СТИХИ ИЗ ДНЕВНИКА НИНЫ БЕЛЯВСКОЙ 1907 года (см. в формате ПДФ)
◊
Декабрь 1907 года.
Прошёл сентябрь, октябрь, ноябрь. Три месяца, сделано мало, а сил ушло много. С Братством на этой неделе закончу: получу свидетельство сестры милосердия и потом ещё [свидетельство на право] оспопрививания. Потом Рождество, «отдых» в кавычках, ― все уедут [на каникулы]. Запишусь в библиотеку, читать буду много и заниматься физикой. В январе экзамен и работа над трупами.
И ещё четыре года несамостоятельной жизни! Четыре года зависеть от отца, жить не так, как хочешь, или тайком… ведь я научилась лгать, лгать постоянно, систематически. И это Нина Белявская, и никто не знает, и все думают, что я прежняя. А потом… пройдут четыре года, и тогда, когда, может быть, мне будет всё равно, я встану на свои ноги. Какая насмешка. Впрочем, жизнь вообще сплошная насмешка над человеком, его мыслями, стремлениями, душой.
Жизнь как будто бы и дана только для того, чтобы насмеяться, исковеркать всё, оставить одни воспоминания и сожаления о прошлом. И всё-таки пишут гордые слова о жизни и верят самообману. Глупые люди. А как я любила жизнь, как рвалась я к ней, как звала её со всем, что в ней есть дурного, только бы жить, ― ну, вот она здесь, и теперь я не знаю, «что правдою было, что сном». И всё кажется на одном месте, потому что, как и раньше, думаешь, что это только начало, а там дальше… а там дальше будет не жизнь, а умирание души. Как ужасно, я написала эти слова ― да, я не хочу этого, да неужели у меня не хватит силы воли для борьбы с собой. Но ведь я не пробовала, потому что сама не хотела бороться, но, если это будет нужно… но ведь я женщина, и потому уже у меня хватит сил, должно хватить.
◊
ВСТАВКА. ПИСЬМО Лены Сергеевой Нине Белявской от 5 января 1908 года, судя по всему, написанное в ответ на отчаянное письмо Нины.
С Новым годом! Мой дорогой, дорогой друг. Верю тебе, что занесло тебя снегом, засыпало, и нет сил сейчас встать. Но не верю, чтобы тебя никогда больше не отогрело солнце, чтобы не встрепенулась душа, не ожила бы ты. Нина, Нина, я так верю, что у тебя может быть всё иначе, чем было сейчас…! Жизнь даёт и удары, и радости, не спрашивая на то нашего согласия… жди и тех, и других. Если ты не умеешь молиться, то я молюсь за тебя, чтобы милосердный Бог видел твою страдающую душу и пришёл на помощь… больше ничего и не нужно ― это всё. Да, да, Нина, я сестра твоя, мы только родились в разных оболочках. Душою я всегда около тебя, вспоминай это. Лена.
◊
Январь 1908 год. Когда срывают цветы, разве думают, что они завянут.… Нет, думают о том, чтобы сорвать цветок, как можно красивее, пышнее, с лучшим ароматом, чтобы насладиться им мгновение и пройти дальше, кинув его на пыльную дорогу жизни.
Прежние дни не пригрезятся снова,
Счастье, блеснув, не вернётся назад.
Крепки железные двери былого,
Времени жатву навеки хранят…
――――――――
Печальней, чем скитания ручья,
Моя любовь к тебе, любовь моя,
Со мною ты не делишь трудный путь,
Безмолвно внемлешь плачу моему,
И я одна иду и в свет, и в тьму,
Мне счастья нет, мне негде отдохнуть.
◊
В ТОЙ ЖЕ ТЕТРАДИ СРЕДИ ДРУГИХ НАБРОСКОВ ЕСТЬ РАССКАЗ О ТОМ,
КАКИМИ В 1908 году ВИДЕЛИСЬ НИНЕ ИХ СУДЬБЫ ЧЕРЕЗ МНОГО ЛЕТ.
ОН ― известный ученый, у него жена и дети. ОНА ― земский врач в деревенской глуши.
◊
«КАК БУДЕТ КОГДА-НИБУДЬ»
Был канун Нового года. За окном вьюга метёт, изредка засыпая стёкла мелкими блестящими снежинками. На улицах, несмотря на холод, было весело и оживлённо, и красные огни костров делали настроение ещё более радостным и праздничным. Он долго сидел за своим письменным столом, подперев голову обеими руками. Только что был кончен большой научный труд, то, чем он жил последние годы, что должно было дать ему и известность, о чем, впрочем, он мало думал — для него важна была работа мысли. И вдруг он вспомнил, что это был последний вечер старого года. Ещё один год ушёл в даль веков из его жизни.
Он открыл ящик и стал пересматривать вороха писем, обрывки каких-то записок и карточки. И вдруг остановился. В самом углу запылённая и с обломанным углом лежала карточка. Что-то давно забытое мелькнуло в голове. Он стёр пыль — на него глядело лицо девушки, почти девочки, в башлыке и котиковой шапке — что-то бодрое, ясное было в выражении лица. Он перевернул и на обороте прочел:
Но, может быть, в минуту злую,
Когда мечты твои в прошедшее уйдут,
Мою любовь, всю жизнь мою былую
Ты призовёшь на строгий суд.
Пойми тогда хоть, с поздним сожаленьем,
Что в мире том, где друг твой жил,
Никто тебя с таким самозабвеньем,
С таким страданьем не любил.
Он вздрогнул — как это давно было — сколько было уверенности и жестокости, молодой и эгоистичной! Как она его любила, она отдала ему всю душу, всё, чего он хотел, не жалея. Не спрашивая, зачем, не требуя ничего… Он любил её… потому только, что нельзя было пройти мимо такой любви, потому что было приятно, что так любят, могут его любить. И это ему не мешало — он шёл своей дорогой. Они виделись часто, и ему приятно было, устав от занятий, отдохнуть в разговоре, в ласке с ней. А она отдавала ему всё тепло, всю ласку, какая может быть в женской душе.
Не прошло и года, как они встретились, и он уже стал ею тяготиться не потому, что что-нибудь произошло, а просто он так боялся всего, что могло его связать. И в один день, как раз перед отъездом своим на праздники, он сказал ей, что любви нет, и что им нужно расстаться. Сказал так безжалостно, так равнодушно, так просто. И они расстались.
Он был молод, здоров, энергичен, вся жизнь была впереди — мог ли он думать о её страданиях, он поступил так, как ему было нужно. И разве, срывая цветы, думают о том, что они завянут? У неё была ещё последняя отчаянная попытка вернуть прошлое — ведь он был для неё светом, счастьем, жизнью. Как это было давно… Боже, как это было давно…
С тех пор прошло много лет. Он кончил юридический факультет, поступил на филологический и погрузился в философию, которая интересовала его больше всего. Он выдвинулся, о нём заговорили, его знали — он читал публичные лекции, у него были научные труды. Потом он женился на одной из своих поклонниц — он и сам не знал, как это вышло. Скоро он увидел, что это неглубокая натура — «бабья», как он сам часто с презрением думал, — но у него было двое детей, которых он любил, и был кабинет, где ему не мешали заниматься. Он всё сидел и смотрел на карточку, и в душу заползала жуткая мысль о прожитой жизни, о прежних мечтах, — неясных, но гордых. А девушка глядела на него, ему казалось, с интересом и чуть заметной усмешкой.
―――――――――
Ночь была морозная. Небольшая деревушка спала крепким сном — тут не привыкли встречать Новый год, да и надежд на него было мало. Ожидался такой же неурожай, как и раньше, — чего уж тут встречать. В крайней избёнке горел огонёк — ждали докторшу из соседнего села; здесь готовилось войти в жизнь новое существо. В избе было грязно и жутко. Маленькая коптящая лампочка освещала один угол избы, оставляя во тьме остальные, откуда поднимался шорох, неясный и странный, вставало что-то тёмное, стерегущее и неизбежное. Больная лежала на подстилке у двери и тяжело стонала. Около неё, зевая и крестя рот, сидела на лавке свекровь и время от времени наклонялась к больной, молча и сосредоточенно. С печи изредка выглядывали сонные личики ребят.
В это время какое-то движение послышалось на улице, тявкнула собака, ей откликнулась другая, третья. В замерзшее окно ничего не было видно. Кто-то шарил за дверью, нащупывая щеколду, — вот она открылась, и в избу вместе с морозным воздухом вошли муж больной и ожидаемая докторша. Привычным взглядом она окинула избу. Немного усталые, серьёзные глаза остановились на свекрови: «Поставь, голубушка, самовар, да помоги перенести больную дальше от двери». Через полчаса больная лежала на чистой простыне, вымытая и приготовленная к родам.
Роды были трудные и долгие — усталые глаза «докторши» сделались ещё утомлённее и глубже. Маленькая фигура её тихо двигалась по избе, и тихо и мягко она уговаривала больную. Но вот последнее, отчаянное усилие, и раздается детский писк. Все бросаются к больной. «Мальчик, сын», — громко говорит докторша, и её глаза делаются большими и сияющими. Ещё полчаса, и больная, убранная и счастливая, с блаженным лицом засыпает. Докторша складывает свои инструменты, прощается и выходит на улицу.
Небо уже начинает бледнеть — идёт новый день. На душе у неё радостно и спокойно. Она садится в ожидающие её розвальни, закутывается, как может, и вот уже забыты деревня, изба, роды, новый мальчик. Как-то неожиданно вспомнила она, что это — ночь Нового года, и, помимо воли, перенеслась в шумный большой город, где осталось много друзей и близких. Как-то они встречают Новый год? «Слышен ли смех, догорают ли свечи…?» Вспоминают ли её? Потянулись вереницей дорогие, знакомые лица, и вдруг яркой молнией прорезал эту вереницу один образ… Что-то захватило дыхание и вырвалось стоном из груди. Мужичонка обернулся с беспокойством и спросил: «Чего-с?» Но она не ответила, не повернулась, и он, успокоенный, снова начал причмокивать, подгоняя лошадь. Мелькнули в голове строки любимого поэта:
Укажи мне тот край, назови мне страну,
Где прошедшее я прокляну,
Где б могла не рыдать я с безумной тоской
В одинокий полуночный час,
Где бы образ твой, некогда мне дорогой,
Побледнел и погас.
Но забыть нельзя, уйти некуда. Уже давно она старалась не думать о нём, не вспоминать — это удавалось, потому что слишком было некогда, а вечером от усталости она еле могла добраться до подушки. Но сегодняшняя ночь, — ночь, когда она привыкла вспоминать всех далеких и родных, — как же мог он не явиться перед ней, не воскресить прошлое со всей силой былого страдания и счастья. Да, сначала страдание, потом счастье, а потом опять страдание… Эта весна в деревне, это молодое хорошее чувство. Сильное, светлое. Что он сделал с ним?
Да, он любил её, но как эгоистично, как часто жестоко мял лучшие цветы её души. Она ему не была нужна — он так это ей и сказал, — а он ей?… Он ей нужен был всегда, как свет, как счастье, как воздух. Он так любил свободу, а она… так боялась сделать его несвободным. Они разошлись. Она не хотела о нём знать, хотела забыть, вырвать с корнем эту любовь, но она слишком много ему отдала, она не могла его забыть. Изредка до неё доходили слухи об его успехах, потом о женитьбе, — но это уже не могло сделать рану больше. Она тоже шла своей дорогой, только её путь был труднее, с разбитой душой и воспоминаниями о прошлом счастье. Но жить нужно было, и она жила, и работала, только глаза делались всё утомлённее и глубже, на лбу появились морщинки, прядь волос, странно, одна прядь поседела.
◊
ЛИСТОК КАЛЕНДАРЯ от 10/23 июля 1906 (между страницами дневника).
На обороте стихи К.Р. (вел. кн. Константина Романова)
Любовью ль сердце разгорится, // О, не гаси её огня!
Не им ли жизнь твоя живится, // Как светом солнца яркость дня?
Люби безмерно, беззаветно, // Всей полнотой душевных сил,
Хотя б любовию ответной // Тебе никто не отплатил.
Пусть говорят: как всё творенье // С тобой умрёт твоя любовь ―
Не верь в неправое ученье: // Истлеет плоть, остынет кровь,
Угаснет в срок определенный // Наш мир, угаснут тьмы миров,
Но пламень тот, Творцом возжённый, // Пребудет в вечности веков.
