РЕВОЛЮЦИЯ В ПЕТЕРБУРГЕ

17 октября 1905 г.

ДНЕВНИК Нины Белявской

АВГУСТ 1905. С.-Петербург. Ещё так недавно, кажется, я ставила себе вопрос: куда занесёт меня судьба? Где буду я этот год? И вот, я в Петербурге, мало того, я у цели, я ― студентка-медичка. Ну, разве жизнь не калейдоскоп, где никогда не знаешь за минуту, какая сложится фигура из, казалось бы, всё тех же красок. Как я решила ехать и хлопотать о приеме в институт прямо из деревни, я и сама не знаю. Это пришло как-то сразу и сразу привелось в исполнение. И как всегда, сколько новых ощущений! Прежде всего, это чувство, что я разом и вдруг тронулась в путь и больше не вернусь; что я, собственно, уже предоставлена самой себе, что я сама за себя отвечаю. Было и сладко, и жутко. Потом неудача за неудачей в моих хлопотах. Этот красивый Петербург ― умственный центр, собственно говоря, но такой ДЕЛОВОЙ, такой вечно спешащий, такой ЧУЖДЫЙ.

Плохое настроение от чувства одиночества, беспомощности, минуты слабости человека, ещё не совсем вышедшего на самостоятельный путь, и, наконец, огромная, всё охватившая радость того, что я у цели. ИТАК, Я МЕДИЧКА. Но будут ли занятия? Когда начнутся? Никто ничего не знает, и меня терзает мысль, что всё есть к услугам для работы, а работать нельзя. А я приехала работать и работать. Дайте же мне эту возможность.

И положение моё пока неопределённое. Живу у бабушки, так что вопрос о квартире, а тем более об интернате пока не стоит. Осматривала Петербург, но всё-таки чувствую, что бездельничаю: книг нет, у бабушки выкопала педагогические статьи Толстого и ещё что-то. Я рада, что познакомилась с Наташей Прокудиной и её братом, Сашей. Пойду теперь с Наташей в библиотеку. Наташа мне понравилась. Какие у неё серьёзные и суровые глаза, для голубых глаз это редкость. И такой прямой взгляд. …А бедный брат её. Конечно, он не выдержит, у него совершенно чахоточный вид, как у Саши Вольского. Как его жаль, ещё и потому, что я знаю о его любви к Касе. Так вот он, писавший такие полные любви, нежности и поэзии, письма. Бедный мальчик.

Сегодня мне грустно. Все близкие мне так далеко. Думают ли, что мне тяжело? У них теперь свои думы и заботы. И это тоже. Я была так уверена, что осенью ещё вернусь в Кишинёв. А теперь папа переведён в Москву и, Бог знает, когда я попаду опять в Кишинёв. Теперь я не ощущаю сожаления об этом городе, ведь я так всегда стремилась вон из него, но, как вспомню гимназию, моих девочек, Нину Хинкул, даже мадемуазель, нашу бедную одинокую старушку, мне делается жаль его.

ВСТАВКА 4. ПИСЬМО Зинаиды Павловны от 19 сентября 1905 из Кишинёва в Петербург, написанное в ответ на письмо дочери об её участии в сходке 15 сентября в Женском Медицинском институте, в которой участвовали не только курсистки, но и студенты.

«Моя дорогая Нинуша, вещи отправлены, и мы сидим в разрушенном гнезде. …Твоё последнее письмо, со сходкой, меня окончательно разволновало. Я знакома с твоими убеждениями и, что ты тверда в них, ― тоже знаю, и верю в тебя. Но, тем не менее, дорогая моя, во имя моих забот и волнений о вас ― не увлекайся сходками, на которых можно оказаться без вины виноватыми. Ты ведь во имя честного товарищества можешь пойти на всё, а между тем, как ужасна идея самой сходки: отсутствие веры во что бы то ни было, и трупы, трупы. Ужасно.

Дней через 10-14, верно, и мы двинемся в Москву, где и сложим, вероятно, свои кости. Теперь уж навсегда в «третий этаж»! Как жаль мне мои цветы и садик. А собаки, как ласкаются и присмирели, точно чуют. Да, чтобы не забыть. В субботу, 24-го, в Петербург едет Лена Сергеева. С ней отправлю фрукты, а ты 26-го поезжай на Варшавский вокзал и возьми их у неё. Целую тебя, моя дорогая девочка, храни тебя Бог. Твоя мама».

Приписка сестры Ксении: «Нина, прочла о вашей сходке 15-го. Студентов было больше, чем курсисток!!.. Опять ничего не решено!….. Получила письмо от Жоржа [Гинца], хороший он мальчик. На днях напишу. Будь здорова. Твоя Ксо».

ДНЕВНИК НИНЫ БЕЛЯВСКОЙ

17 сентября 1905. Как быстро следуют одно за другим, как сменяются впечатления… и как ужасно сменяются. Давно ли я ехала сюда с одной такой ясной, определённой и, мне казалось, хорошей целью: учиться, работать, быть земским врачом. И вот теперь нет ничего этого. Куда-то далеко ушла хорошая цель: она не нужна теперь, нужно другое… Но если я не могу идти тем ужасным путём, который выбрали «они»? Путём, о котором они так смело, уверенно говорят, и перед которым я с ужасом закрываю лицо обеими руками. Кровь… море крови… масса человеческих жизней. И на этом будет построено всеобщее благополучие? Для этого нужно быть фанатиком дела, а у меня и веры нет. Куда же идти? Может быть, я узко смотрю на вещи. Пусть, кто может, делает больше, а что же делать тем, которые не могут принять участие в таком деле? Быть может, оно несёт лучшее будущее, но также и массу трупов, через которые нужно шагать. И я, ―я ведь так люблю жизнь и так понимаю всех тех, кто любят её, ― я вдруг стану, хотя и косвенной, но участницей лишения жизни кого-нибудь. Ведь я же не выдержу. …И рада бежать, да некуда. Ужасно.

Вот я вышла в жизнь, и передо мной, как перед богатырём из сказки, лежат три дороги, и ни одна из них пока не та, которая мне нужна. Я заблудилась, а стоять на месте нельзя, время уходит, и пойду наобум не по своей дороге. Куда приведёт она? Боже, как люди осложняют жизнь! Не могу писать.

СЕНТЯБРЬ. Вот, когда я живу в полном смысле этого слова! Сколько нового, жгучего. Нет, не живёшь, а горишь. Хожу в университет. Была на лекции Тарле о Французской революции. Два часа пролетели, как две минуты. Какую яркую и полную картину даёт он. И невольно сравниваешь тогдашнее положение Франции с теперешним — в России. Слушала ещё «Политическую экономию» Светловского, лекцию Сперанского о софистах. Как всё интересно, и какое чудное чувство сознавать, что университет открыт и для женщин.

Дни летят, —  не успеваешь ахнуть. Каждый день то лекция, то реферат, то митинг. Слушала знаменитого М.М. Ковалевского — основателя Русской высшей школы в Париже. Он читал в Политехническом о политическом праве в Англии. Видела там всех известных профессоров — Гессена, Иванюкова, Кареева».

 РАЗГОН НАРОДА КАЗАКАМИ.  Похороны  кн. Трубецкого.

Сентябрь.  Получила, так сказать, «крещение Петербурга». Была на похоронах Трубецкого. Никогда не забуду этого дня. В жизни своей не видела такой толпы народа. Следить за порядком взялись студенты и просили, чтобы полиции не было. Действительно, порядок был образцовый. Сделали цепь. Всё шло хорошо. В нескольких местах пели похоронный марш и песню «Вставай, подымайся, рабочий народ». Так дошли почти до Николаевского вокзала. Вдруг откуда ни возьмись — казаки — прямо на толпу с обнажёнными шашками. Что тут было  трудно описать! Паника, как и всегда в такой толпе. Кого-то задавили, с кем-то истерика, отчаянный женский крик. Мы с Леной [Сергеевой] не потерялись, моментально — к стене, хотели нырнуть в ворота, но, точно по щучьему велению, все ворота и парадные двери оказывались на запоре. Только слышался грохот запирающихся замков. Потрясённые, мы долго не могли прийти в себя. Решили ждать Катю [сестру Лены], но она куда-то исчезла, верно, прошла с передовыми на вокзал…

Я никогда не забуду момента, когда передо мной выросли драгуны с обнажёнными шашками. Я чувствовала, что деваться некуда, и, в то же время, до того не верилось, что они могут, смеют раздавить тебя, как последнюю собачонку, что я остановилась, выжидая как-то невольно, но в эту минуту Лена оттащила меня, и мы прижались к стене, пока они проскакали.

Я чувствую, что больна от переживаний. Боже, Боже мой, а я-то ехала сюда такой дурой. Я ровно ничего не знаю, и во всех смыслах оказалась несостоятельной. Эта СХОДКА в Политехническом! Новый мир, новые мысли, а я ничего не знаю и должна быть в стороне.

14 октября 1905. Тревожное настроение растет с каждым часом. Магазины закрыты. …По улицам разъезжают конные патрули. На улицах, сравнительно с обыкновенным,  темно. Ходят группами приказчики, рабочие, изредка студенты. Чувствуется, что надвигается что-то сильное, неотвратимое, грозное. …Говорят, государь тайно уехал в Данию. А везде, в университете и на курсах, назначены рефераты, которые, конечно, закончатся сегодня грандиозными митингами. Завтра у нас общая сходка. Заявление о ней начинается так: «Ввиду надвигающихся событий решено созвать экстренную сходку». Вероятно, решат забастовку. Уже бастуют некоторые средние учебные заведения, не говоря уж о высших. Пожалуй, завтра не будут ходить конки.

Чувствуешь себя накануне великих событий и, с горечью и сожалением, только зрительницей, сочувствующей, но не действующей. Оля [Белоцерковец] ходит по комнате с таинственным видом заговорщицы и своим нервным голосом то и дело повторяет: «Какой момент, Нина, какой момент!» А этот противный Жорж не является именно тогда, когда он нужен. Никогда не может сообщить, что у них. И сегодня я была бы на реферате, но одна идти побоялась. А наши-то, бедные, уже 4-е сутки сидят на станции Коренёво. Неудачно выезжают они из Кишинёва. Хоть бы у них припасы были. Беспокоюсь за них. Что ещё ждёт их в Москве?

Думала ли я, что за какие-нибудь два месяца у меня прямо нагромоздятся впечатления, что жизнь будет полна такими впечатлениями, которые потом огромными буквами будут записаны в истории России. Революция началась. …Суждено ли увидеть её конец и результаты? Не могу, не умею писать. Молчу перед грандиозностью минуты.

15 октября 1905. Только день ― и опять новое. Так, я не совсем окажусь зрительницей. Кончено. Я записалась в один из санитарных летучих отрядов в Городском районе. Конечно, буду исполнять чёрную работу, да всё равно. Я уже принадлежу к медичкам и не смею сидеть, сложа руки, когда кругом льётся кровь. Куда я попаду? Завтра будет известно. Я пишу и пока ещё как-то не верю, что это всё совершится, что уже началось. В то время, как у нас в институте шло совещание, Медицинская Академия была оцеплена казаками. Быть может, не далее как завтра понадобятся наши силы. Это будет проба, страшное испытание.

Писать не хочется, но заставляю себя. Нужно, чтобы эти дни навсегда остались в памяти. Странно, у меня нет страха, и иногда только мелькает мысль о маме. Они где-то там затеряны на станции, томятся, и, верно, мама думает обо мне. Ничего, она должна знать и помнить, что Нина никогда не решится на что-нибудь гадкое и бесчестное, а это ― главное, остальное ― судьба!

16 октября 1905. Только что из института [Медицинского]. Было совещание. О санитарных отрядах еще ничего неизвестно. Институт окружён казаками, и Салазкин вёл с ними переговоры, убеждая в том, что он отвечает за всё, происходящее в институте. А в институте прямо говорилось о плане действий, о захвате арсеналов. Ушла со странным чувством совершенно другого человека. Ещё день-два, и всё будет решено. В Харькове-то что делается! Этот раз он положил всему начало.

ВСТАВКА 5. В тот же день 16 октября 1905 года (установлено по штемпелю) Нина Белявская получила от своей подруги Почтовую карточку из Женевы.

Фото с надписью: J. J. 84  Geneve ― Tour de Chfmpel. (Женева ― Башня Шампель).

АДРЕС: Россия, Петербург, Екатерининский канал, дом 10, кв. 4,

ЕВ [Ея Высокородию] Е.А. Мерзляковой для Нины Белявской.

«Милая Нина! Я уже целую неделю в Женеве, масса впечатлений. Написала бы Вам предлинное письмо, но страшно занята, буквально не имею свободного часа. Напишите мне, есть ли у вас занятия? Каково настроение молодежи? Я боюсь верить всему тому, что здесь говорят о России. Мой адрес: Juisse Geneve, Boulevard des Philosophes [бульвар Философов] № 23 M-me Constantin, для меня. Если нет занятий, бросайте Петербург и приезжайте сюда. Здесь чудно, я счастлива, что решилась приехать. Не чувствую себя на чужбине, все очень милы с нами. Я даже не ожидала этого. У нас стоят чудные дни. 8 градусов тепла на солнце, и на улицах продают фиалки».

Манифест 17 октября 1905 года

об усовершенствовании государственного порядка

Смуты и волнения в столицах и во многих местностях империи Нашей великой и тяжкой скорбью преисполняют сердце Наше. Благо российского государя неразрывно с благом народным и печаль народная — его печаль. От волнений, ныне возникших, может явиться глубокое нестроение народное и угроза целости и единству державы нашей.

Великий обет царского служения повелевает Нам всеми силами разума и власти Нашей стремиться к скорейшему прекращению столь опасной для государства смуты. Повелев подлежащим властям принять меры к устранению прямых проявлений беспорядка, бесчинств и насилий, в охрану людей мирных, стремящихся к спокойному выполнению лежащего на каждом долга, мы, для успешного выполнения общих преднамечаемых нами к умиротворению государственной жизни мер, признали необходимым объединить деятельность высшего правительства. На обязанность правительства возлагаем Мы выполнение непреклонной Нашей воли:

1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.

2. Не останавливая предназначенных выборов в Государственную думу, привлечь теперь же к участию в Думе, в мере возможности, соответствующей кратности остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив за сим дальнейшее развитие начала общего избирательною права вновь установленному законодательному порядку, и

3. Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от Нас властей.

Призываем всех верных сынов России вспомнить долг свой перед Родиною, помочь прекращению сей неслыханной смуты и вместе с нами напрячь все силы к восстановлению тишины и мира на родной земле.

НИКОЛАЙ

 

ДНЕВНИК  НИНЫ

18 октября 1905. Да что же это? Не успеваешь следить за событиями, вдуматься в них. Объявлена Конституция. На улицах флаги, торжество! Мы вышли с Олей. У Казанского собора огромная толпа народу. Красные знамёна с надписью: «Учредительное собрание». Знамёна с названиями партий из двух букв: С.Р. и С.Д. [социалисты-революционеры ― эсеры и социалисты-демократы ― эсдеки]. С паперти собора снова и снова раздаётся: «Товарищи! Не верьте этой подачке. Требуйте сначала свободы слова, свободы печати, амнистии и освобождения заключенных, пострадавших за то, что дано сейчас самим правительством. Требуйте удаления войска, по крайней мере, на 25 верст отсюда. Требуйте образования народной милиции!» Боже, Боже, голова закружилась.… А  потом ― торжественное грандиозное шествие с пением «Марсельезы».

Солнце светило, было сухо и светло, и все встречали нас криками «Ура!!!» и махали платками. Фанатики из эсеров и эсдеков кричали: «Шапки долой!», и испуганные цилиндры быстро слетали с голов. Потом городовые, старый генерал, офицеры, солдаты тоже обнажили головы перед красными флагами. Это было какое-то победоносное, ликующее, свободное шествие русских граждан. Запели «Вечную память». Это товарищам, павшим за то, что сегодня было провозглашено всем и встречено, как праздник. 18 октября, этот день навсегда останется у меня в памяти. Все пришли к Университету, и там был огромный народный митинг. Ещё накануне, казалось, все растерялись. Никто не знал, что делать, что будет и как будет, и сегодня такая неожиданность, которая, однако, также поставила всех в тупик. И всё-таки призыв к народному восстанию, к полному недоверию правительству.

Ещё накануне Витте получил телеграмму из-за границы: «Русские ценные бумаги падают, ещё немного, и они ничего не будут стоить…», в таком духе. Витте, растерянный, поехал в Петергоф. «Положение отчаянное», ― телеграфировал ему губернатор из Одессы, ― «Черноморский флот восстал, Бирилев и Чухонин убиты, не знаю, что делать». «Еду в Петербург с Конституцией», ― был ответ Витте. Подписавши в один час Конституцию, Витте действительно приехал объявить это в Петербург. И вот она, эта Конституция.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ХРОНИКИ

15 октября 1905. Белявские выехали из Кишинёва. В это время уже началась всеобщая забастовка, в том числе и на железных дорогах, а на флоте произошли даже вооруженные мятежи. Белявские с трудом добрались до Москвы.

17 октября император Николай подписывает Манифест, который современники называют Конституцией. В Петербурге и других городах Империи началось всеобщее ликование. Курсистка Нина Белявская вместе с подругами участвует в митинге у Казанского собора и в торжествующем шествии с красными знаменами и пением «Марсельезы». Во главе этого шествия с красным флагом идёт поэт Александр Блок. Брат Нины Белявской, гимназист Борис, был участником митинга в Кишинёве, о чем оставил воспоминания (см. ниже вставки 6 и 7).

18 октября в городах Польши, Белоруссии, Бессарабии и Новороссии ― повсюду, где был высок процент еврейского населения, ― прокатилась волна антиеврейских погромов. Свидетелем такого погрома в Кишиневе 19 октября был Борис Белявский, который всё подробно описал в письме к сестре (вставка 7).