УЧИТЕЛЬНИЦА
Дневник Нины Белявской
с августа 1904 по май 1905 года
На форзаце тетради – цитата из драмы Артура Шницлера «Одиноким путём» (1890-е):
«Вот вырастает на ваших глазах существо; ребёнок превращается в девушку, в женщину — вы ей говорите тысячу слов. …И в один прекрасный день она встаёт из-за стола, берёт шляпу, пальто и уходит, …уходит не простившись, и вы не знаете даже, куда она ушла — в новую ли жизнь, или туда, где нет вовсе жизни …»
Чуть ниже переписано стихотворение:
О, годы вольных, светлых дум // И беспредельных упований,
Где смех без желчи, пира шум // Где труд, столь полный ожиданий?
20 августа 1904. Получила отказ из Петербурга [отказ в приеме на курсы].
Боже мой, неужели ещё год в Кишиневе?! …И опять потянутся однообразные дни всё с теми же лицами, теми же разговорами. А сколько у всех для меня готовых утешений. Нет хуже этого. «У вас дело, вы приносите пользу, наконец, вы ещё так молоды. Что значит один год?», и тому подобное. Боже мой, да неужели они не понимают, что именно теперь для меня каждый год, каждый месяц, каждый день дорог. Теперь, когда я полна жизни, когда так хочу её, а не в старости, когда мне, может быть, будет всё равно — годом раньше или позже. И опять-таки я знаю, что ничего со мной не будет от того, что я останусь здесь этот год. Буду ходить в гимназию мадам Фидлер, в воскресную школу, буду готовиться для конкурса на будущий год, …но где-то в глубине души у меня уже порвалось что-то. Я чувствую, чувствую это: ушла одна маленькая частичка моего жизненного задора. Быть может, это отсутствие силы воли? О нет, её у меня хватит на то, чтобы без нытья прожить и ещё год с надеждой на лучшее будущее. Но знает ли кто-нибудь, что значит долго ждать заветной мечты? У одних это ожидание вызывает ещё большее выражение восторга, большее чувство счастья при достижении её, а у других она делается менее яркой, к ней относишься более рассудочно, спокойно, и всё вообще кругом становится таким обыкновенным, заурядным. Нет, это не то …Но я знаю одно: если сделаюсь более спокойной, то это будет равносильно равнодушию — не к моей цели, нет, я слишком хочу её. А быть равнодушной — значит терять.
26 августа 1904. Какое отвратительное состояние духа. Я совершенно не могу ничем отвлечься. Каждую минуту меня грызёт мысль о Петербурге. До сих пор ничего не знать. А 1-го сентября уже нужно идти в гимназию. У нас каждый день гости, каждый день целая компания. В другое время меня бы это радовало, а теперь меня все раздражают. Вечно весёлые и шумные Сергеевы [сестры Лена и Катя, учившиеся в Консерватории], и все остальные, тоже чем-то довольные и, правду сказать, пустые. За всё время, кажется, ни одного серьёзного разговора. Бесконечное переливание из пустого в порожнее, и, в конце концов, после их ухода остаётся досадное чувство потери времени.
Впрочем, я действительно какая-то раздражённая. Кася говорит, что я всех стала критиковать. Это только теперь, вероятно из-за неизвестности моей судьбы. Хотя у меня действительно появилось особенное чувство к мужчинам, какое-то презрение и отвращение. Что это? И, главное, неприятна эта двойственность. Иногда мне интересно и весело говорить, и даже кокетничать, но это чувство презрения и отвращения (именно эти два слова), это чувство остаётся. Мне почему-то кажется, что это не у меня одной, а у всех женщин, но все это скрывают. Это особенное, непередаваемое чувство, и мне даже кажется, что оно может быть даже и к любимому человеку.
28 августа 1904. Последние полтора года я с удивлением замечаю совершенно другое отношение ко мне всех. Перемену эту, конечно, нужно искать, прежде всего, во мне самой. И я нашла её. Да, меня как будто подменили! С каких пор — не помню. Но это так. И всё потому, что у меня появилась такая страстная жажда к жизни, такой интерес к ней. Я полюбила людей, то есть я думала, что любила их и раньше, но только теперь чувствую, насколько нетерпимо и часто озлобленно я относилась к ним раньше. Теперь у меня к каждому человеку — интерес, и люди это ценят и с интересом относятся и ко мне.
Прежде я молчала из боязни высказаться, боязни, присущей почти всем людям, из самолюбия, из-за неуверенности в себе. Теперь у меня откуда-то взялась уверенность, нет застенчивости, я схватываю быстро мысли собеседника, и так же быстро является ответная мысль у меня. Я сделалась искреннее и оттого свободнее и спокойнее в отношениях к людям. … И при всём том у меня такое чувство, как будто бы не я нуждаюсь в людях, а они во мне, и поэтому я чувствую себя необыкновенно свободной. И вообще, если бы даже они все ушли от меня, то я бы не тяготилась одиночеством. Поэтому у меня нет боязни, не удержать их около себя. Вообще у меня такое состояние, будто я — господин своего положения.
Любить жизнь, чувствовать интерес ко всем её проявлениям, стараться понять и оценить в человеке что-нибудь, быть хоть для нескольких людей чем-нибудь, почувствовать, что ты им действительно даёшь что-нибудь. Наконец, чувствовать, что у тебя хватит энергии побороть жизненные неудачи, смело и дерзко смотреть в лицо надвигающейся жизни со всем, что в ней есть дурного это хорошо, это захватывает. Это похоже на чувство, которое испытываешь при быстрой езде, когда ветер свистит в ушах, режет лицо, и дыхание захватывает, и хочется как-то приподняться, вытянуться во весь рост, крикнуть громко. Чувствуешь, как что-то растёт в тебе сильное, хорошее, а в то же время нервы натянуты, как струна, и не знаешь, что будет через минуту, расплачешься или рассмеёшься……
Поверь мне ― счастье только там,
Где любят нас, где верят нам…
1 сентября 1904. Первый день в гимназии. …Ещё немного времени, и всё пойдёт по-старому. Девочки встретили радостно, и это наполовину сбавило моей грусти и напряжённого состояния ожидания известий из Петербурга. Я их всех ужасно люблю. И это такое, в сущности, счастье — заставить задуматься эти меленькие головки, заставить биться сильнее хорошие добрые маленькие сердечки и заложить в душу то, что сделало бы их честными на всю жизнь.
5 сентября 1904.
Плачет осеннее небо, // Тучи нависли кругом.
Холодно, скучно и серо // Так же, как в сердце моём.
Хочется песен мне смелых, // Хочется дум молодых.
Только бы сдернуть завесу тумана,
Туч, неприглядно нависших под ним.
Написала и сама удивлена — первые рифмованные строчки, вышедшие из-под моего пера. Что значит настроение. Как-то невольно, сами собой, складываются слова. Может, осень? Боже, только бы не было её в моей душе, только бы не гармонировала она с моим настроением.
Вне времени.
Что такое настоящее чувство? Как скверно поставить такой вопрос. Как в романах пишут. А между тем, я действительно не могу на него ответить. Иногда хочется видеть его до боли, а когда увидишь, на душе растёт раздражение и злость на этого бестолкового, беспутного человека. Вижу его один раз в месяц, в два месяца. И ему до меня более чем никакого дела. Да и хорошо, впрочем. Да, жизнь иногда создаёт странные комбинации. Ну, думала ли я когда-нибудь, что заинтересуюсь таким человеком? Всё, что угодно, но не это. Впрочем, наверное, всегда так бывает.
3 октября 1904. Боже мой, какая чудная весть. Какая радость чувствовать себя так хорошо, как в детстве бывало на заутрени в ночь под Светлый Праздник. И действительно скоро будет Светлый Праздник на Руси. Какие дивные слова призыва на великое народное дело! «Фонд народного образования». Какая чудная идея! Как интересно и хорошо жить. Завтра же посылаю, что могу. Как такая хорошая мысль, такие хорошие слова могут поднять человека, воодушевить на всякий подвиг. Мне захотелось плакать от волнения, читая письма всех этих людей, объединенных одной мыслью ― о помощи бедному русскому народу. «Загоритесь взоры, развернитесь крылья, закипи порывом трепетная грудь!» Куда-то далеко ушли все мои неудачи, неприятное состояние, всё личное, мелочное. Господи, помоги им завершить начатое дело, дай разгореться заре над великим, но бессильным, дорогим нашим краем.
Примечние Н.М. В той же тетради сохранился черновик ПИСЬМА, написанного Ниной Белявской от имени «Двух учительниц» и отправленного при посылке взноса в этот фонд. Письмо начинается со стихотворения поэта А.А. Лукьянова (1871-?), популярного в 1904 —1905 годы.
«Не называй безумными мечты, //когда они, как яркий блеск зарницы,
пробудят мысль от праздной суеты, // осветят жизнь, как душный мрак темницы.
Не называй безумными слова, // когда они огнем негодованья
карают нас за то, что жизнь мертва, // и нас зовут на подвиг и страданья.
Не называй безумными сердца // за их любовь горячую к отчизне, —
и, не боясь тернового венца, иди вперед — к сиянью новой жизни.
«Это стихотворение как нельзя более подходит к настроению общества, вызванному движением в пользу Фонда народного образования. От души желаем, чтобы эта чудная, светлая идея, которая действительно пробуждает мысль от праздной суеты и освещает нашу будничную жизнь, осуществилась как можно скорее. С глубокой верой в то, что власть тьмы теперь уже на исходе и что скоро засияет яркий светоч знания, посылаем наши скромные два рубля. Две учительницы».
СПРАВКА. . Фонд народного просвещения был основан после того, как в газете «Русь» был опубликован призыв крестьянина Алексея Порошина основать такой Фонд. Крестьянин Красногоров откликнулся на этот призыв стихами:
Не в пример певцам невольным, // посреди полей и нив
прозвучи ты колокольным//звоном, искренний призыв.
Однако далеко не все приняли эту идею с таким восторгом, как две молодые учительницы из Кишинёва. Революционеры относились к подобным затеям резко отрицательно.
∞
ССЫЛКА: Сайт Исторического факультета МГУ имени М.В.Ломоносова
Адрес оригинального документа: http://www.hist.msu.ru/Labour/Bojko/book.htm
Автор статьи пишет: «На рубеже XIX и XX веков бюрократические сферы, церковь и предпринимательские круги, выступавшие за «социальное замирение» общества, обсуждали различные планы реформ, призванных предотвратить революцию, в том числе и меры по улучшению положения самого «взрывоопасного» в тогдашних условиях класса — пролетариата, включая и повышение его культурно-образовательного уровня.
С другой стороны, революционные партии стремились поднять пролетариат на борьбу с существующим строем и не очень верили в добрые намерения правительства и буржуазии в отношении рабочих, рассматривая разного рода правительственные и общественные проекты повышения культурно-образовательного уровня пролетариата в лучшем случае как отвлекающие маневры, призванные увести рабочих от революции». … В качестве примера он приводит следующий факт. Газета «Русь» в 1904 предложила учредить «Фонд народного просвещения» и открыла на своих страницах подписку в его пользу. … Однако этот факт как-то особенно не понравился двум революционным газетам, женевскому «Социал-демократу» и меньшевистской «Искре». Газеты призывали рабочих жертвовать не на просвещение, «даваемое буржуазией народу», а на устройство рабочих библиотек, рабочих тайных собраний, лекций, кружков самообразования, на издание социал-демократической и рабочей литературы. Да и к учреждению самого «Фонда народного просвещения» меньшевистская «Искра» отнеслась отрицательно.
Ведущий публицист меньшевизма Ю.О. Мартов [Цедербаум] считал: «Если… рабочие массы втянутся в широкое движение в сторону самообразования, мы должны будем в этой сфере отыскать такие позиции, которые мы смогли бы занять для того, чтобы направить и это движение от буржуазного культурнического либерализма к пролетарской освободительной борьбе».
Как отмечает автор, ленинская «Искра», наоборот, в 1901 — 1903 гг. настаивала на необходимости введения всеобщего, бесплатного, обязательного начального образования и неоднократно подчеркивала более прогрессивный характер земских школ перед школами Министерства народного просвещения и церковно-приходскими. Много места газета отводила и вопросам внешкольного образования народа.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ДНЕВНИКА НИНЫ БЕЛЯВСКОЙ. Мечты о поездке в Москву
Октябрь на исходе. Плетёт все дальше и дальше свой причудливый узор время. …В доме уныние, и на душе у меня тоже. Что будет со мной? Почему у меня какое-то сомнение насчёт моего поступления на будущий год на медицинские курсы? Держать экзамен, …а я ещё не знаю программы; сама взяться не умею. И какая я хилая. Чуть что ― простуда. Неужели я не выдержу Петербурга? Всё беспокоит меня и гнетёт. Я готова разреветься каждую минуту…
14 декабря 1904. Сколько времени не бралась я за эту тетрадку. Сколько воды утекло, а с нею вместе и много нового, нового без конца. Сколько сменилось настроений, и вот теперь одно особенное ― ожидание отъезда. Так, кажется, сбывается мое давнишнее, заветное желание: я еду в Москву. Дальше, дальше от всех, и здешних, и приезжих. Странно, мне даже не хочется видеть Сергеевых, и, напротив, я даже рада, что вот они будут здесь, а я уеду. Мне не хочется слышать их восторженные рассказы о Петербурге, о том, как они были героинями при обыске и так далее, и тому подобное.
Мне радостно при мысли, что я не буду снова на рождественском базаре, на вечерах, в театре. Не буду ― здесь, где я всё так хорошо знаю, где всё давно известно: как начнётся и чем кончится, как отнесётся тот или иной ко мне и к другим. Я буду далеко, среди новых и милых мне лиц, где ни я не приелась, ни мне не приелись. Я рада, что не буду мучиться тем, что не сумела помочь в том или другом маме, что не буду ждать этих противных уроков математики, хотя бы и с такими милыми мальчиками, как Дудик или Дэви, мои ученики.
Я буду в дороге и … буду мечтать, как всегда. Как я люблю ездить …всячески. И одна тоже ― нисколько не тягощусь этим. Хорошо быть одной! Должно быть, я страшная эгоистка. В сочельник я буду у тёти Маши, и, верно, у них тоже будет ёлка, как и у нас всегда бывает, и я буду вспоминать наших. А потом Москва, Москва. Я полна ею.
Вчера был Жорж Гинц. Какой он странный мальчик. Это совсем новый тип студента. Первокурсник ― и уже так критически относится ко всему, так разбирается во всём, так здраво, ― пожалуй, даже слишком здраво, ― рассуждает. Умный бесспорно, мыслящий, самолюбивый до сильного честолюбия, с сильной волей, пока ещё, конечно, не совсем определившийся. Глаза мне его не нравятся. Маленькие и недобрые. Он честный и правдивый, иногда резок и даже злостен. Я нарочно пишу эту характеристику. Мне интересно, что из него выйдет. …Когда-то я была его симпатией. Конец характеристики, однако, чисто женский. Ну, это всё чепуха.
Примечание Н.М. Следует большой перерыв в записях из-за поездки Нины в Москву и Харьков. В Москве она жила у тёти Маши, сестры матери. Мария Павловна Лисняк-Жовнеровская покинула своего мужа, забрав с собою четверых детей, и воспитывала их одна. Она снимала квартиру в Замоскворечье, недалеко от Коммерческого училища, где служила и зарабатывала на жизнь. У неё было три сына и дочь Вера, — двоюродные детям Белявским. Всю жизнь тётя Маша и Верочка были самыми близкими людьми для Каси, Нины и Бориса Белявских, и для их детей, и даже для внуков. Тетю Машу я не знала, потому что она умерла в эвакуации, а тётю Веру, — Верочку, Верушу (как звали её бабушка, тётя Кася и мама) — её я знала всегда и я очень любила, как люблю и до сих пор.
Сопоставив все даты и обстоятельства, я поняла, что моя бабушка и тётя Вера вместе встречали тот Новый год, под «роковым знаком» которого прошла не только их молодость, но и вся жизнь этого поколения. Муж Нины Евгеньевны, Ю.А. Коробьин, был арестован в 1930 году и 20 лет провёл в лагерях, а муж Веры Константиновны был расстрелян в 1937 году. Эти события будут отмечены в Летописи, а я пишу о них, забегая вперёд, потому что мы не связываем первопричины с далёкими последствиями, а ведь объективно они, возможно, существуют.
Слова «под знаком роковым» взяты мною из стихотворения В.Я. Брюсова (1875 − 1924), написанное им в ночь на 1 января 1905 года. Оно нашлось в «Альбоме для стихов» Нины Белявской, но, конечно, она прочитала и переписала его гораздо позднее.
Валерий БРЮСОВ
НА НОВЫЙ 1905 год
Весь год прошёл, как сон кровавый,
Как глухо душащий кошмар,
На облаках, как отблеск лавы,
Грядущих дней горит пожар.
Как исполин в ночном тумане,
Встал новый год, суров и слеп,
Он держит в беспощадной длани
Весы таинственных судеб…
И в упоении и страхе
Мы, современники, следим,
Как вьётся кость, в крови и прахе,
Чтоб выпасть знаком роковым.
Примечания составителя Н.М.
«Как сон кровавый» — современники переживали 1904 год, когда Россия терпела поражение в войне с Японией
«Как вьётся кость», — имеется в виду игральная кость, брошенная сверху вниз, ― «чтоб выпасть знаком роковым».
Для современников это стихотворение звучало зловещим пророчеством, которое, в отличие от библейских пророчеств, сбылось очень скоро – через 10 дней.
КРОВАВОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
9 января 1905 года
В воскресение 9 января 1905 года в Петербурге царские войска расстреляли безоружное шествие народа, который, по наущению священника Гапона, направлялся с иконами и хоругвями к Зимнему Дворцу, чтобы вручить царю-батюшке петицию с нижайшей просьбой. От пуль погибли на месте и были ранены более 1000 человек, и потому этот день был назван КРОВАВЫМ Воскресением. Оно-то и стало «роковым знаком». Привожу отрывок из стихотворения революционного поэта П.К. Эдиета, написанного им в ноябре 1905 года и посвященного памяти жертв 9 января, трупы которых в ночь на 13 января были вывезены из больниц за город. На Преображенском кладбище (10-я верста от города) в общую могилу было свалено 88 убитых.
