплакнула, читая и списывая. Я ведь теперь всё плачу!…

Жди меня, и я вернусь. // Только очень жди.

Жди, когда наводят грусть // Жёлтые дожди.

Жди, когда снега метут, // Жди, когда жара.

Жди, когда других не ждут, // Позабыв вчера.

Жди, когда из дальних мест // Писем не придёт.

Жди, когда уж надоест // Всем, кто вместе ждёт.

Жди меня, и я вернусь, // Не жалей добра

Всем, кто знает наизусть, // Что забыть пора.

Пусть поверят сын и мать // В то, что нет меня.

Пусть друзья устанут ждать, // Сядут у огня.

Выпьют горькое вино // На помин души.

Жди, и с ними заодно // Выпить не спеши.

Жди меня, и я вернусь // Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть // Скажет: «Повезло».

Не понять не ждавшим им, // Как среди огня

Ожиданием своим // Ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать // Только мы с тобой ―

Просто ты умела ждаКак никто другой.

 // К.Симонов.

Горячо обнимаю вас, моих ненаглядных, моих любимых. Всех ― от стара до мала! Пусть весеннее солнышко принесёт нам счастье. Ваша К.М.

 

 

ВЕСНА и ЛЕТО 1942-го

 

ДНЕВНИК Б.Е. БЕЛЯВСКОГО

6 мая 1942. С 4 апреля я уже на работе в должности инкассатора в институте им. Склифосовского. Требовались солидные рекомендации. Работа несложная, но, безусловно, требующая большой честности и добросовестности.

19 мая 1942. Первая в нынешнем году гроза. Наступает лето. Деревья за одну ночь позеленели. Большинство ходит в летнем, девушки в босоножках и носочках. Я хожу всё ещё в демисезонном пальто, так как в одном пиджаке выходить не рискую: слишком потрёпанный вид.

31 мая 1942. Сегодня чрезвычайно печальное сообщение Информбюро. Под Харьковым операция закончена, причём мы потеряли 5000 убитыми и 70 000 человек!!! пропавшими без вести. Это наводит на мысль, что наши попали в окружение, и быть может, уже истреблены. Ужасно!

1 июня. Был у заведующего огородами. Участок могу получить на территории института. Семенами для посева не обеспечивают. Осилить рыночные цены я не в состоянии: картофель ― 65 руб. 1 кг, то есть для посева картошки нужно затратить 600-700 руб., а у меня в кармане и 60 руб. нет.

5 июня 1942. Объявлена воздушная тревога. Выстрелов пока не слышно. Сегодня начал копать огород. Большое желание скорее все посеять и ждать всходов, а потом видеть их.

27 июня 1942. 10 часов вечера. Объявлена воздушная тревога. Как раз в это время пришел Николай Иванович и принёс четвертинку «цитрусовой«. Пошли к нему, я принес кильки. Время тревоги провели очень мило за мирной беседой.

25 июня 1942. Ровно в 10 часов объявлена воздушная тревога. Проревели сирены на улицах и по радио, и наступила тишина. Затем по радио объявили: «Тарантелла» Листа, исполняет профессор Гинзбург». Профессор начал исполнять «Тарантеллу», но не успел закончить и раздался знакомый голос: «Угроза воздушного нападения миновала. Отбой!» Тревога длилась всего 23 минуты. За это время я успел вскипятить воду, приготовить кофе, поджарить хлеб и сейчас продолжаю питаться всем этим.

4 июля 1942. Нашими войсками оставлен Севастополь. Ужасно!

6 июля 1942. Идут серьезные бои на Курском, Белгородском, Куплянском (???) и Калининском направлениях. Если до последних дней лозунг был: «Разгромить окончательно немецко-фашистские войска и освободить Советскую землю от гитлеровских мерзавцев в 1942 году«, ― то есть лозунг, данный товарищем Сталиным 1 мая 1942 года, то в настоящее время звучат скорее лозунги товарища Сталина от 3 июля 1941 года, то есть что «Отечество в опасности!» и т.д. Тревожные дни. Но я твердо верю, что это лишь временно, что скоро наступит перелом.

30 июля 1942. Сдан Ростов и Новочеркасск. Асенька уехала. «…Вот вы ушли, и день так пуст и сер.…». Одинок, совершенно одинок среди миллионов людей. Не хочется ни о чем думать, не хочется жить.

 

.

ПИСЬМО К.Е. МЕЗЬКО из Троельги ― Н.Е. КОРОБЬИНОЙ в Татарию

19 июня 1942.

Нинуша, родная, что-то грустные стали твои письма! Не грусти, Нинуша, не терзай душу… «Всё будет, как будет», — говорила мама. Прежде всего, о моём переезде. Я много думала и решила подождать до осени. Ехать сейчас безрассудно, и для меня очень тяжело. Нина, ты себе не представляешь, до чего я стала худа и стара!… Я всё время вспоминаю, как мама приехала тогда [в 21-м году из Крыма] в Москву, и мы ахнули, до чего она изменилась. Вот, если Юра меня увидит, он тоже ахнет!… Но всё равно, лишь бы увидеться! … Страшно подумать, что мы больше не увидимся.

Газеты читаю, дрожа от волнения и слез. Стараюсь в каждой строке видеть близость победы. Нина, разве может быть иначе?… Не допускаю этой мысли.

Боря старается писать бодрые письма. За Борю безумно страдаю и стремлюсь в Москву ради него, прежде всего. Обо мне ты не беспокойся — чувствую себя неплохо. Силы прибывают… Ведь главная болезнь ― тоска. Но я перечитываю стихи «Жди меня» и слышу ваши голоса, и жду! … Меня волнует вопрос с деньгами. Почему такая задержка со стороны Юрия? [Ю.А. присылал маме деньги из Абези]. Не прислать ли мне? Я уже мучаюсь, что не делаю этого, но у меня эти месяцы от зарплаты ничего не оставалось. Заём внесла 50% наличными, за квартиру выслала за 5 месяцев, а пенсию целиком передаю Боре. А сейчас грешу ― покупаю иногда яйца по 60-80 р. Дело в том, что питание в интернате значительно ухудшилось (не для детей).

Нам выдают на день 400 г хлеба, масла 7 гр. и всё остальное так же. Мяса нет совсем. Вместо молока пьём пахту или молоко после сепаратора. Вот иногда и хочется есть. Конечно, всё на свете относительно. К одной сотруднице приехала приятельница из Свердловска и сказала, что мы живём в Аркадии счастливой. Я воспользовалась случаем и посылаю Вере Дм. Орловой крохотную посылочку — завтрак на двоих: 2 яйца вкрутую, щепоточку чая (взятого ещё из Москвы), сахару для прикуски и чёрных сухариков (очень изящных), две сушки и два печенья. Правда, симпатично? Больше она бы и не взялась везти, так как кое-что наменяла здесь для себя.

Примечание. Заём внесла ― речь идёт о Государственных займах СССР у работающего населения, в обеспечение выплаты которых выдавались облигации.

 

ПИСЬМО К.Е. МЕЗЬКО из Троельги ― Н.Е. КОРОБЬИНОЙ в Татарию

15 июля 1942.

Нина, родная, дорогая сестра моя, что бы дала я сейчас, чтобы быть с тобой! …Хочется крикнуть так, чтобы услышала ты мой крик, мой стон, мои слёзы. Нина, не могу, не могу, не могу. Знаю, надо крепиться; знаю, сейчас больше, чем когда-либо, надо работать и работать. Всё знаю, и нет сил!! … Пишу и заливаюсь слезами.

[Печатаю ― и тоже заливаюсь слезами. И некому дать прочитать! — НМ].

Вот газеты с последними известиями. Снова истерзанные, замученные наши родные бойцы. Сегодня тысячи, и завтра тоже, и среди них сегодня ― чей-то, а завтра ― мой. Ночью я слышу их стоны; я не могу видеть красного цвета, мне мерещится кровь. Родина, любимая, великая. Кто смеет терзать её, прекрасную. Родина, страна моя! …

Я рощу новую смену. Им передаю я всю свою страстную любовь к своей стране и ненависть к проклятым извергам, опоганившим её… Нина, как тяжело нам, уходящим из жизни, переживать всё происходящее! … Как больно, как страшно. И ко всему этому душевное одиночество… Прости меня за мою несдержанность. Бывают приступы, и сил нет удержаться.

…Вчера было письмо от моего Юры [Он служил в армии на Дальнем Востоке]. Купил себе велосипед (!!). Помнишь мечту его жизни? Теперь пишет так, как будто купил кусок мыла! Питается хорошо: консервы из США, 700 гр. хлеба белого и 0,5 литра молока в день. И всё это идёт мимо меня. Как-то не откликается сердце.

А видеть хочу безумно, и мириться с тем, что я могу умереть в прекрасной Троельге, не хочу. Я должна дожить до встречи с тобой. Пережить с тобой всё пережитое…. Излить всю боль души… Нина, горячо обнимаю тебя, моя сестра дорогая. Пишите мне, не забывайте. Вы живёте семьёй, это много значит. Цените это. Целую всех ― Танюшу, Ниночку, малышей. Ваша К.М. Хочется ещё что-то сказать… Да, не звать ли мне Борю сюда?

ДНЕВНИК Б.Е. БЕЛЯВСКОГО

4 августа 1942. Для Касеньки чрезвычайно тяжело её полное одиночество в Троельге, но предстоит, по всей вероятности, тяжелая зима. Будет ли она по силам, сможет ли Касенька её перенести? Для меня же, конечно, приезд Касеньки ― большая радость. …

На фронте у нас дела очень плохи. Фактически потеряли Донбасс и до Волги немцам недалеко. Мы медленно, но всё же отступаем. Неужели это конец?

Второй фронт всё не открывается. Можно подумать, что англичане и американцы сговорились с немцами и бросили нас в самый тяжелый момент. Неужели фашисты не будут остановлены?

6 августа 1942. Сегодня день моих именин. Получил посылку от Касеньки с оказией. В посылке —  сухари, грибы, лук репчатый (молодой!) и 8 штук яиц. Что делает Касенька! Вместо того, чтобы самой питаться, —  посылает мне! Вчера отдал долги. Очень уж малый оклад у меня ― без вычетов 182 руб. 50 коп. Если б не Касенька, не знал бы, как жить.

11 августа 1942. Сегодня сообщение еще хуже. Бои идут уже в районах Краснодара и Майкопа. Неужели не остановим врага? Не с кем поговорить! В ожидании зимы я приобрел у Ник. Ив. [сосед] печку железную, но без труб. Теперь надо добывать топливо и трубы, а я не знаю, как и где это сделать. Боюсь, что, если счастливый случай не поможет, то печурка простоит всю зиму в бездействии, а мы будем пропадать от холода. Касенька пишет, что как только будет вызов, она выезжает в Москву. Моральное состояние неважное. Неудачи наши на фронте, полное одиночество, работа, не дающая ни удовлетворения, ни достаточных средств к существованию, ожидание тяжёлой зимы, головные боли — всё это в совокупности делает настроение почти подавленным. Часто и без страха думаю о смерти, как об избавительнице. Возможно, малодушие. Но бороться не нахожу сил, да и достаточных оснований.

 

20 августа 1942. За эти дни нашими войсками оставлен Майкоп. Сегодня сообщили, что после упорных и тяжёлых боев нами оставлен Краснодар. Бои идут в районе Пятигорска, Минеральные Воды, по-видимому, уже сдали.

В Москву приезжал Черчилль. О чём он беседовал с тов. Сталиным, неизвестно. В беседе участвовал представитель Рузвельта, Гарриман, который заявил, что он присоединится ко всем решениям, которые будут приняты.

 

ПИСЬМО Б.Е. БЕЛЯВСОГО из Москвы ― К.Е. МЕЗЬКО. (Послано с оказией).

26 августа 1942.[О ПОЗИЦИИ АНГЛИИ И АМЕРИКИ В ОТНОШЕНИИ К СССР]

Дорогая моя сестра Касенька, здравствуй! … Это письмо я перешлю тебе с Ириной Ал., поэтому затрону некоторые вопросы, по которым не хотелось бы писать в письмах, отправляемых по почте. Ты как-то спрашивала, какого мнения Москва о статье (интервью) Криппса. Мнения Москвы я не знаю; не знаю даже мнения какого-нибудь узкого круга лиц. Могу только сказать своё мнение.

Мне кажется, что интервью Криппса было вызвано какими-то трениями, недоговоренностью, каким-то разладом с Англией. Мне кажется, что, с одной стороны, Англия предъявляла и предъявляет какие-то требования (быть может, даже о некотором изменении нашего советского строя), в частности, насчет колхозов, по части собственности на землю. А с другой стороны, Англия слишком боится усиления СССР, до того боится, что и сама не знает, желать ли ей победы СССР или победы над СССР.

Ведь не даром же в Англии и в Америке так сильны группировки, стоящие на той позиции, чтобы второго фронта не открывать. Англия боится, что в случае нашей победы влияние СССР, советского строя, коммунизма резко усилится, и тем самым СССР получит возможность сделать значительные территориальные приобретения в ущерб интересам Англии.

Иначе, по-моему, нельзя объяснить публикацию в газетах в июле интервью, которое происходило в марте или в апреле. И в интервью выпячены эти вопросы, и даны с нашей стороны успокаивающие ответы, хотя и устами Криппса. Однако каждому ясно, что, если такое интервью печатается у нас, да ещё через несколько месяцев post factum, то это означает, что Правительство полностью подписалось под этим интервью и что ответы Криппса не что иное, как ответы нашего Правительства. Вот так я представляю себе значение этой статьи-интервью.

Часто раздумывая над позицией, занятой Англией, я иной раз прихожу к выводу, что Англия не хочет победы ни фашистов, ни нашей. Ей важно до предела ослабить и фашизм, и коммунизм, и фашистскую Германию, и советскую Россию. А, ослабив эти государства, Англия сумеет воспользоваться таким благоприятным для неё моментом. Так Англия поступала всегда, нет причин, чтобы она действовала иначе и в данное время.

Но, кажется, Англия зашла в своей игре слишком далеко, и я думаю, что теперь она задумывается, как бы несколько исправить положение вещей. Отсюда и приезд Черчилля в Москву, отсюда и боевые действия у Дьеппа. Не поздно ли только? Вот приблизительный ход моих рассуждений и взгляд на это дело. Однако, это ведь моё личное мнение, даже не скорректированное мнениями других людей, хотя бы таких же слабых политиков, как я.

Всё последнее время очень тяжело переживаю все наши неудачи на Южном фронте. По-видимому, мы не можем остановить фашистов. Ведь если брошен лозунг «Ни шагу назад, если об этом же был приказ самого тов. Сталина, и, несмотря на это, наши войска отступают (и отступают совсем не замедленными темпами), то, конечно, это означает, что нет у нас достаточно сил и уменья остановить врага.

А фашисты всё идут, и идут вперёд. Сегодня уже сообщили, что они идут в районе юго-западнее Сталинграда, тогда как всё время говорилось: «в районе северо-восточнее Котельниково». Это значит, что немцы совсем близко от Сталинграда, и что, возможно, в ближайшие же дни мы услышим, что Сталинград нашими войсками оставлен. А на Юге? Страшно подумать, что делается.

Правда, на Западном фронте (Ржевское направление, Гжатск, Вязьма) у нас дела хороши. Об этом почему-то не сообщают, но по рассказам прибывающих к нам раненых бойцов, фашисты здесь усиленно отступают под натиском Кр. Армии. Были случаи, что наши при преследовании немцев открывались от них, не могли их догнать. Но сейчас ведь самое важное это отстоять Юг, всё остальное второстепенно. Однако довольно на политические темы и о войне…

1 сентября 1942.

Касенька, дорогая, здравствуй!  Пользуясь тем, что Ирина Ал. немного задержалась с выездом, решил написать тебе ещё письмо и послать с ней. … Твоё письмо от 18 августа я получил. Ты, Касенька, очевидно, немного рассердилась на меня за то, что в одном из писем я рассказал тебе об отрицательных сторонах московской жизни и выразил свои сомнения по поводу твоего приезда. Не сердись на меня за это, родная. Мне так хотелось бы, чтобы ты вернулась в Москву, но вместе с тем меня ужасно страшит зима, в особенности для тебя. Отсюда известные колебания в решении (для себя) необходимости твоего приезда. Но я рад, что ты, зная всё, всё же решила, если будет возможность, приехать сюда.…Между прочим, новый директор Ремесленного училища заявил, что ремонт центрального отопления у нас производиться не будет. Сегодня я приобрел у Ник. Ив. железную времянку с кусками труб. Остается ещё громадное дело: добыть топливо. Думаю ездить в лес за шишками. Но на пути масса рогаток. Почему-то временно прекратили выдавать удостоверения с места работы. А время идёт! Если пойдут дожди, то это очень затруднит сбор шишек

Касенька, с фронта за последние 2-3 дня известия как будто стали лучше, По крайней мере, немцам не удается продвигаться вперёд, а то ведь они шли, не останавливаясь, чуть ли не по 50 км в сутки. Как хочется думать и надеяться, что это начало поворота, что здесь, на этих местах, наступление немцев будет остановлено, а, следовательно, это будет началом их конца. Какое это было бы счастье! Тогда только бы пережить зиму и ждать полного окончания всех этих ужасов и вместе с тем ждать возвращения всех наших близких, опять собраться вместе и залечивать раны и устраивать нашу мирную жизнь. Как хочется всего этого. Но до этого ещё сравнительно далеко, сейчас нельзя слишком предаваться таким надеждам, а то уж очень тяжко будет, если не сбудутся наши мечты в сроки, нами самими назначенные. Нет ведь ничего тяжелее, как разочарование.

Ну, а умирать, Касенька, нам ещё рано, хоть и порядочное количество годков за нашей спиной. А всё-таки ещё рано! Ещё поживём, да ещё как поживём! Вот я всё, не то чтобы боялся наступления старости, а как-то не хотел её, она мне была чужда. Я думал, что с наступлением старости всё для жизни погибло. Но вот подходит старость (частично уже наступила), и мне не страшно; старость мне уже не чужда, я вижу, что и эта пора в жизни человека имеет свои положительные стороны. И я уверен, Касенька, что именно наша старость будет счастливейшей порой всей нашей жизни. Дети у нас хорошие, они не оставят нас. У нас будут внуки, мы будем окружены близкими людьми и их заботами. Вместе с тем, у нас не исчезнет интерес к жизни, ко всему значительному, происходящему вокруг нас. Будет у нас и дело, и, может быть, более близкое и любимое, чем теперь. Чего же нам тогда ещё желать? А так будет, обязательно будет, иначе быть не может. Вот только бы пережить эту зиму! Задача не из лёгких, но всё же мы с тобой постараемся это сделать. А там… там уж всё будет хорошо.

Вот, Касюша, как я представляю себе наше будущее. Только бы ты не падала духом. Ты не думай, что всё это я пишу, чтобы тебя утешить как-нибудь. Нет, я ведь не скрываю ни от себя, ни от тебя тех трудностей, которые нам нужно пережить. Но я твёрдо верю, что дальше этой зимы немцы не выдержат. А нам с тобой эту зиму надо выдержать, во что бы то ни стало. По сути дела, каких-нибудь 5-6 месяцев самых трудных. Обязательно должны справиться. Обнимаю. Борис.

ДНЕВНИК Б.Е.БЕЛЯВСКОГО

4 сентября 1942. Давно ничего не записывал. За это время враг продвинулся ещё дальше и продолжает продвигаться вперёд. Бои идут на юго-западе и северо-западе от Сталинграда, северо-западнее Новороссийска, в районе Моздока. В сообщениях Информбюро говорится, что за эти дни наша авиация неоднократно успешно бомбила Берлин, Кёнигсберг, Штецин и ряд других городов северной и восточной Пруссии, а также Варшаву. … Моральное состояние неважное. Часто, и без страха, думаю о смерти как об избавительнице. Малодушие? Да. Но бороться не нахожу сил, да и достаточных к этому оснований.

16 сентября 1942. Сегодня был у Ст. Вл. Впервые пробовал мясо кошки. Очень вкусное мясо.

ПИСЬМО М.М. МИХАЙЛОВА из Москвы ― Н.Е. КОРОБЬИНОЙ в Татарию.

7 сентября 1942.

Дорогая Нина Евгеньевна! Сейчас уже 2 часа ночи, пришёл к себе, нашёл письмо от моего сына, и что-то мне нехорошо стало на душе. Неужели же я никогда не увижу своих детей? Напишите мне, пожалуйста, несколько о Танюшке; она, наверное, изменилась и стала выдержанной и самоуверенной женщиной, если считать, что невзгоды закаляют человека и… Не знаю, что ещё хотел сказать, что-то умные мысли от меня бегут. Где-то наш Юрий Александрович? Как бы хотел я посидеть около него рядом. Напишите мне, пожалуйста, что внук Ваш, прочтёт ли моё письмецо вполне самостоятельно или с помощью взрослых? Не можете ли Вы померить его рост и написать мне. Может, я лучше представлю его себе. И дочурку тоже. Целую Вас крепко. Простите меня за такое письмо. Ваш Миша.

Примечание. Не знаю, почему М.М. был в Москве. Вероятно, после контузии и госпиталя, служил в части, готовившейся к переброске на фронт.

ПИСЬМО М.М. МИХАЙЛОВА из Москвы ― Н.Е. КОРОБЬИНОЙ в Татарию.

17 сентября 1942.

Дорогая Нина Евгеньевна! Вчера вновь был в Москве, и был дома, вырвав, наконец-то, время для того, чтобы переправить Саше крупу. Опишу Вам нашу комнату.

С тех пор, как в ноябре 1941 года напротив дома упала бомба, наши окна без единого стёклышка и заколочены фанерой. На полу остатки мусора, в основном мною убранного; на столе грязная посуда, всё более накапливающаяся по мере роста числа моих посещений родного «пепелища». А, в остальном, всё хорошо, ничего не заплесневело, ничего не сгнило. Сундуки по-прежнему основательно сдобрены нафталином, занавеси на окнах, и в углу у двери Танечкин голубенький халатик. Открываем дверцы посудного шкафа. Там наверху чинно выстроены бокалы и рюмки, в графине медленно, но верно, настаивается кубиков 200 водки. Ниже аккуратная стопка тарелок, корзиночка с нашим «металлоломом» и т.д., и т.п.

Открываем дверцу аптечки. Оттуда резко бьёт в нос «медициной». С уважением, почтительно перебираем скляночки, баночки и пузырёчки. Далее идёт книжный шкаф. Внизу завал имени принца Евгения. Наверху в тесном строю книги. Платяной шкаф. Всё в порядке, хотя и в без-порядке. За шкафом в коляске ― мечта Таниной замужней жизни ― чудо-печка. В выпуске, хотя и вкусных, но вовсе не всегда архитектурно удачных кексов, явно виновата она, а не Таня, отдававшая этим кексам лучшие минуты жизни.

Под кроватью собрана в перевёрнутом виде металло-посуда, там же плоды моих художественных исканий ― плакаты и подрамники. На большом столе ― символ семейного счастья (правда, малость позеленевший) ― самовар. Ремесленного училища уже нет, теперь здесь центральный склад Управления ремесленными училищами.

…О Вашей титанической работе с внучатами писала мне Таня. Пишите мне, Нина Евгеньевна. Я, хоть и редко, но ведь отвечаю. Жив ли мой подстаканник? Напишите непременно. Целую вас крепко-крепко. Ваш сын Миша.

 

Примечания. Подробное описание комнаты — привожу, главным образом, потому, что именно в эту обстановку (с окнами, забитыми фанерой) мы вернулись весной 1944 года из эвакуации и зимой жили в страшном холоде и голоде. Среди всех этих вещей прошло моё детство, и кое-что сохранилось до сих пор. И подстаканник тоже жив.

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ КАСИ В МОСКВУ

 

ПИСЬМО К.М. МЕЗЬКО из с. Троельги ― Н.Е. КОРОБЬИНОЙ в Татарию

27 сентября 1942.

 

Родная сестра моя, сегодня утром получила телеграмму. Копирую её в точности:

ТЕЛЕГРАММА. Правительственная. Из Москвы № … 25/IX

Молотовская обл. Юго-Осокинский район, село Троельга, МЕЗЬКО.

Соответствии решением Правительства немедленно выезжайте Москву (на) прежнюю работу. О выезде телеграфируйте Мосгороно. Зам. Нарком просвещения (подпись). Зам. Председателя Моссовета (подпись)

Представляешь себе моё душевное состояние?! … Нина, я как в чаду. Мысль вернутся домой, мне кажется волшебным сном!.. Но мысли о тебе мне не дадут покоя. Нина, родная моя сестра, вся я сейчас с тобой. Сделай всё возможное, чтобы сохранить свои силы, помня, что мы должны встретиться. В день выезда напишу, а ты пиши уже в Москву. Неужели это правда? …Нина, Танюша, Нина Алёшина, дети мои, неужели круг заканчивается? Нина!… Кася.

 

 

Сталинград 1942

 

ДНЕВНИК Б.Е. БЕЛЯВСКОГО

3 октября 1942. Бои идут на улицах Сталинграда.

Приезжал Уэнделл Уилки, личный представитель президента США. … Вчера было в газетах, что он выступал в Америке как сторонник немедленного открытия 2-го фронта.

Вчера получил телеграмму от Касеньки. Она получила вызов и скоро выезжает. А у меня ни копейки! Ужасно! Я не смогу встретить её так, как мне бы хотелось. … У меня опять спад настроения. Ритм жизни и творчества. Теория Пэрна на мне ярко подтверждается. Но если раньше были большие периоды подъема и маленькие  ― упадка, то теперь обратное явление.

9 октября 1942. Сегодня день моего рождения. Никто меня не поздравил, ни от кого я не получил письма или телеграммы. А я наивно ждал. … Но я один, я совершенно одинок. Должна была уже приехать Касенька, но задерживается, её с места не выпускают. А я ещё заранее рисовал себе картину, как мы отпразднуем мой день. Ничего не вышло.

ПИСЬМО К.М. МЕЗЬКО из Москвы ― Н.Е. КОРОБЬИНОЙ в Татарию

13 октября 1942.

Дорогая моя Нинуша, это письмо я пишу тебе уже из Москвы. Я сижу в комнате у Бори, за его столом … и не верю своему счастью. Сознание, что Троельга со всеми переживаниями отошла в прошлое, сразу обновило меня, я ожила, забыла все свои горести. Выехала я на телеге из Троельги в 12 час. дня 7-го, а в Москву добралась 11-го в 12 час. ночи. Сидела на вокзале до 5 час. утра и ещё затемно с первым трамваем отправилась домой. … Теперь вся наша устремлённость на подготовку к зиме. На 6-м этаже сняли отопление, предоставляя нам замерзать. Вот черти!

Была сегодня в РОНО. Зав. РОНО настаивает, чтобы я взяла место завуча в 187-й школе-семилетке. Завтра пойду в ГорОНО оформлять документы, а 15/X за работу. …Нина, родная, теперь буду ждать вас. Нина, помнишь «Жди меня»… Будем верить и ждать. 15 месяцев в Троельге ― самый тяжёлый период моей жизни. Не буду о нём вспоминать. Пиши мне скорее, дорогая. Как болит душа за тебя, дорогая. Целую всех. К.М.

.

ПИСЬМО В.К. ФЁДОРОВОЙ из Челябинска ― К.Е. МЕЗЬКО (о смерти М.П.)

19 октября 1942.

Кася, дорогая, моё письмо от 7-го, ты уже, конечно, не получила. Это было ужасное письмо, где я пишу о болезни и смерти мамы. Всё это было слишком быстро и слишком ужасно. Писать обо всём снова ― нет сил. Сейчас мы живём вчетвером: мы с Люлечкой и ещё одна женщина (няня из яслей, где я работаю) с мальчиком 10 лет. В школу Люля не ходит по двум причинам: во-первых, у неё нет обуви, а во-вторых, я никак не могу застать директора, чтобы договориться о Люлиных занятиях. Ведь она прошла не весь курс 6-го класса, но оставаться на 2-й год ей не хочется, да и мне это не улыбается ― боюсь не вытянуть её ещё 5 лет. Год этот будет очень тяжёл для нас. Здесь деловая жизнь много хуже тех условий, в которых была ты.

Если бы была возможность, я, конечно, уехала бы в Москву. … Кася, если будет хоть малейшая возможность сделать вызов мне, то ты просто спасёшь нас, так как никакие тяжёлые условия в Москве не будут тяжелее наших здесь. Да, Кася, увидимся ли мы когда-нибудь? Сколько страданий, сколько горя и позади, и впереди ещё предстоит нам.

Нина совсем нам не пишет, и это меня очень тревожит. Ниноша даже не ответила на мамины письма [ОНА ИХ НЕ ПОЛУЧАЛА]. Но я хоть через тебя буду узнавать о них.

Кася, как страшно одиночество и даль от всего близкого. Пиши, ради Бога, не забывай нас. Крепко целую тебя и Борю. Твоя Вера.

 

Примечание. Вера Константиновна Федорова —  бабушка Б.В. Федорова. Её мать, Мария Павловна Лисняк-Жовнеровская, урожденная Ховен (тетя Ксении, Бориса и Анны Белвяских) похоронена в селе Чеберкуль, недалеко от Челябинска, где Федоровы жили в эвакуации. Прим-2. Недавно, в феврале 2013 г. в это место свалился «метеорит» и прославил это дотоле почти никому не известное место.

.

ДНЕВНИК Б.Е. БЕЛЯВСКОГО

23 октября 1942. Давно ничего не записывал. А между тем, произошло событие, для меня чрезвычайной важности: 13 октября приехала Касенька. Она счастлива, что вернулась. Мне с К. очень хорошо, и я страшно рад, что она приехала. Наш быт налаживается. Несколько дней назад К. получила продовольственные карточки, а вчера по этим карточкам продукты: 320 гр. сухого омлета, вместо мяса банку маринованных сельдей, 200 гр. льняного масла и 25 гр. чаю.

7 ноября 1942. Сегодня с утра выпал снежок. Обедали по-праздничному, хотя наша администрация умудрилась испортить праздник, выключим с 11 часов утра электричество. Хорошо, что Касенька приготовила обед заранее. Кроме того, мы несколько вышли из тяжёлого положения, поставив самовар. Вчера слушали по радио речь тов. Сталина, которую он произнёс на Заседании Моссовета. Как всегда, говорил просто и ясно. Через всю речь красной нитью отмечено отсутствие 2-го фронта со всеми вытекающими последствиями. На меня речь не произвела такого сильного впечатления, как в прошлом году. Впрочем, и обстановка, и положение на фронтах ― другие. Немцы в этом году не прилетали, зенитки не гремели, как это было год назад.

.

ДНЕВНИК Б.Е. БЕЛЯВСКОГО

26 декабря 1942. Давно ничего не записывал. Между тем, много всего произошло за это время. 13/ХII к нам пришла жена Кирюши ― Мария и принесла печальную весть: она получила официальное сообщение, что погиб мой Кирюша.

Погиб в бою под Ленинградом в 6 декабря 1941 года, то есть год тому назад. Давно ли мы выхаживали Кирюшу, ведь он совсем умирал, потому что у матери не было молока. А вот Кирюши уже нет и в живых. Все это последнее время живу с мыслью, что жить, по сути дела, не стоит, не зачем. Я очень постарел, сам это чувствую. Очень ослабел. От Алёшеньки очень давно нет писем. Боюсь за него. С Касенькой живём очень мирно и хорошо.

 

Фото 1942. Ноктюрн. На передовой

.

1943 год

 

19 января 1943. Опять большой перерыв в записях. Но все время очень холодно в комнате, а я ничего в холоде не могу делать. Ужасает сознание, что, в общем, все время без остатка уходит на еду или подготовку к ней, да еще на организацию тепла. Вот пример — вчерашний день.

С утра пошел за хлебом. Потом готовил кофе, варил морковный суп, топил печурку, пилил, колол чурки. В два часа пошел обедать в институт. Вернулся в 4 часа и сейчас же принялся за топку и разогревание воды и супа. В шестом часу вернулась Касенька, сели обедать, после обеда сидел с полчаса в кресле, ни о чем не думая. Затем пилили с Касенькой огромное бревно, благо нам на короткое время принесли пилу, два полена мы привезли с Касей от ее знакомых на салазках. Поужинали винегретом. Легли спать в 10 часов. А сегодня встал опять в 7 часов, ходил за хлебом, а потом начался обычный круговорот. Ел, пил, топил…

3 февраля 1943.

В комнате холодно ― всего 4°. Сижу в пальто. Зеленый шкаф заканчивается, а это значит, что у нас не будет сухих дров. В комнате развелась большая сырость. Водопровод, канализация, отопление не действуют. Хорошо еще электричество не выключают.

Цены на рынке немыслимые! 1 кг картошки стоит 70-75 руб., капуста мороженая – 40-50 руб., свинина –  700-800 р., молоко — 40-50 руб. кружка. А моя зарплата в месяц ― 182 руб.

 

Сегодня сообщено о блестящей нашей победе на Сталинградском фронте. Захвачено свыше 91 тыс. пленных, из них более 2,5 тыс. офицеров и 24 генерала. Интересно, что город Сталинград, только что бывший боевым центром, внезапно превратился в тыловой город, отстоящий от передовой линии фронта за сотни километров.

8 февраля 1943.6 февраля скромно отпраздновали Касенькины именины. Все же распили 1/4 водки и 1/4 коньяку. Вчера приобрел в «ИНЯЗ-е» пособия по 1-му курсу французского языка. Думаю поступить прямо на 2-й курс.Настроение опять ужасное, подавленное. На фронтах хорошо, слава Богу. Вчера нашими войсками занят Азов.

 

.

ПИСЬМО М.М. МИХАЙЛОВА ― Н.Е. КОРОБЬИНОЙ

Адрес: Тат. Республика, Шереметьевский р-н, село Ст/-Шешминское, Больница. Зав. больницей Коробьиной Анне Евгеньевне. Обр. адрес: ПИС 2188 часть 550. Михайлов М.М. Штамп 11.02.43

8.02. 43.

[ПОСЛЕ СТАЛИНГРАДСКОЙ БИТВЫ]

Дорогая Нина Евгеньевна! Теперь, наверное, и до Вас дошли вести о полном разгроме фрицев в Сталинграде. Всё уже кончено, и теперь буду ждать, куда судьба забросит. Чего-то такое долго я маячу, и многих теперь нет вокруг меня, а я всё в полном здравии. Ну, когда-нибудь не сносить головы и мне. Танечка прислала мне план вашей квартиры, и я по нему ясно представляю себе всю вашу теперешнюю жизнь, представил всё до мелочей.

Дорогая моя Нина Евгеньевна! Я часто вспоминаю нашу мирную московскую жизнь и не знаю даже, мечтать о ней или нет… ведь всё равно её уже не будет. Напишите мне, пожалуйста, о Борисе Евг. и Ксении Евгеньевне, как-то они живут и где? Может быть, теперь я проеду куда-нибудь через Москву. Хотя навряд ли… Ну, до свидания, Нина Евгеньевна. Крепко Вас целую и обнимаю (осторожно, конечно). Пишите мне о детях побольше. Ваш Миша.

ПИСЬМО К.Е. МЕЗЬКО ― Н.Е. КОРОБЬИНОЙ в Ст.-Шешминское, Тат. АСР

20 февраля 1943. Москва.

Мои дорогие, хотелось бы, чтобы это письмо уже не застало вас в вашем изгнании. Но говорят, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Сашко Богомолец говорил со мной по телефону и обещал сделать всё, от него зависящее. Так что до навигации или после навигации, но вы будете в Москве. Мы с Борей уже планируем, как вас устроить на первое время. В окне вашей комнаты на Садовой стекла выбиты взрывной волной еще в 1941 году, и потому окно забито фанерой. Но вещи все целы. Конечно, с детьми в таком холоде жить там нельзя. Будете первое время в моей комнате. Постарайтесь захватить с собой жиров и хоть немного крупы и муки. Питание в нашей жизни ― все!

Жизнь идёт теми же напряженными темпами. Ухожу в школу в 7.30 и возвращаюсь вечером не раньше 7-8 часов. Вечера проводим мирно за беседой и книгой. Стараюсь ложиться пораньше, так как очень устаю за день. Но когда представляется случай ― бегу в театр. На днях смотрела «Пигмалион» и прямо обезумела от восторга! Время от времени я иду в свою холодную комнату, перебираю книги, смотрю портреты, грущу, вспоминаю все пережитое, связанное с каждым уголком этой комнаты.

Помнишь, Нина, как мы все собирались вокруг стола, помнишь мои пироги и торты? Винцо в зеленом графинчике? Ах, Нинуша, Нинуша, живу мечтой о встрече. Крепко вас целую и обнимаю. Кася.

ПИСЬМО Ю.А. КОРОБЬИНА ― ТАНЕ в Старо-Шешминское Тат. АССР

Из Абези, Коми АССР, ПЕЧОРСТРОЙ, Автоотдел

20 февраля 1943

Дорогая Танюша, несколько дней назад я послал тебе подробное письмо с приглашением тебя и Наты в Абезь. Посылаю при сем справку на пропуск. Писать сейчас времени не имею. Жду от тебя телеграфного извещения о получении 300 руб. и твоего решения о выезде из Татарии ― в Москву, Казань или Абезь. Целую. Юрий.

Дорогой мой Женя! Очень был рад твоему письму. Ты ― молодец! Я и не предполагал, что так хорошо умеешь писать. Поезжай с бабушкой в Москву и там хорошенько учись в школе у своей бабушки Каси. Крепко тебя, мой хороший, целую. Твой дед.

ПИСЬМО Нины Евг. КОРОБЬИНОЙ ― К.Е. МЕЗЬКО в Москву.

24 февраля 1943 г. Село Старо-Шешминское.

Дорогая Касюша! Вызова всё нет. Между тем, если мы не выедем в марте, то тогда придётся ждать открытия навигации. Начнется посевная и тогда это будет еще труднее. …От Миши мы писем не получаем вот уже месяц, как раз когда начался разгром немцев под Сталинградом. И когда мы что-нибудь узнаем, неизвестно. … Положение в больнице ужасное. Нет дров, и колхозы не везут. Кончилась вся картошка. Переполнена уборная больницы и пришлось её закрыть ― целых две недели обходились вёдрами и только сейчас начали вывозить в обмен на дрова же, которых нет. Мыла нет ни крошки, и не предвидится. В родильном отделении принимаем без мыла, только спирт и сулема. Абсолютно пришла в негодность кухонная посуда, а взять её неоткуда. Всё это не дает мне спать ночами. …Кончаю в 4 часа утра. Целую тебя и Борю. Нина.

ПИСЬМО Ю.А. КОРОБЬИНА ―  Н.Е. КОРОБЬИНОЙ в Тат. АССР

Из Абези, Коми АССР, ПЕЧОРСТРОЙ, Автоотдел

12 апреля 1943

Здравствуй, Нина! Позавчера получил твое письмо от 11 марта. Письмо твоё, почти такое, какие ты мне писала во дни нашей юности.

Характер человека есть нечто неизменное, природой данное. Его можно оставить необработанным, или наоборот, отшлифовать воспитанием, но по существу, в основном, он остаётся от колыбели до могилы неизменным. Так и ты. Всё та же. Высокий строй твоей души остался неизменным. Ибо на два лейтмотива всегда опиралась твоя духовная жизнь, все твои значительные душевные движения: первыйглубокое чувство долга перед собой и перед людьми. Жизнь никогда не представлялась тебе ареной наслаждений, но тяжёлым искусом для выполнения своего долга, сознание о котором заложено у тебя не в интеллекте, а в совести. Если бы ты занималась философией, то никогда бы не принадлежала к школе эпикурейского гедонизма, а склонялась бы к суровому категорическому императиву Канта.

Второй лейтмотив ― не менее глубокое чувство сострадания к людям. Это чувство Шопенгауэр (продолжатель Канта) считал единственной основой этики. Все остальные этические явления он выводил из этого основного. Значит, опять таки, если бы ты занималась философией, то никогда и ни в малейшей степени не была бы поклонницей Ницше, который утверждал, что сострадание к людям причиняло им более зла, чем добра, а жестокость создавала благо. Но тебе никогда не требовалось заниматься философией, так как твои два этических устоя покоятся не в интеллекте, а в совести, что, несомненно, гораздо прочнее.

А у меня наоборот. Мне все этические проблемы надо обмозговать, обосновать логически, чтобы потом переиначить на чувство. Отсюда колебания и неустойчивость. И хотя мало знающие меня люди и считали меня иногда «цельным характером», но никакой цельности характера во мне нет. Наоборот, к концу моей жизни проявилась полностью основная контроверза моей души: в теории (интеллектуально) ― я пессимист; в практике (чувственно) ― я оптимист. Итак, на протяжении всей своей жизни я не привёл к одному знаменателю колебаний от христианского аскетизма до языческого гедонизма.

В конечном счёте, примирение этих двух начал я мог бы найти в монастыре, но в таком монастыре, где после углублённо-сосредоточенной молитвы, в которой пережил бы свою непосредственную связь с Богом, я мог бы с полузакрытыми от наслаждения глазами пить из фарфоровой чашечки горячий ароматный турецкий кофе и запивать его маленькими глотками чудесного бенедиктина. А знаешь ли ты, Нина, вино «Sacrimae Christa» (слёзы Христа)? Какой букет! Да, мало ли есть вин, о которых сказано: «Их же и монахи приемлют». Наш великий полководец А.В.Суворов был очень богобоязненный человек, но и он говаривал: «Анисовая водка Богу не противна».

Твоя приписка: «Передай привет О.В. в высокой степени знаменательна. Целую твои руки. Она испила полную чашу страданий, и от её былой красоты осталась одна тень. Очень хорошо, что она со мной, ибо я вижу, каким крепким устоем являюсь я для её непрестанной тревоги о Мишуке и Юриных детях. Ну, а я хотя и здорово похудел, но в воскресник 11 апреля, на который вышло всё наше управление, я показал рекорды переноски сначала камня, а потом досок и заткнул за пояс и середняков, и молодёжь! А мне ведь скоро будет 60 лет!

Ну, вот. Написал я тебе много, а конкретно, кажется, ничего. Так захотелось поговорить с тобою по душам на незлободневные темы. А на злободневные напишу отдельно Танюше. Спасибо за письмо, Нина. Крепко, крепко тебя целую. Ну, конечно, и Танюшу, и Женьку, и мою «прекрасную незнакомку». Юрий.

Примечание: воскресник то же, что субботник так назывались дни, когда весь советский народ трудился в выходные дни бескорыстно.

«прекрасная незнакомка» это я, его двухлетняя внучка, которую он ещё не видел.

.

ДНЕВНИК Б.Е. БЕЛЯВСКОГО

15 марта 1943. На фронтах: за последние две недели наши войска оставили ряд городов и важных узловых станций на Украине. Ожесточённейшие бои шли последние дни под Харьковом. Весьма вероятно, что Харьков будет сдан ― немцы перебросили 12 танковых дивизий. Зато на Западном фронте хорошо. Третьего дня занята нами Вязьма и наступление продолжается.

Погода стоит чудная. Настоящая весна. Утренники, а днем бурно тает. У нас в комнате тоже становится тепло. Сегодня около 12°. Не хочется заниматься печкой.

Касенька ужасно худа. Не знаю, что делать. Питание недостаточно, а денег нет и продавать почти что нечего. Продал старый механизм от часов за 70 руб. и купил 1 кг картошки.

Ниночка с Танюшей рвутся в Москву, но это не так-то легко устроить.  …Что делать с деньгами, ума не приложу. Сегодня продал 5 пар очков и пенсне за 35 руб. Хоть незначительная, а все же поддержка.

 

1 апреля 1943. До чего же надоело думать все время о еде. Основная мысль, основная забота — это еда. Когда же, когда не будет этого, когда же еда отойдет на второй план. Стали животными. Когда же я смогу назвать себя мыслящим человеком. Полная апатия. Все валится из рук. Всё время встают картины прошлого, моей юности. Как живые, стоят перед глазами мои друзья, которых никогда больше не увижу, и даже не буду знать об их судьбе. Никогда! Ужасное слово. Я так живо переживаю всё прошлое, что больно становится, физически болит сердце. И… нет воли к жизни. Лучше умереть, чем так жить, как мы живем. И без надежды на лучшее будущее. Так к чему же тянуть лямку?

24 апреля 1943. Три дня назад ездил на огородные работы в колхоз. Пришел к заключению, что я ещё довольно крепкий старик. Работа в колхозе довольно трудная: копали лопатами и выкорчевывали пни от деревьев старого сада. Сегодня Страстная суббота.

4 июня 1943. Сегодня была объявлена воздушная тревога. Тревоги давно не объявлялись. В последний раз тревога была в начале сентября 42 года.

9 июня 1943. Вчера опять была объявлена тревога. Была сильная канонада, но на окраинах Москвы и за городом. Раненых не было.

Ещё в апреле получил две грядки на территории института. Этого очень хотела Касенька. Она там посадила мелочь: салат, редис, укроп.

14 июня 1943. Вернувшись сегодня после дежурства, нашёл на столе записку Касеньки: «…Я расстроена до слёз: вчера на огороде одна знающая огородница доказала мне, что вместо редьки я выращиваю сурепку! Как обидно! Ушла домой, убитая нашей неудачей»… Конечно, обидно, но я мало возлагал надежд на наш огород, а потому и не очень огорчен. Нужно как-то подбодрить Касеньку.

23 июня 1943. Тревог за эти дни не было. Все ожидают решающих боев.

Ходят слухи, что второй фронт будет открыт через Турцию.

 

28 июня 1943. Третьего дня встретил Ник.Петр. Юрьева, с которым когда-то (в 1920-22 годы) работал в Алтухове. Он рассказывал, что немцы снесли с лица земли и Алтухово, и Крапивны. Даже не могу себе этого представить.

Примечание. Это места к югу от Брянска. Там, в молодости, Белявские каждое лето жили в сельце Гаврилкове у Биркиных (см. том 1), а в Алтузове жила Лидия Бодиско, на которой Борис женился.

Ник. Петр. ужаснулся, узнав, как и где я работаю. В прошлое дежурство я ошибочно дважды выдал одному больному 238 рублей. Теперь нужно выплачивать, а из каких средств? Ужасно! Не хотел говорить об этом Касе, чтобы не огорчать, но пришлось всё-таки рассказать. Она достала деньги на короткий срок. А там придётся выворачиваться.

 

6 июля 1943. Вчера ночью было экстренное сообщение Информбюро об упорных боях на Орловско-Курском и Белгородском направлениях. «По предварительным данным за день боёв 5 июля нашими войсками подбито и уничтожено 586 немецких танков и сбито 203 самолёта противника. Бои продолжаются». …

Третьего дня у нас был Борис Мих. Михайлов, приехавший неделю назад из Казани. Он далеко ещё не оправился от своего тяжёлого ранения.

От Пантелеева [того больного, которому Б.Е. дважды выдал деньги] два дня тому назад получил перевод на 150 руб., а сегодня письмо с объяснениями. Пишет, что в портфеле нашёл только 100 руб., а не 238 р., как писал я. Поэтому, не желая, чтобы я страдал от своей оплошности, он переводит мне 150 руб. (?). Уж и не знаю, как это понять. Во всяком случае, я должен быть ему благодарен, и этот факт, независимо от материальной стороны дела, радует меня.

8 сентября 1943. Вчера был у нас Юрий [Ю.А. Коробьин].

О его приезде в Москву мы уже давно знали из писем Ниночки и Танюши. Мы даже решили, что Юрий проехал через Москву, не побывав у нас. Очень горько и обидно было. Ведь этот человек прошёл через всю нашу сознательную жизнь, и мы очень его любим. Но вчера днём он зашёл к Касе в школу и сказал, что вечером будет у нас. Касенька по телефону сообщила об этом мне.

Он очень поседел и постарел. Но фигура всё же внушительная. Но не только внешне он изменился. И в разговоре он совсем другой. Какой-то задумчивый, нет прежнего смеха, нет шуток. Выслушивает до конца, но отвечает и высказывается сдержанно. Совсем седой, с большой проплешиной. Жизнь всё же в нём есть и большая. Не потерял к ней интереса. Просил Касю достать билеты для всех нас в оперетту. Но всё это не то. Нет прежнего бодрого, жизнерадостного Юрия. Утомлённый старик.  При виде меня воскликнул: «Да ты без перемен! Законсервировался, как американская колбаса!» Как он ошибается! Я, вероятно, больше старик, чем он. Да и внешне тоже. О душевном состоянии уж и не говорю.

Юрий едет в Комсомольск года на три. Он очень любит своего сына Мишу. Кажется, только в разговоре о нём он оживляется. Говорил, как ему тяжело уезжать так далеко от Миши. Это больше всего его тяготит.

14 сентября 1943. Третьего дня начал пилку дров. Пилю один плотничьей пилой. Вчера я дежурил, а сегодня опять пилю Я очень рад, что начал это дело. Если не все дрова, то хоть часть перепилю. Это облегчит дальнейшую работу. Да и пора всерьёз взяться за подготовку к зиме. А то ведь у нас ничего ещё не сделано. Сегодня же, когда стемнело, я принёс снизу два ведра глины, которая осталась от кладки печки соседей. Касенька будет рада этому, и я тоже доволен сегодняшним днём. Всё же подготовка к зиме сдвинулась с мёртвой точки.

На фронтах хорошо. Наши взяли ст. Брянск 1-й и 2-й. Это по Западной дороге на Гомель с восточной стороны реки Десны. На днях по радио, а затем в газетах, в числе взятых нами населённых пунктов назвали Лбы, Пролысово, Гаврилково, Алёшенку.

[То самое Гаврилково, с которым была связана вся молодость Белявских]

 

18 сентября 1943. 16 сентября нашими войсками взят Новороссийск. В 20 ч. был салют и фейерверк. Через 1 ½ часа объявили о взятии Новгорода-Северского. Салют и фейерверк был в 22 ч. Два города в один день! Два салюта в один вечер! …Читаю «Избранные письма Сенеки к Люцилию». Замечательная книга! И как до сих пор не читал её?

Примечание. Сохранились тетради Б.Е. с выписками из этой книги. По ним я в молодости впервые знакомилась с Сенекой и тоже им увлекалась. А вот теперь они показались мне скучными.

 

9 октября 1943. Сегодня исполнилось 3 года, как уехал Юраша [сын Каси был призван в армию накануне войны]. Сегодня мне исполнилось 58 лет. Оба эти события тихо отметили вдвоём с Касенькой: распили ½ лтр портвейна. Ужинали нашим, ставшим любимым, блюдом, ― картофельными котлетами под грибным соусом. Много ли человеку нужно? За ужином слушали салют и любовались фейерверком по случаю очищения Таманского полуострова от немцев.

10 октября 1943. Я не стремлюсь к смерти, но мысль о ней не пугает меня. Мне сейчас часто вспоминаются ощущения детства. Как хотелось в деревню летом ― все кажется скучным в городе. Но вот наступает время возвращения в город ― и я уже полон мечтой о городе. В деревне все кажется серым. Так вот теперь мне часто представляется жизнь на земле такой же серой и неинтересной. Все меня привлекает в будущем. Мне скучно в настоящем. Мне нечего здесь делать. Жизнь прожита и прожита неплохо! Скоро конец. И это большое счастье. Но, Боже мой, зачем и почему все вышло так глупо?»Мысль изреченная есть ложь«. Никогда ничего не понять!

18 октября 1943. С Танюшиным вызовом дело обстоит совсем плохо. Вызов вернули, так как искажена фамилия. Вместо Коробьина написали Карабьина. Пока дело выправится, все сроки пройдут и реки станут.

28 октября 1943. День рождения Касеньки. Неожиданно для неё сослуживцы устроили ей «чай», преподнесли адрес (поздравление получено также от Райисполкома). Адрес составлен очень тепло. Кроме того, был преподнесён чудный белый шерстяной платок, две бутылки вина, куст хризантем, флакон духов и два яблока. Я был страшно рад за Касеньку. Мы с Еленой ждали её. Никакого подарка я ей не сделал, да и что я мог подарить? Я только исполнил её желание: сделал альбом, наклеил снимки. Елена принесла чудную селёдку, под которую мы и выпили. Ведь я достал литр «Тархуна» [сорт водки]. Ещё забыл, что от Райисполкома Касенька получила 500 р. От Танюши никаких известий. Странно!

5 ноября 1943. Сегодня торжественный вечер, устраиваемый для сотрудников института [им. Склифосовского], в честь 26 годовщины Октябрьской Революции. Торжественное заседание, а затем спектакль в театре «Миниатюр». Против ожидания я получил билет и даже в 8 ряду. Однако я, продежурив сутки и не спав ни одной минуты, вернувшись домой и закусив, заснул и проспал до 5 ½ ч., а вечер начинался в 6 часов. Так как мне предстояло ещё бриться и одеваться (во что? У меня ведь только лохмотья!), я установил, что на вечер не успею и потому, «не тратя сил понапрасну, опустился на дно». Было немножко досадно, но не очень.

7 ноября 1943. Вчера взят Киев. Сегодня взят Фастов. Несчастный Киев. В газете есть снимки. Крещатик полностью разрушен, взорван, сгорел. В других частях города пожары, везде разрушения. Красавец Киев, чудный город. Так много с ним связано. Вся молодость.

 

21 ноября 1943. …Интересует меня следующая мысль. Не основана ли наша (общечеловеческая) мораль на чувстве превосходства. Ведь жалость, по существу, — наисильнейший двигатель в христианской морали, — основан, конечно, на чувстве превосходства. Смех как выразитель хорошего настроения, радости жизни, упирается, в конце концов, в то же чувство превосходства. Иногда это проявляется в затушёванном виде, иногда неприкрыто. Мы всегда с удовольствием сообщаем другим новости. Это удовольствие тоже основано на чувстве превосходства (я уже знаю, а ты ещё не знаешь ― я выше тебя). Таких моментов много. Продумать до конца никак не успеваю.

Знаю, что много возражений. Государство с его законами, эгоизм, самозащита и т.д. ― отсюда правила поведения, этика. Но, в общем, там больше отрицательных правил: не делай того-то, не совершай таких-то поступков, иначе покарает закон, иначе и другие будут поступать, не считаясь с твоими интересами.