1917– 1921. ВОЕННЫЙ КОММУНИЗМ. Воспоминания взрослых и детей.

 

flor. gorochek 

 

1919 ― 1921

 

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ М.М. ДИКУСАР

 

Впервые были напечатаны в домашнем журнале «Летучая мышь» в 1976 году.

В 1990 году были опубликованы в Кишиневе в журнале «Кодры» (1990, №3-4).

 

 

ДИКУСАР Мария Михайловна, ур. Хлустикова (1898-1979) родилась в деревне Иноземке Ефремовского уезда Тульской губернии. Окончила гимназию в Ефремове. В 1914 поступила в Тульскую Учительскую семинарию и окончила её весной 1917. До осени 1918 работала учительницей, сначала на селе, потом в Ефремове. В 1918 она поступила в Петровскую сельскохозяйственную академию (ныне им. Тимирязева). В 1920 вышла замуж за своего сокурсника, молдаванина Ионела (Ивана) Дикусара (1897-1973). Свои воспоминания М.М. Дикусар писала, когда ей было 75-77 лет. В них она подробно описывает свое детство в Иноземке, учебу в Семинарии и Петровке, работу в Академии и арест в 1945 году.

В первом томе Летописца были напечатаны два отрывка из её воспоминаний: первый ― о том, как встречали в Туле царскую семью в 1915; второй ― о том, как она пережила обе революции в 1917 году. . Здесь приведены краткие выдержки о событиях, относящихся к периоду военного коммунизма.

 

 

Осенью 1918 года Мария Михайловна уехала в Москву и поступила в Петровскую сельскохозяйственную академию. Она очень интересно описывает обстановку в Академии в эти годы. Организация студенческой коммуны и жизнь коммунаров, которым отвели землю и помещение. Противостояние «белых» и «красных» как среди студентов, так и среди профессуры. Походы коммунаров в театры и на «битвы поэтов» в Политехническом музее, где она слышала, как читали свои стихи Блок и Маяковский. Но за неимением места я всё это опускаю. Приведу лишь наиболее яркие эпизоды, связанные с проявлениями «классовой борьбы».

Её «легкомысленное» вступление в Клуб тульских анархистов имело далеко идущие последствия. 25 сентября 1919 в здании Московского Комитета ВКП (б), расположенном в Леонтьевском переулке, прогремел взрыв. Были жертвы. Расследование ВЧК установило, что взрыв был подготовлен членами организации «Анархисты подполья». В связи с этим делом ВЧК установило слежку за всеми бывшими и действующими анархистами, в том числе и за Марией Хлустиковой, так как она не удосужилась в своё время выписаться из Клуба анархистов в Туле и поэтому продолжала числиться его членом. К тому времени она уже была членом ВКП (б), но вскоре её исключили из партии.

 

ПАРТИЙНАЯ  ЧИСТКА

 

Осенью 1920 года я стала замечать, что за мной следят. … Я чувствовала что-то неладное. Неожиданно стали появляться друзья, которых я не видела со школьной скамьи. Приехала ко мне в Петровку девушка, с которой я сидела на одной парте в начальной школе. Тогда она была дочерью прачки, теперь стала секретарем Московского городского суда. Её появление поразило меня. «Как ты меня нашла после стольких лет?» В ответ загадочно-внимательное изучение, вопросы: «Как живешь? Много ли друзей? Есть ли враги?» Поболтала и исчезла, больше я её не видела. Появлялись и другие. Однажды мой товарищ по коммуне Кукуй спросил, знаю ли я Марию Хействер. Я очень обрадовалась. «Как же, это моя лучшая подруга по начальной школе», ответила я.

Мы не виделись с Марусей восемь лет. Когда я узнала от Кукуя, что Маруся в Москве, мне очень захотелось её увидеть. Кукуй был не один, с ним было ещё двое. Они предложили мне поехать сейчас же, я с радостью согласилась. После долгой поездки по Москве мы остановились перед красивым особняком и позвонили. Дверь открыла младшая сестра Маруси. Она узнала меня, бросилась ко мне на грудь и закричала: «Это не правда! Мы ничего не знали. Он обманул нас!» Я ничего не понимала. «Где Маруся? Расскажи, в чем дело. Я ведь ничего не знаю». Сестра ответила, что Маруся сидит в тюрьме, там родила сына. Оба при смерти. «За что её туда посадили?» спросила я. «Её муж ― анархист. Его обвиняют в участии и подготовке взрыва в Леонтьевском переулке, но мы ничего не знали!» ― повторяла она.

Мои спутники внимательно следили за моей реакцией на происходящее. Я поняла, что это была своего рода очная ставка. Я обняла рыдающую девушку и сказала: «Я тоже не верю в это страшное обвинение. Маруся не способна на такое преступление. Передай ей, если дадут свидание, привет от меня и скажи, что я глубоко уверена в её невиновности». Обращаясь к своим спутникам, я с ненавистью крикнула им: «Это дело вы и мне хотите приписать, негодяи?»

Широко раскрыв дверь, я выбежала на улицу.

… Я долго не могла успокоиться. Затем все рассказала Ионелу [своему другу и будущему мужу]. Он облегченно вздохнул и сказал: «Ну, зачем же ты так волнуешься. Ты ― коммунистка и не веришь в советское правосудие?! Я знаком с Дзержинским, знаю, что он не допускает беззакония. Он долго и тщательно изучает дело и наказывает только виновных. Если будет необходимо, я сам пойду к нему и стану на твою защиту. Он, правда, может не помнить меня. Да, будь уверена, всё кончится благополучно».

Но я не была уверена в этом. Я знала, что расстреливают иногда без суда, просто по подозрению. Коммунары, участники подавления крестьянских восстаний, неоднократно говорили мне об этом. Но Ионел уверял, что этого быть не может. В Академии об этом деле, по-видимому, знали не многие, только те, кому было поручено за мной следить. Я почувствовала, что слежка прекратилась. Это подтвердил и приехавший из Владивостока муж моей сестры С. Пестов. Он зашел ко мне в общежитие, вызвал в ближайший лесок и начал говорить на повышенных тонах. Он обвинил меня в легкомыслии, которое чуть ли не привело меня на скамью подсудимых по такому страшному делу. «В такое время, когда Революция ещё ребёнок в пеленках, а мы окружены врагами, как внешними, так и внутренними, нужно быть предельно бдительными», ― говорил он словами одной из тогдашних прокламаций. ― «А ты, поступив в партию, забыла выписаться из клуба анархистов, в котором состоишь с 1917 года! Пока друзья смогли спасти тебя, но знай, что если ты будешь продолжать вести себя так же, может наступить время, когда мнение друзей и не спросят. Сейчас дело прекращено за неимением улик, поэтому будь спокойна. Веди себя так, будто ничего не случилось», сказал он.

По-видимому, ВЧК, ликвидируя мое дело как несостоявшееся, довела до сведения партячейки, что коммунистка состоит членом клуба анархистов, потому что вскоре после отъезда Пестова меня вызвали в партийную ячейку Академии. Один из членов партячейки, некто Молчанов, сказал мне: «Нам стало известно, что вы с 1917 года состоите членом Тульского клуба анархистов. Так ли это?» «Нет, не так, ― ответила я. ― В 17-м году я записалась в библиотеку клуба, чтобы взять книги Кропоткина и Бакунина. Вернув книги, я уехала в деревню учительствовать, а затем поступила в Петровку. В Туле я не была с 1917 года».

Тогда Молчанов сказал угрожающе: «Будете держать ответ по этому вопросу перед комиссией по партчистке вузовских ячеек, которая скоро состоится».

В первые годы после Революции такие чистки целых организаций ― вузов, наркоматов ― были довольно часты. Чистка коммунистов ― интереснейшее зрелище, подобное бою быков в Испании. Одни приходили позлорадствовать, другие ― «поболеть». Каждого коммуниста выворачивали наизнанку. Он должен был ответить на многие вопросы Комиссии. Почему вступил в партию? Какие вопросы партийной жизни его интересуют? Что его волнует? Считает ли он работу партячейки правильной? Чем может быть полезен в партии? И многое, многое другое. Задавались даже вопросы интимного характера. С особой тщательностью чистили вузовские ячейки, где было много интеллигенции. А от рабочих требовалось лишь знание программы партии.

Наконец, день чистки настал. В начале 1920-х в Академии коммунистов было немного, человек 50-70. Но большая аудитория, где проходила чистка, была полна студентов. Когда очередь дошла до меня, Молчанов со злорадной усмешкой сказал: «Ну, теперь расскажите нам, зачем вы вступили в партию и что вас волнует в партийной жизни сейчас?»

Я знала, что меня исключат, и решила говорить правду, только правду. Не просить, а наступать.

― В 1916 году, ещё при царе, ― начала я медленно, еле сдерживая волнение, ― меня исключили из Учительской семинарии только за то, что я читала и смотрела в театре запрещённого в то время Достоевского. Сейчас меня будут исключать из партии лишь за то, что в 1917 году я читала книги теоретиков анархизма, Кропоткина и Бакунина. Меня по этому вопросу уже вызывали в партячейку. Почему я интересовалась теорией анархизма, мне ответить трудно. По-видимому, потому же, почему Маркс в молодости был гегельянцем.

В зале послышались смешки. В комиссии по чистке начались переговоры. Я сделала ошибку, поставив себя на одну доску с Марксом.

― Принесло это чтение вред партии? ― продолжала я. ― Считаю, что нет. Оно обогатило меня теоретически, так как анархизм в теории это то, к чему мы должны стремиться. Это не бандитизм Махно, а общество свободных и равных, к которому мы придем, может быть, через столетия. Анархизм требует высокой сознательности и культуры народа. Такой культуры, при которой отпадает необходимость в государстве как органе подавления, диктатуры и насилия. Когда свобода будет доступна не как «осознанная необходимость», а как свобода в обычном понимании ― думать, сомневаться и жить по своему усмотрению. Я знаю программу партии большевиков и приняла один из основных её пунктов и диктатуру пролетариата как осознанную необходимость, но необходимость временную, для переходного периода от насильственной власти к царству полной свободы. В истории человечества, мы знаем, были страшные периоды диктатуры. Но то были диктатуры над народом. Теперь осуществилась вековая мечта ― к власти пришёл сам народ, не захочет же он зла, насилия, плети для себя самого. Хотя это в большей степени всегда зависит от того, кто стоит у руля диктатуры. Я в Революцию поверила эмоционально, не умом, а сердцем, потому что у руля стоит Ленин. Многие лозунги Ленина, отрицающие собственность на средства производства, близки лозунгу Бакунина…

Тут я остановилась, потому что вспомнила, что даже народовольцы-террористы считали лозунг Бакунина («Грабь награбленное!») бандитским. Он предлагал ликвидировать собственность с помощью организации воров всей земли. И хорошо, что остановилась. Сравнение Ленина с Бакуниным вызвало бурное негодование в зале. Послышался топот, свист, крики «Долой!», «Лишите слова». На лице Молчанова было полное удовлетворение. ― Кто хочет выступить? ― спросил он, обращаясь к залу.

Поднялись десятки рук. То были не слова, а удары бичом по лицу, настолько они были страшны для моего самолюбия, и так унижали чувство собственного достоинства. Только теперь я поняла, что словом можно убить. Меня называли «змеёй», вползшей в ничего не подозревавшую организацию, чтобы потихоньку жалить, отравлять ядом своих слов неокрепших коммунистов. Называли «врагом народа», так как только враг боится диктатуры народа; «гнилой интеллигенцией», которая мечтает о полной свободе проповеди анархизма и т.д. Стали голосовать. Я стояла у стола президиума и видела весь зал. За мое исключение голосовали почти все коммунисты. После подсчета голосов, Молчанов объявил: «Исключена единогласно при одном воздержавшемся». Я положила партбилет на стол президиума и выбежала из зала. Так навсегда закончилась моя партийная жизнь…

М.М. ДИКУСАР (1898-1979) ― микробиолог, кандидат биологических наук. Она и её муж, молдаванин И.Г. Дикусар (1897-1973), оба были выходцами из крестьянского сословия. Оба окончили Академию в 1926 году, потом аспирантуру и защитили диссертации. Оба были в разное время арестованы, осуждены и провели несколько лет в лагерях. В 1945 была арестована М.М. Дикусар и осуждена на 7 лет лагерей. В 1949 по делу генетиков (морганистов-вейсманистов) был арестован И.Г. Дикусар, доктор сельхоз наук, профессор и зав. кафедрой агрохимии МГУ. После освобождения в 1956 году они переехали из Москвы в Кишинев. В 1963 году И.Г. Дикусар стал академиком АН Молдавской ССР. Их дети: Владимир р. в 1920, погиб на фронте в 1942; Нинель р. в 1926, учительница литературы; Александр р. в 1941, доктор химических наук.

 

 

 

ДАЛЕЕ