© Н.М. МИХАЙЛОВА. Написано в 1989 г. Самиздат
Авторские права ничем не защищены. Прошу не воровать.
ОССИАНИЗМ,
или практика создания
«новейших произведений древней литературы»
«Заблуждения похожи на фальшивые монеты:
изготавливают их мошенники, а
пользоваться ими приходится и честным людям».
Французская поговорка
В XVIII веке в среде европейских просветителей зародилось мощное движение под эгидой «национального духа». Этот «дух» с наибольшей силой проявился в деятельности немецкого масона и поэта Гердера (1744-1803).(1). Высшим идеалом для Гердера была вера в торжество всеобщей, космополитической гуманности в сочетании с идеализацией всего народного, в частности народной поэзии, эпоса, песен. С страстным воодушевлением доказывает он необходимость собирать их, объяснять их несравненные поэтические достоинства. Особенно его увлекали «Песни Оссиана» и Гомер.
А.С. Пушкин в статье «Песнь о полку Игореве», 1836 г. тоже счел нужным упомянуть Гомера: «Гомер, если и существовал, искажен рапсодами». А если не существовал, тогда что?
Деятельность Гердера совпадает с эпохой мощного движения в германской литературе «Буря и натиск». Гете, находясь под сильным влиянием идей Гердера, переводит (?) славянскую песню «Жалобную песнь Асан-Ашницы», «изумившую мир своей художественной прелестью, пробудившую в славянах чувства национального достоинства и гордости» (надо полагать, такой же «перевод», как поддельные «Песни западных славян» П. Мериме). В России Гердером (а также «Песнями Оссиана») увлекается молодой Карамзин, член масонской ложи Новикова под невинным названием «Дружеское общество». Оссиан является и в его глазах величайшим поэтом.
Вдохновленные «национальным духом» и его самозваными пророками типа Гердера, молодые талантливые люди, вовлеченные в масонские ложи, кинулись искать «древние песни» и, если не находили, то сочиняли сами по аналогии с французскими (цикл «Песнь о Ролланде»), германскими («Песнь о Нибелунгах», изданная в 1757 году Бодмером), испанскими («Поэма о Сиде»).
В основу сюжета подобных подделок, призванных возбудить «национальный дух» и «удревнить», отодвинуть в прошлое корни народной культуры, обычно брался мифический или малоизвестный эпизод из национальной истории, например, какая-либо битва, закончившаяся не особенно значительной, но все же досадной военной неудачей. См. «Песнь о Роланде», где рассказывается о гибели французского арьергарда армии Карла Великого; в битве погибает племянник Карла граф Ролланд и двенадцать пэров. Франции и Карлу безрассудством Роланда нанесен великий ущерб.
Отсутствие точных исторических данных, удаленность во времени, позволяли авторам подделок безнаказанно сочинять все, что угодно, а заодно вкрапливать в текст ту идеологическую окраску, которую требовала от них окружающая среда и настроения общества. Влияние «творцов» и «среды» было взаимным. Если под влиянием пистолетного выстрела молодого Вертера, «слившегося с громом, бурей и отголосками туманных песен Оссиана», участились случаи самоубийств «в среде измученных рефлексией неудачников», то более жизнестойкие из них вдохновлялись этими отголосками и сочиняли «Ироические песни», выдавая их под видом подлинных, ловко играя на патриотических чувствах и пользуясь невежеством публики.
Художественным материалом для создания таких подделок служили подлинные произведения исторической, духовной и народной словесности, придававшие подделкам с одной стороны черты подлинности, с другой – давали возможность превозносить свои изделия «вершинами», жемчужинами народной поэзии.
Так как это были подделки, то их создатели и издатели, естественно, не могли указать точное место их находки, отказывались показывать «подлинные рукописи», которые, в конце концов, погибали (пожар, потоп и т.п.). Многие серьезные ученые, современники подделок, тут же начинали безуспешную борьбу с этими ложными и вредными, зачастую ядовитыми «плодами», взросшими в филантропических оранжереях «друзей человечества».
С Гердером пытались бороться Шлецер, Шлоссер, но тщетно. Каждый немец, по выражению Шлоссера, предпочитал «лежать с Гердером в облаках и с презрением смотреть на ходивших по земле».
Что говорить о литературе, если подобный подход к изучению истории, это «псевдопатриотическое» стремление к «дальности древности» было свойственно и ученым. М.В. Ломоносов в азарте борьбы против норманиста Шлецера приводит такой довод: «Российским слушателям будет весьма досадно и огорчительно, когда услышат, что народов, одним именем с ними называемых, скандинавы бьют…». Характерно и то, что современный историк М.А. Алпатов «легко понимает» историка XVIII века, «ибо существо норманнской теории оскорбляло честь и достоинство русского народа» («Русская историческая мысль… «Наука», Москва, 1985г., стр.68)).
Сколь же «досадно и огорчительно» должно быть для сторонников подлинности «Ироической песни о полку Игоревом» разоблачение этой подделки конца XVIII века, если они с таким упорством отстаивают подлинность этой ЛЖИ, которая, как всякая ложь, требует для своего обоснования новой лжи, шельмования честных ученых, предания забвению истинно прекрасных памятников литературы и народной поэзии.
Правда, их тоже «легко понять», — ведь эта «Ироическая песнь», состряпанная в масонской ложе конца XVIII века, переименованная для придания ей большей «подлинности» в «СЛОВО о полку Игоревом», дала им возможность написать горы «научных трудов», защитить тьму кандидатских диссертаций, стать академиками, а теперь еще и выдумывать жизнеописания неизвестного, но в то же время «почти установленного» АВТОРА СЛОВА.
В 1987 году стал издаваться «Словарь книжников (так и хочется добавить «и фарисеев», но нет, оказывается) «и книжности». Кто такие «книжники» (писатели ли, писцы ли?), как понять словосочетание «Словарь книжности?» Что такое «книжность?» — Ну, это к слову.
Так вот, в этом Словаре первая статья называется «Автор «Слова о полку Игореве», и она занимает 17 страниц (!). В конце этих 17 страниц нам сообщается, что единственным достоверным источником об авторе слова остается только текст самого памятника, из которого с бесспорной ясностью вытекает, что это был не только гениальный писатель своего времени, но и человек высокого гражданского чувства».
Стоило ли огород городить ради вывода, не стоящего выеденного яйца?
Из такого вывода «с бесспорной ясностью вытекает» только то, что «достоверный источник» об авторе Слова никакой информации не дает. Однако, несмотря на отсутствие информации, академик Рыбаков уже издал сочинение об «установленном» им Авторе – Петре Бориславовиче, имя которого упоминается в Ипатьевской летописи.
К слову сказать, судя по «научно-обоснованным» гипотезам всех остальных «слововедов», за АВТОРА СЛОВА они принимают всех, мало-мальски грамотных людей (по их определению «книжников») XII века. Так как слова о «бесспорной ясности» не могут служить серьезным научным аргументом, а такие характеристики, как «гениальный писатель» и того менее, то читатель вправе спросить у ученых издателей Словаря (выпущенного в издательстве «Наука»), к какого рода «книжности» можно отнести подобные опусы?
Однако обратимся к «достоверному источнику». Из школьного курса литературы мы знаем, что «СЛОВО» — это шедевр древнерусской литературы, то есть наилучшее произведение среди прочих, образец для подражания. Раз «одно из прочих», то можно подумать, что от XII века до нас дошли и другие произведения российской словесности, с коими можно сравнить «СЛОВО» и установить его превосходство по сравнению со всеми прочими, а также и гениальность его анонимного автора.
Но, оказывается, нет у нас такой возможности. Еще А.С. Пушкин в своей статье «Опыт изучения древней российской словесности» (1830 г.) со свойственной ему трезвостью отметил:
«К сожалению, старинной словесности у нас не существует. За нами темная степь и на ней единственный памятник «Песня о полку Игоревом».
Мало того, что он был единственным, но в течении 600 лет о нем никто и нигде не упоминал и не цитировал. Наконец, в конце 18 века этот текст обнаружил известный масон, просветитель и коллекционер древних рукописей обер-прокурор Синода граф Мусин-Пушкин, друг Карамзина, Дмитриева, И.П. Елагина, А.И. Ермолаева и А.Н.Оленина (последние два «разобрали надпись на «тьмутараканском камне», а И.П. Елагин – издал «Поучения Владимира Монамаха»).
Первое сообщение о СЛОВЕ было опубликовано в 1797 году в октябрьском номере масонского журнала французских эмигрантов «Наблюдатель Севера» («Spectator du Nord»), издававшегося в Гамбурге. Автором этого сообщения был поклонник подложных «Песен Оссиана» Н. Карамзин и ему же принадлежит честь «введения в научный оборот», как теперь принято выражаться, другой подделки. Тут нужно оговориться. Возможно, молодой Карамзин, ничего не знал о подложности СЛОВА, когда писал:
«Два года тому назад (т.е. в 1795 г. – Н.М.) в наших архивах был обнаружен отрывок из поэмы под названием «Песнь воинам Игоря», которую можно сравнить с лучшими оссиановскими поэмами, и которая написана в XII столетии неизвестным сочинителем».
Прошу читателя обратить внимание на то, что Карамзин пишет, что был обнаружен лишь «отрывок поэмы», называет её не «Словом о полку Игоревом», а «Песней воинам Игоря» и сравнивает эту песню с лучшими «поэмами Оссиана».
«Поэмы Оссиана» (они же «песни») в переводе на русский язык были изданы в 1792 году. К этому времени в Англии уже много лет шла борьба за признание изделий Макферсона фальшивкой. Но окончательно это было признано в Англии лишь в 1805 г., то есть через 45 лет (!) после издания Макферсона.
Здесь, к слову, вполне уместно упомянуть и о третьей, но уже не об английской и русской, а о чешской. Так же, как ложный Оссиан (изд. в 1760 г.) порождает ложное «Слово» (изд. в 1800 г.), так и оно, через 20 лет, порождает ложную «Краледворскую рукопись».
В 1817 году вдохновитель чешского национального возрождения Вацлав Ганка на чердаке церковной башни в городе Краледворе находит, а в 1852 году издает несколько поэм. В одной из них говорится об освобождении чехов от какого-то иноземного короля – событии неизвестном летописи, но, тем не менее, относящемся к первой половине VIII века («неизвестном, но относящимся» – прием датировки, к сожалению, весьма принятый в исторической науке прошлого и настоящего).
Кроме Краледворской рукописи, которая вызвала всеобщий восторг и наряду со СЛОВОМ стала образчиком эпических народно-искусственных поэм, Вацлав Ганка издал еще ряд древних памятников, которые ныне считаются подложными, или, как остроумно назвал их профессор В.И. Ламанский — «новейшими произведениями древне-чешской литературы».
Вспомнить о Краледворской рукописи тем более уместно, что по времени своего «открытия» и издания Слово находится почти посредине между английской подделкой («Песни Оссиана» изданы в 1760 году) и чешской (изданной в 1852 году), при этом английская явилась, так сказать, вдохновителем для СЛОВА, а чешская была вызвана к жизни – СЛОВОМ.
Но если В. Ганка нашел свою рукопись на чердаке, то Мусин-Пушкин приобрел рукопись «Ироической песни» у впавшего в бедность бывшего архимандрита Спасского монастыря в Ярославле, Иоиля Быковского. Существуют еще несколько версий о способе приобретения. Мусин-Пушкин на эту тему говорить не любил, а если говорил, то весьма туманно.
В 1798 году архимандрит Иоиль умер, и только тогда граф Мусин-Пушкин, (и то в очень узком кругу) стал говорить о приобретении её именно у архимандрита Иоиля. По этой версии получается, что архимандрит присвоил (а попросту говоря, выкрал из монастырской библиотеки ценный рукописный сборник, Хронограф 17 в.) и продал его обер-прокурору Синода графу Мусину-Пушкину. Возможно, те, кто воспитан в условиях антиклерикальной пропаганды «легко понимают» такой поступок обедневшего архимандрита, бывшего к тому же ректором Ярославской духовной семинарии, но смею заверить читателя, что подобное кажется невероятным каждому, кто знаком с условиями хранения монастырских библиотек и нравственными убеждениями людей XVIII века.
Бывали, конечно, прискорбные исключения. К ним относился сам обер-прокурор Синода. Екатерина II поручила ему собирать по монастырям древнейшие рукописи. Пользуясь своим служебным положением, граф Мусин-Пушкин значительно пополнил свою коллекцию – ко времени его ухода с должности обер-прокурора он присвоил (а попросту говоря, украл) несколько десятков ценнейших рукописей. Несмотря на требования Синода, граф так и не вернул их монастырям и часть из них, возможно, погибла в его доме в 1812 году от пожара.
Подведем промежуточные итоги.
В 1790-е годы граф Мусин-Пушкин «находит» то, что он и его друзья назвали «Ироической песней».
В 1797 г. Н.М. Карамзин впервые публично заявляет в Европе о том, что нашелся «отрывке поэмы», «Песнь о походе князя Игоря», и ставит её в один ряд с знаменитыми «Песнями Оссиана»
В 1798 г. умирает архимандрит Спасского монастыря Иоиль Быковский
В 1800 году «кружок Мусина-Пушкина» издает в Москве рукопись под названием:
«ИРОИЧЕСКАЯ ПЕСНЬ О ПОХОДЕ НА ПОЛОВЦЕВ
Удельного князя Новгород-Северского
ИГОРЯ СВЯТОСЛАВОВИЧА,
писанная старинным русским языком в исходе XII столетия
с переложением на употребляемое ныне наречие»
Напечатано в Сенатской типографии
В предисловии издатель сообщал, что «подлинная рукопись» «по своему почерку весьма древняя, писана на лощеной бумаге довольно чистым письмом». Датировалась она XV-XVI столетием.
В 1812 году, по словам Мусина-Пушкина, эта «подлинная рукопись» СГОРЕЛА во время московского пожара, так как знаток древне-русской литературы именно её не вывез из Москвы, когда покидал ее летом 1812 года (часть книг и рукописей взял, но не эту, самую ценную).
Таким образом, с 1812 года — вот уже 200 лет — ученые «книжники»-слововеды (историки и лингвисты) имеют дело:
— не с автографом XII — XIII в. (который пока не нашли) и
— не с точной копией списка XVI в. (который сгорел в 1812 г.),
— а с ПЕРЕЛОЖЕНИЕМ исходного текста «на употребляемое ныне наречие» (т.е. на русский язык, понятный читателям, жившим в конце XVIII в.).
РИТОРИЧЕСКИЙ ВОПРОС: Можно ли ДАТИРОВАТЬ произведение XII-XIII вв. на основании «лингвистического анализа» ПЕРЕЛОЖЕНИЯ (т.е. перевода) текста XVI в. на язык конца XVIII в. ? — Ответ: Оказывается, можно. Как показывает 200-летний опыт «изучения Слова», научная этика это вполне допускает, что и объясняет появление всё новых и новых «доказательств подлинности». Читатели этих опусов, как правило, даже это ПЕРЕЛОЖЕНИЕ не читают, а «проходят» в школе, читая разные «толкования» и другие «переложения», которые сочинили ученые «слововеды» и поэты за истекшие 200 лет.
Утверждение о том, что «Ироическая песнь» была написана в XII веке сделано издателями ГОЛОСЛОВНО и НЕ МОЖЕТ БЫТЬ НИКЕМ ДОКАЗАНО до того, как будет найден ещё ОДИН СПИСОК пресловутого «Слова», или отрывок из него, или похожего на него произведения XII в.
Это утверждение покоится на наивном представлении первых издателей, будто время события, описанного в литературном произведении, совпадает с временем его написания. Возможно, европейцы XVIII в., читая поэмы Гомера, тоже полагали, что они написаны в эпоху Троянской войны её свидетелем, но со временем ученые убедились в том, что, «если Гомер и существовал» (по словам А.С. Пушкина), то жил он на 500-600 лет позднее Троянской войны (точнее, позднее МИФА об этой войне).
Прежде, чем говорить о дальнейшей истории изучения «Ироической песни», должно четко и ясно представлять себе следующее:
Первое: От XI века до нас дошло 7 (семь) памятников письменности, от XII века – 8 (восемь). В те времена бумаги еще не было, и люди писали на пергаменте (пергамене) — писчем материале изготовлявшемся из кожи (обычно телячьей, а лучшие сорта – из кожи мертворожденных молодых ягнят). Строго говоря, только эти 15 памятников можно считать подлинными рукописями XII столетия. Среди них нет «Ироической песни». Все это – сугубо церковная литература.
Второе. Бумагу стали употреблять в России с XIV века. Большая часть древне-русской письменности дошла до нас в СПИСКАХ, то есть, копиях, более позднего времени. Как правило, произведения эти (летописи, Евангелия, Деяния Апостолов, послания епископов к пастве, проповеди («Слова»), нравственно-богословские сочинения (чаще всего, переводы с греческого), «хожения ко святым местам», позднее (с XVI- XVII веков) – жития, повести) – так вот эти произведения находят в нескольких СПИСКАХ, так как они традиционно и многократно переписывались в монастырях в разное время и в разных местах.
Третье. Нужно сознавать, что ввиду трудности изготовления, дороговизны и малого количества писчего материала в совокупности с большой трудоемкостью воспроизведения путем переписки, копировались необходимые для богослужения книги и наиболее важные для нравственного и богословского воспитания общества произведения греческих (переводы) и русских духовных авторов. Более мелкие произведения переплетались в сборники, и в монастырских описях обязательно перечислялись все вошедшие в сборник произведения.
Для примера приведу описание одного такого сборника XVII века, чтобы читатель мог себе представить и характер произведений, и способ их описания:
«ЛЕТОПИСЕЦ БОЛЬШОЙ, в лист, за подписом патриарха Никона, писан в XVII столетии, частью полууставом, частью скорописью, на 1431 листе.
Содержит в себе:
1. Гранограф, еже есть летописец, в 208 главах, на 584 страницах, писан одною рукою полууставом XVII века.
2. Родословие князей и бояр русских, от 584 по 669 страницу, скорописью.
3. О разных зверях, птицах, рыбах и насекомых с 669 по 694 страницу.
4. Сказание о пленении Иерусалима Титом, 695 -780 страницыХ)
5. Мефодия Пафарийского о царствиях, 730 -743.
6. Неизвестного о том же предмете 743 – 766 страницы.
7. Временник Софийской и Несторовой летописи с продолжателями по 1534 год…»
Зададимся теперь таким вопросом: можно ли поверить в то, чтобы ни в одной описи монастырской библиотеки за XVIII век Спасского Ярославского монастыря (в стенах которого было немало ученых монахов, и среди них, в первую очередь, Иоиля Быковский), так вот, чтобы никто из них не отметил «Ироическую песнь», если она там была? «Слововеды», конечно, считают это не только вероятным, но и очевидным, «бесспорно ясным» фактом – монахи просто не заметили.
Слововеды (в отличие «от широкого круга читателей») понимали, что ОДИН список XVI не является «достоверным источником» для изучения памятника XII века. Понимали они и то, что «печатный список 1800 года», после исчезновения того, с которого было сделано первое издание, лишил их предмета исследования. Его видели всего два-три человека, их называют «самовидцами». Несмотря на это, слововеды все время ждали (и до сих пор ждут) появления других списков или хотя бы еще одного. Более того, они его почти нашли в Пскове, то есть не нашли, конечно, но призывают там искать. Но об этом ниже.
Теперь зададимся вторым вопросом: можно ли представить себе, чтобы в XII веке АВТОР СЛОВА, современник описываемого в СЛОВЕ события, написал его на пергаменте, обложившись кучей литературы? Дело в том, что «слововеды» признают, что СЛОВО – сочинено, что это не фольклорное произведение (наподобие былин), не устная традиция, позднее зафиксированная на бумаге, каковыми являются близкие ему по жанру и форме «Песнь о Роланде» и «Песни Оссиана».
Перечислю ту литературу, которую использовал АВТОР СЛОВА при создании «Ироической песни», по результатам исследований многочисленных «слововедов»:
1. Летопись. Отметим, что в летописях эпизод о походе князя Игоря описан кратко, а подробно этот поход описан только в двух летописях, Лаврентьевской и Ипатьевской (из Ипатьевского мон. в Костроме). И обе находились у графа Мусина-Пушкина.
2. Проповеди епископа Кирилла Туровского.
3. Переводные хроники Манассии и Георгия Амартола.
4. «Повесть о разорении Иерусалима» еврейского историка Иосифа Флавия.
5. Девгениево деяние.
6. Библия (на русский язык не переведенная).
7. Слово о Лазаревом воскрешении.
Кроме этих литературных источников, лексикологический анализ устанавливает связь (то есть следы влияния на СЛОВО) с былинами, русскими песнями, феодальной символикой; близость сюжета к «Песне о Роланде», и, что любопытно, даже отзвуки созданных в 18 в. поддельных «Песен Оссиана». И хотя фактически и связь, и близость, и отзвуки существуют, но «слововеды» все это отметают в сторону, так как очевидно, что АВТОР СЛОВА в XII веке «Песен Оссиана» читать не мог и даже былины сложились позднее, а значит, и связи, и отзвуков нет, хотя они фактически есть.
Так вот, вообразим, что АВТОР СЛОВА обложился всеми этими книгами или знал их на память. Кстати говоря, «Девгениево деяние», как утверждают «слововеды» входило в тот сгоревший в 1812 году сборник, который никто из них не видел и который не был описан современниками. «Слово на Лазарево воскрешение» (его перевод) датируется ныне рубежом XII — XIII веков , то есть АВТОР СЛОВА для зачина своей «Ироической песни» использовал, так сказать, литературную новинку. В этом сочинении есть фраза:
«Удари рече Давид в гусли… накладая многоочитая персты на живые струны».
А вот зачин «Ироической песни»:
«Боян же, братие, …свои вещие персты на живые струны воскладая».
Обращение же к певцу, своему предшественнику, взято из переводной хроники Манассии.
При таком обилии источников для создания небольшого произведения, конечно, может возникнуть желание сопоставить текст СЛОВА со всеми ими, и более того, попробовать заново составить утраченное СЛОВО из готовых кирпичиков.
Однако, эта работа давно уже проделана многочисленными «слововедами».
Еще в 1928 году профессор А.С. Орлов показал, что история самого похода излагается по Лаврентьевской и Ипатьевской летописям.
В 1926 году академик В.Н. Перетц указал на несколько десятков словарных совпадений между СЛОВОМ и Ветхим Заветом (Псалтырью, Паремийником), а также Апокалипсисом.
Интересно то, что, если в СЛОВЕ нашлись параллели с книгами Ветхого Завета (еврейской Торой) и с сочинением Иосифа Флавия, то столь популярное в древней Руси Евангелие (а именно, Евангелие и дошло до нас в наибольшем числе памятников на пергаменте XI — XII веков) АВТОР СЛОВА совсем не использовал. Это обстоятельство академика В.Н. Перетца нисколько не удивляет, более того, он подводит тут же и теоретическую базу под это странное явление, утверждая, что в конце XII века Ветхий Завет и Иосиф Флавий были «более сродни манере русских писателей».
Таким образом, имея налицо печатный список «Ироической песни» 180о года издания – единственного беллетристического сочинения XII века, мы, оказывается, обладаем знанием и о некоем количестве «русских писателей» (видимо, во главе с гениальным АВТОРОМ СЛОВА) и даже можем судить о «манере» их творчества.
Кто же эти «русские писатели» и какова их манера?
Их краткий список мы найдем в предисловии к изданию СЛОВА 1987 года («Художественная литература») академика Д. Лихачева. На странице 9 он перечисляет «первые жертвы княжеского произвола против литературы». Ими были: игумен Киево-Печерского монастыря Феодосий; митрополит Илларион, автор «Слова о законе и благодати» (заметим, в нынешней литературе это «Слово» почему-то называется «Слово о законе», а «благодать» куда-то пропала); летописец Нестор.
Обратимся теперь к Словарю книжников (издание 1987 года). Из него мы пополним список «русских писателей» XI — XII веков: Во-первых, за счет АВТОРА СЛОВА, так он многолик. «Слововеды» датируют создание «СЛОВА» («Ироической песни» 1800 г. издания) от 1185 года (времени похода) до 1252 года (времени нашествия Батыя), то есть периодом в 67 лет. Это позволяет им считать Автором слова всех лиц, упоминаемых, хотя бы мимолетно, на страницах летописей, так что число «русских писателей» (они же «книжники») XII века сопоставимо с числом членов областной ячейки Союза Советских Писателей в конце XX века.
Вот список тех, кто в Словаре назван как АВТОР СЛОВА (в скобках – авторы гипотез):
1. Неизвестный по имени участник похода князя Игоря. Варианты: («без сомнения мирянин, не монах» — Карамзин, 1816 год), «христианин» (академик Д.С.Лихачев), черниговец, киевлянин, выходец из Тмутаракани, выходец из Галицко-Волынской Руси; представитель феодальных верхов, военоначальник; в то же время близок к народу и понимает «горечь русских женщин» (академик Б.Д. Греков).
2. «Премудрый книжник Тимофей», упоминутый под 1205 год в Ипатьевской летописи (Н.Головин, 1846 год).
3. Сын тысяцкого Рагуила, он же премудрый книжник Тимофей (писатель И.Новиков, 1938 год) – два разных лица в одном.
4. Сын тысяцкого Миронега, новгородец (И.М.Кудрявцев, 1949 год, он же посадник Мирошка Нездинич и киевский зодчий Петр Милонега).
Тут каким-то образом три разных лица в одном, но то ли еще будет, когда мы перейдем к другим гипотезам. Советую читателю с этого момента оставить всякую надежду найти логику и здравый смысл в гипотезах «слововедов», потому что они готовы на любые подтасовки, несообразности и ложь, лишь бы выдвинуть очередную гипотезу и «доказать» подлинность СЛОВА.
5. Тысяцкий Рагуил Добрынич (отец № 3).
6. «Словутный певец Митуса», имя его нашлось под 1240 год в Ипат. летописи (А.К.Югов, 1944 год).
7. Внук Бояна — «или по крови… или по духу» (?) (А.А.Потебня, 1914, М.В.Щепкина, 1960 год).
8. Петр Болиславович, боярин (академик Б.А.Рыбаков).
9. Черниговский воевода Ольстин Олексич (Т.Сокол, 1976 год)
10. Кочкарь, «милостник», Любимец князя Святослава Всеволодовича (Р.О.Якобсон, США, 1954 год).
11. Автор Слова – княжеского происхождения (то есть не феодал, не военный, не близок народу, не разделял горечь русских женщин – см. № 1) – совсем другой человек (В.Ф.Ржига, 1934 год, Д.И.Иловайский).
12. Сам князь Игорь – (Н.В.Шарлеманъ, 1977 год), (поэт И.И.Кобзев, 1978 год, писатель В.А.Чивилихин «Память»)
13. Князь Святослав Всеволодович (переводчик Слова В.В.Миронов).
14. Князь Святослав Рыльский, погибший в половецком плену 19 лет (переводчик С.В.Горбовский, писатель А.М. Домнин «Матушка-Русь»).
15. Галицкий князь Владимир Ярославович, брат Ярославны (С.Г.Пушик, Л.Е.Махновец).
Составители «Словаря книжников» признают, что «сущностью всех гипотез …является домысливание… но, что автор каждой гипотезы считает свои аргументы «бесспорными».
При таком обилии кандидатур и, учитывая амбиции сочинителей версий, с уверенностью можно сказать, что Автор СЛОВА никогда не будет установлен, если его будут искать в далеком прошлом. Впрочем, и у скептиков уже накопилось немало кандидатур, хотя они их ищут и находят в 17-18 в.
Итак, кто написал СЛОВО, нам не известно, но, может, нам повезет хотя бы с ДАТОЙ создания этого «одинокого памятника»?
Когда же было написано «Слово»?
Как и в случае с именем, «основным источником является только текст самого произведения». Но тут уж все ясно:
«Почнем же, братие, повесть сию от старого Владимира до нынешнего Игоря», говорит Автор во первых строках своего гениального произведения, то есть он недвусмысленно заявляет, что князь Игорь жив («нынешний Игорь»). Так как Игорь умер в 1202 году, то Автор никак не мог, если не врал, написать свое Слово позже этого срока.
Поэтому «слововеды», как и в случае с многоликим Автором, выдвинули ещё одну серию голословных «гипотез». Они утверждают, что Слово написано или в 1185-87, или в 1193, или в 1194-96, или в 1198-99, или осенью 1188, но есть и такие «слововеды», которые, видно, не верят словам защитника интересов трудового народа и смеют утверждать, что Автор Слова (см. выше) написал Слово после поражения на Калке (1223 год, но до 1237! – Альшиц), или в середине XIII века (после 1249-52, то есть при татапах – этнограф Лев Гумилев).
За эту черту никто из «слововедов» не переходит, а о тех, кто переходит, молва умалчивает. О них и говорить нечего – ведь это «скептики», но всё же в Словаре книжников они упомянуты, хотя и с крайним неодобрением их позиций. Вот, что о них там пишут: они «не желают считаться с традициями», они «глухи к художественной системе памятника, плохо воспринимают ритмику поэмы, пытаются «контрабандой» внушить читателю мысль о вторичности Слова; ретушируют текст, при этом «проявляют полную беспомощность» «публикуют недозрелые плоды своих собственных досугов», которые противоречат логике и здравому смыслу, протаскивают в научный оборот басню Хемницера, сомневаются в подлинности Тьмутараканского камня. (Пишет Ф. Прийма об историке А.А. Зимине).
«Ученый» Ф. Прийма не стесняется заявить, что «слововедам» горько сознавать, что «Слово» — памятник с утраченным паспортом, но к их «общей радости» Слово – произведение колоссальной «вместимости», и смело заявляет, что при всякой новой попытке ревизовать его «возраст» оно сможет доказать свое древнейшее происхождение.
«К изучению «Слова», (1926 год стр. 93) – и только в последнее время оказалось, что «бебрян» означает «шелковый» (установил Н.А. Мещерский на основании того, что в переводе Иосифа Флавия греческие слова «шелковые одежды» — переведены «риза бебряны»).
Заканчивая обзор «гипотез», позволю выдвинуть и свою собственную.
Опасаясь того, что её могут принять всерьез, на всякий случай, предупреждаю, что это шутка закоренелого «скептика», пародия на все вышеперечисленные.
В «Слове» довольно безошибочно сообщены сведения, касающиеся родственных отношений князей, что свойственно именно женщинам, хранительницам очага, но есть и существенные исторические и географические ошибки, которые вполне извинимы для женщины XII века и которыми бестактно пользуются в своих доводах против подлинности СЛОВА скептики, например, историк А.А. Зимин.
Да, не знала Ярославна, а может и забыла, или не считала нужным подчеркивать такие факты, как то, что ко времени её знаменитого плача на забралах Путивля они уже год как были сожжены половцами, или, что её отец, Ярослав Галицкий, ко времени написания СЛОВА умер, так же, как еще один князь. Нечего придираться к бедной женщине, которая, конечно, излагая события, построила произведение со свойственным всем женщинам полным отсутствием логики и композиционно настолько противоречиво, что исследователи в течение двух веков только тем и занимаются, что их разгадать.
Чего стоит, например, первая фраза, с которой начинается «Песнь».
«Не лепо ли бяшет, братие, начатии старыми словесы трудных повестей о полку Игореве, а не по замышлению Бояна?», тут же читаем: «Начнем же петь по былинам нового времени»
Даже А.С. Пушкин (сторонник подлинности «Слова»), говоря о начале, восклицает: «Явное противоречие» (ПСС, 1978 год, т. 7, стр. 345).
Трудно понять и смысл слова «аминь» в конце последней фразы: «Князем слава и дружине аминь». То есть; слава князьям, погубившим дружину? Бедные слововеды вынуждены теперь толковать около сотни «темных мест», заменяют их своими «конъюнктурами» и переставлять куски текста, чтобы его можно было хотя бы как-то вразумительно прочесть.
Вернемся к Ярославне. Будучи женщиной, она изложила события образно, эмоционально, лирично. Именно это дало возможность по произведению XII века не только сочинять стихи, но и написать оперу «Князь Игорь».
Вспомним также о том, что ее далекая прабабка Анна, дочь Ярослава Мудрого и потому тоже Ярославна (но, в отличие от нашей героини, известная по имени) была выдана замуж за французского короля. Возможно, да что говорить, «бесспорно», что тогда же из Франции приезжали на Русь певцы-трубадуры, они и занесли в Киев традиции «шансон де гест» («песен о деяниях»). Отсюда и близость к «Песне о Роланде», и знакомство с рыцарской символикой.
Таким образом, со всей определенностью можно утверждать, что именно Ярославна была Автором СЛОВА и, таким образом, явилась предтечей великих поэтесс (называемых поэтами) новейшего времени – Анны Ахматовой и Марины Цветаевой. Влияние поэзии Ярославны на творчество этих поэтов XX века может и должно послужить предметом отдельного исследования». Ну, и так далее, все в том же роде.
Именем, а точнее, отчеством безымянной Ярославны мы завершаем список «русских писателей XII века».
Теперь перейдем к самому жанру и к «манере» русских писателей, к поэтике их творчества. Судя по исследованию «слововедов» тогдашние «русские писатели», хотя и были христианами (см. академик Д. Лихачев), но чисто внешне. Как всякие культурные люди с высоко развитым человеческим достоинством они исповедовали христианство чисто внешне, а глубинно были связаны с языческой сферой понятий (этим же они были близки и народу).
Поэтому они не используют лексику Евангелия, а вводят в СЛОВО и остальные не дошедшие до нас произведения целый сонм богов и божков (Даждь-бог, Велес, Обида, Карна и Жля) из русского языческого пантеона, а заодно и римского царя Траяна. Да еще иранских Хорса и Стрибога.
Как в СЛОВЕ, так и в многочисленных, но не дошедших до нас (из-за «княжеского произвола» и мракобесия церковников), произведениях они широко используют цитаты из переводной греческой и еврейской литературы, предвосхищая «Песни Оссиана». Что касается последних, то с ними они могли познакомиться по древним спискам, дошедшим на Русь через вторую дочь Ярослава, Елизавету, жену норвежского короля.
Эта, можно сказать, «плеяда древнерусских писателей» уже в XII в. заложили основы (посеяли семена и т.п.) того романтизма, который пышным цветом расцвел в Европе в конце XVIII века. Проникнутые уже тогда «национальным духом» эти смелые люди во главе с русской Жанной д’ Арк, Ярославной тож, являют нам пример жертвенности, мученичества и в то же время, свойственной писателям последующих веков, прозорливости. «Они призывают князей к единению как раз перед нашествием… монгольских полчищ», — писал ещё один слововед, Карл Маркс. И этому нельзя не удивляться – за 40 лет чувствовать исторические события!
Что же касается поэтики, то лучше, чем это сделал Г.Н. Поспелов в своей статье «К вопросу о стиле» (1945 год), не скажешь, поэтому позволим себе его процитировать:
«Боян был, по-видимому, самым талантливым в Киевской Руси создателем лиро-эпических кантилен (надо заметить, они тоже до нас не дошли) как второй ступени развития песенного героического эпоса, уже выделившегося когда-то из обрядового хора , но еще не усвоившего себе того «эпического схематизма», который характерен для следующей «былинной» его стадии».
Г.Н. Поспелов в 1945 году, видимо, не учел, что еще в 1894 году И. Забелин фразу «Рек Боян и ходы на Святъславля песнотворца» предложил читать: «Боян и ХОДЫНА*, «и что таким образом, появился еще один певец – Ходына. И эту «конъюнктуру», без ссылки на И. Забелина, позднее ввел в «научный оборот» сам академик Д. Лихачев.
Но пока о Ходыне и его творчестве так мало известно (точнее, ничего не известно), что его даже не занесли в «Словарь книжников» под отдельной статьей, а трактуют лишь в примечаниях к СЛОВУ. Бояну же в этом Словаре уделено 7,5 страниц, и он почти столько же многолик, сколько и АВТОР СЛОВА (есть просто Боян и боян нарицательный; Ян Вышатич, если Боян читать «бо Ян», и землевладелец Боян в Киеве и т.д.).
А.С. Пушкин в статье 1830 года «Опыт изучения древней российской словесности», утверждал, что «старинной словесности» у нас не было, понимая под словесностью «художественную литературу» с ее жанрами (песни, поэмы, рассказы, романы и т.п.). Но, видимо, поэт ошибался, потому что из того, что написано в «Словаре книжников» становится ясно, что уж если в XII веке было столько писателей, то и словесность была (но не сохранилась). К счастью, сохранился в единственном списке шедевр древнерусской литературы «Ироическая песнь о полку Игореве». Рядовые произведения не дошли – но это и естественно, кто бы стал их переписывать.
Но зато уж шедевр терпеливые монахи переписывали во многих обителях в течение 600 лет, при этом тщательно скрывали его от русского народа, от произвола князей и безграмотных церковных иерархов. Показывали только избранным. Например, в 1307 году они показали «Ироическую песнь» Диомиду, «скромному писцу» Пантелеимонова монастыря в Пскове, чтобы он смог списать из неё одну фразу. Чуть позднее монахи показали «Песнь» Софонию-рязанцу, когда он приступил к сочинению «Задонщины» после Куликовской битвы. Ну, Софоний, ничтоже сумняшеся, взял «Ироическую песнь» и почти слово в слово ее переписал, во всяком случае, самые красивые, поэтические места.
Софоний, правда, был более религиозен и везде, где в СЛОВЕ сказано: «за землю Руськую», он пишет: «за землю Русскую и за веру христианскую».
А так , что ж, — ну, переставил победителей и побежденных местами, так что эпитеты, относящиеся к русским (в СЛОВЕ – побежденным, а в ЗАДОНЩИНЕ – победителям), механически попали к врагам, и наоборот. Тут нужно отдать должное Софонию – эпитеты в его «Задонщине» более уместны и по смыслу гораздо более подходят именно в таком сочетании, чем в СЛОВЕ.
Да, так вот, монахи два раза показали и опять спрятали. Даже просвещенный ректор Ярославской семинарии и архимандрит Иоиль ни о чем не догадывался, когда тайком продал графу Мусину-Пушкину шедевр древнерусской литературы «Ироическую песнь».
Да что говорить, сам Мусин-Пушкин, хотя и издал её как пример выражения «национального духа» и подобие «Песен Оссиана» на Руси, видимо, не до конца понимал ценности СЛОВА (он же не знал, что это – СЛОВО, думал, что это «Ироическая песнь»). Во всяком случае, он настолько её не ценил, что легкомысленно оставил ее в Москве, а «злодей» (так граф называет Наполеона) сжег бесценную рукопись (и, надо признать, тем самым оказал бесценную услугу всем сторонникам подлинности СЛОВА. Что бы они сейчас делали, если бы эту рукопись стали изучать современными методами.
Автор словарной статьи «АВТОР СЛОВА» в «Словаре книжников» Л. Дмитриев на странице 25 признает, что «на основе данных текста самого произведения, Автора установить невозможно. Неужели Л. Дмитриев не знал об этом на странице 16, когда писал, что «основным источником является только текст автора». И в конце Л. Дмитриев повторяет, как мантру: «Лучшим и единственно достоверным источником наших сведений об Авторе остается только текст самого памятника, из которого с бесспорной ясностью вытекает, что это был гениальный писатель своего времени (то есть 1185 – 1242 годов), человек высокого гражданского чувства (неплохо звучит: «человек высокого чувства»?), думающий и страдающий думами и страданиями своего народа».
Он будто не замечает, что проблема не в Авторе, а в том, что у нас нет «достоверного источника», то есть предмета для изучения.
Академик Лихачев к этому добавляет, что Автор был книжно образован, но не воплотил в своем «Слове» никаких областных черт, сословных, политических и т.п., ему были близки интересы широких слоев (опять широких! Но не масс, а слоев) трудового населения Руси, слоев, «стремившихся к единству Руси».
___________
Такой результат получили «слововеды» после 200 лет пребывания у этого «единственно достоверного источника», и так как он не иссякает, то на водопой приходят новые и новые стада – ученых, писателей, поэтов. Кого здесь только нет! А, действительно, кого же там нет?
Оказывается, нет народных масс, нет слоев трудового населения Руси – не только широких нет, но и узких, потому что это «гениальное творение», кроме сотрудников Пушкинского Дома, никто не читает. В крайнем случае, люди ходят послушать оперу Бородина, читают плач Ярославны в переложениях разных поэтов и с удовольствием смотрят пляски половецкие из той же оперы. Но, смею предположить, текст «Ироической песни», напечатанный в 1800 г., одолевают немногие.
Материал из Википедии —
Ярославна — русское женское ОТЧЕСТВО от имени Ярослав.
Из носительниц известны по отчеству:
Анна Ярославна (около 1024 — не ранее 1075) — дочь князя Ярослава Мудрого, жена (1049—1060) французского короля Генриха I.
Ефросиния Ярославна — дочь Ярослава Осмомысла, жена Игоря, князя новгород-северского. Широкую известность приобрёл т. н. «плач Ярославны» — поэтическая часть книги «Слово о полку Игореве»
Ярославна — неофициальное, но употребительное название жительниц Ярославля.
МНЕНИЯ СКЕПТИКОВ
Из рукописи А.А.Зимина. Глава 8 «Судьба «Слова» в научной литературе XIX – XX веков»
1806 год К. Годебский – первый перевод «Слова» на польский язык:
Мусин-Пушкин «действительно объявил, что он был только переводчиком рукописи с древнего (языка)… но поскольку многие сомневаются в этом источнике… осмеливаемся ее счесть за произведение подложное или, по меньшей мере, переработанное при его подновлении»
1812 год. М.Т. Каченовский «Взгляды на успехи российского витийства в первой половине истекшего столетия» — Тр. Общества любителей Российской словесности при Московском университете», ч. I, М., 1812, стр. 20. Сравнивая слог «Русской правды» со «Игоревой песнью», он сделал оговорку: «ежели песнь сия в самом деле есть остаток отдаленной древности».
1812 год. 4 мая К.Ф. Калайдович в речи на заседании ОЛРС говорил:
«Игорева песнь произвела сомнение в ученых людях: они не могли уверить себя, что поэма сия принадлежит XII веку» (Тр. ОЛРС, ч. I, М., 1812, с. 20
Спор о времени составлении «Ироической песни князя Игоря» начался сразу после ее издания в 1801 году. При втором издании в 1810 году «Песнь Игоря» была ПЕРЕИМЕНОВАНА в «Слово о полку Игоревом»..
1813. Первая версия о том, где и как граф Мусин-Пушкин нашел «ПЕСНЬ»,
изложена в словаре Евг. Болховитина:
«Граф А.И. Мусин-Пушкин купил их (летописи) за 500 рублей и при разбирании …нашел между ними пергаменную Несторову летопись, написанную в 1375 году… Другую …за подписанием Ф.И. Кривоборского в 1604 году (речь идет о Лаврентьевской летописи), многие летописи с примечаниями Татищева, «Книга Большого Чертежа России», им же изданная «Летопись патриарха Никона», множество Петрова времени документов».
«Словарь русских советских писателей…» М., 1845, т. I, с.317. Рукопись передана в ОИДР в 1813 году. (Книга Большого Чертежа и Летопись патриарха Никона были изъяты (украдены) из книгохранилища Воскресенского Ново-Иерусалимского монастыря),
СКЕПТИКИ – 2
Калайдович К.Ф. «Записки для биографии графа А.И. Мусина-Пушкина» //Вестник Европы, 1813, ч. 72, № 21/22, с. 76-91. Почти дословно повторил версию о приобретении бумаг Крекшина: «Нечаянно он (граф Мусин-Пушкин) узнал, что привезено на рынок в книжную лавку на нескольких телегах премножество старинных книг и бумаг, которых великая куча лежит в лавке у книгопродавца, принадлежавших комиссару Крекшину… без остатка все купил…, при себе положа на телеги…»
Прочитав это сообщение Калайдовича, известный библиограф, переводчик, издатель, служащий Публичной библиотеки В.С. Сопиков 5 декабря 1813 года написал письмо Калайдовичу: «В последних книжках «Вестника Европы» — № 21 и № 22 несправедливо сказано, что будто с журналом Петра Великого, собранным г. Крекшиным, купленным на рынке у книгопродавца, нашел он (граф) Лаврентьевский список Несторовой летописи и многие другие важные древние летописи и книги. Книгопродавец, у коего он купил эту кучу за 300 рублей, был я. Сия куча привезена была ко мне не на многих телегах, а на одних обыкновенных роспусках и содержала в себе 37 (а не 27) книг черного журнала о делах Петра Великого и несколько печатных указов императрицы Анны Иоанновны и ничего более».
(цитируется по Дмитриеву Л.А. «История открытия «Слова» в сборнике: «Слово о полку» — памятник XII века», М.-Л., 1962, с. 415-416)
Вторая версия изложена самим Мусиным-Пушкиным при передаче в Публичную библиотеку Лаврентьевской летописи в 1811 году. По его словам, она попала к нему «от господина Деденева, внука и наследника комиссара», полковника А.М. Деденева (умер до 1792 года); к Сопикову материалы Крекшина поступили в 1791 году.
Третья версия изложена Мусиным-Пушкиным в письме К.Ф.Калайдовичу от 20 ноября 1813 года. Он сообщил, что «Слово» приобрел его комиссионер у впавшего в нужду архимандрита Спасского монастыря в Ярославле Иоиля (Быковского). Просил сведения не разглашать.
Ю.К. Бегунов – «Вопросы литературы», 1963, № 3, стр. 231-232.
СКЕПТИКИ – 3
ПЕРЕПИСКА К.Ф.Калайдовича с А.И. Мусиным-Пушкиным:
28 декабря 1813 года Калайдович писал графу:
«Желая успокоить легковерных, утвердить благомыслящих и притупить жало неблагонамеренных, я хотел бы иметь подробнейшее известие о Песни Игоревой, к которой можно было бы приобщить известие о всех пиесах, с нею вместе помещенных… Мы все сие желаем сделать некоторым актом, засвидетельствованным Д.Н. Бантыш-Каменским, Н.М. Карамзиным и А.Ф. Малиновским – назовите, которых вы знаете, и положить для утверждения в Архив Коллегии Иностранных Дел».
На это письмо граф не ответил. В письме от 1 января 1814 года Калайдович просил «наименовать особ, видевших подлинник Песни Игоревой», но в ответ получил следующее:
«Предлагаемое Вами свидетельство о подлинности Игоревой песни почитаю излишним, прошу оное оставить. … Прошу оставить ответы мои между нами».
На сообщение Калайдовича о приписке к Апостолу 1307 года, которую Калайдович расценил, «как неоспоримое доказательство» подлинности «Слова», граф ответил: «замечание Ваше нахожу весьма справедливым», но в восторг почему-то не пришел. Известный слововед (или слововедка?) В.П. Андрианова-Перетц пишет: «Каким же в таком случае искусным притворщиком был Мусин-Пушкин, если он сумел так сдержанно-спокойно ответить Калайдовичу». Она же удивляется тому, как мог граф «не воспользоваться сообщением Калайдовича и не поднять шум о его находке».
А.А. Зимин пишет (стр. 847): «В обстановке, когда уже раздавались голоса, утверждавшие, что «Слово» — позднейший памятник, А.И. Мусин-Пушкин скорее должен был не поднимать «шума» из-за Апостола, так как он-то сам прекрасно знал, в каком отношении находилась приписка Домида к тексту «Слова». «Шум» мог обернуться против самого издателя «Слова».
1814 год 18 января письмо Евг. Болховитина к Калайдовичу: () предполагал, что песнь сочинена в XV веке.