3. Ю.А. Коробьин. Пушкин и Воронцов. 1962

 

 Ю.А. КОРОБЬИН

 

 ПУШКИН И ВОРОНЦОВ 

Amicus Plato, sed magis amica – veritas[*]

            Самая острая эпиграмма на Воронцова написана Пушкиным в двух вариантах: 

Полу-милорд, полу-купец,

Полу-мудрец, полу-невежда,

Полу-подлец, но есть надежда,

Что будет полным, наконец.

и 

Полу-герой, полу-невежда,

К тому ж ещё полу-подлец,

Но тут, однако ж, есть надежда,

Что полным будет, наконец.

 Кто же был этот Воронцов, которого Пушкин так злобно и ядовито отхлестал своей эпиграммой в 1824 году в Одессе? И что послужило причиной их вражды?

 В биографиях Пушкина на эти вопросы ясного ответа получить нельзя. На первый вопрос следует краткий ответ: граф Воронцов, под началом которого находился высланный на юг Пушкин, был генерал-губернатором Новороссийского края. На второй вопрос следует довольно неясный и неубедительный ответ: Воронцов послал царю Александру I политический донос на Пушкина, в результате чего Пушкина выслали из Одессы в село Михайловское. А добивался Воронцов высылки Пушкина из Одессы потому, что ревновал его к своей жене, в которую Пушкин был влюблён. В этом и заключалась подлость Воронцова.

Итак, кто же был этот Воронцов?

 Родоначальником Воронцовых был Семион, прибывший в 1287 году из немцев в Киев к Ярославу Владимировичу. Внук его Протасий в 1326 году управлял Москвой в отсутствии великого князя Ивана Даниловича. Сестра жены великого князя Ивана Даниловича была замужем за Николаем – братом Пртасия. При Дмитрии Донском внук Протасия Фёдор получил прозвище Воронец, откуда и пошли Воронцовы.

При царях Воронцовы были воеводами, наместниками, думными боярами и стольниками. Дед Михаила Семёновича Воронцова Михаил Илларионович Воронцов, женатый на двоюродной сестре императрицы Елизаветы, и братья его Роман и Иван были возведены в графское достоинство Елизаветой в 1760 году. Отец Михаила Семёновича, граф Семён Романович, родился в 1744 году. С 1803 года он – генерал-поручик и посол в Лондоне, где и скончался в 1831 году в чине генерала от инфантерии.

 

Михаил Семёнович Воронцов родился в 1782 году. Воспитывался у отца в Англии, где получил отличное образование. Наравне с русским, он в совершенстве владел французским, английским, немецким языками и свободно читал по-итальянски и на латыни римских классиков. Четырёх лет от роду Михаил Семёнович был записан в лейб-гвардии Преображенский полк.

Несмотря на то, что Воронцов по своему знатному происхождению и связям мог спокойно делать карьеру при царском дворе, он в 1803 году, то есть 21-го года, добровольно отправляется на Кавказ, где начинает свою военную карьеру с младшего офицерского чина. За два года пребывания на Кавказе Воронцов участвовал в нескольких сражениях, а также в переговорах с царём Имеретинским о принятии Имеретии в подданство России. За два года Воронцов дослужился до чина капитана и за боевые заслуги получил орден Георгия 4-ой степени.

 

В 1805 году началась война с Наполеоном. Воронцов возвращается в Петербург, зачисляется в армию в чине капитана и участвует во всех войнах против Наполеона и Турции.

В 1806 году он полковник. В 1807 – командует Преображенским полком и во время переговоров в Тильзите находится там с 1-ым батальоном своего полка. С 1809 по 1811 год Воронцов на войне с Турцией в армии Багратиона командиром Нарвского полка. В 1810 году он генерал-майор.

Главнокомандующими армиями против турок были последовательно Багратион, Каменский и Кутузов.

За взятие Рущука Воронцов получил золотую шпагу «за храбрость».

В марте 1812 года Воронцов переводится во 2-ую Западную армию Багратиона начальником сводной гренадерской дивизии. В Бородинском сражении из четырёх тысяч его гренадер осталось в строю только триста человек, а сам он был ранен в ногу, вынесен из боя и затем отвезён в Москву, а оттуда в своё подмосковное имение, где он пробыл около полугода. В своём доме в селе Андреевском Воронцов устроил госпиталь для 300 солдат и 50 офицеров. После выздоровления Воронцов вернулся в армию Чичагова опять командиром сводной гренадерской дивизии.

За взятие Позена получил чин генерал-лейтенанта.

За участие в «битве народов» при Лейпциге Воронцов награждён орденами Александра Невского и Георгия 2-ой степени.

После сражения при Лейпциге Воронцов был командиром 12-й дивизии в авангарде корпуса Ермолова. В кампании 1814 года Воронцов успешно выдержал сражение против войск самого Наполеона при городе Краоне. В сражении под Парижем, командуя особым отрядом, с боем взял предместье Ла-Вилетт.

 

После окончания войны Воронцов был оставлен во Франции командующим оккупационным корпусом до 1818 года включительно. В эти годы Воронцов близко познакомился с герцогом Веллингтоном, который был главнокомандующим всеми оккупационными войсками во Франции, а также с кронпринцем шведским, ставшим впоследствии королём.

 

В 1819 году Воронцов в Париже женился на графине Елизавете Ксаверьевне Браницкой, мать которой, урождённая Энгельгардт, была племянницей Потёмкина. Будучи и сам очень богатым помещиком, Воронцов после женитьбы на Елизавете Браницкой, принесшей ему в приданое семь миллионов рублей золотом, стал одним из самых богатых людей России.

 

По окончании наполеоновских войн, вернувшись на родину 30-летним генерал-лейтенантом с всевозможными орденами, несметно богатый и женатый на дочери влиятельной придворной дамы, Воронцов мог бы спокойно оставаться при дворе с перспективой на дальнейшую блестящую карьеру. Но он просит государя дать ему возможность работать в Новороссийском крае, где он уже побывал, и его прельстила перспектива продолжать дело развития этого края, начатое герцогом Ришелье.

 

Герцог Ришелье Арман Эммануэль Софи Сантимени дю Плесси, эмигрировавший из Франции, двадцать лет служил в русской армии. В 1803 году он был назначен градоначальником Одессы, а в 1805 – генерал-губернатором Новороссийского края. Ришелье много сделал для развития торговли и промышленности края и особенно Одессы. Но в 1814 году, после реставрации Бурбонов, он вернулся во Францию и по настоянию Александра I был назначен Людовиком XVIII председателем совета министров и министром иностранных дел Франции.

С 1814 по 1822 год генерал-губернатором Новороссийского края был граф Ланжерон.

В 1823 году Воронцов назначается Новороссийским генерал-губернатором и наместником Бессарабской области. Ему был 41 год. Этот пост он занимал до 1845 года, то есть 22 года. За эти годы Воронцов проявил исключительную энергию и инициативу в деле развития края, его торговли, промышленности и просвещения. Воронцову обязаны: Одесса – небывалым дотоле расширением торгового значения и увеличением благосостояния; Крым – развитием и усовершенствованием виноделия, устройством превосходного шоссе по южному берегу полуострова, разведением всяческих полезных растений и первыми опытами лесоразведения. По его почину в Одессе было учреждено общество сельского хозяйства, в трудах которого он сам принимал деятельное участие. Многим обязана ему и одна из важнейших отраслей этого края – промышленное разведение тонкорунных овец. За свой счёт Воронцов выписал из Франции, Испании и с берегов Рейна виноградные лозы и раздавал их местным жителям для насаждения в Крыму. Из Испании и Саксонии выписывал лучшие породы овец и баранов и сортировщиков шерсти. При нём в 1828 году получило начало пароходство по Чёрному морю.

В 1825 году Воронцов был произведён в генералы от инфантерии.

Во время войны1828 – 1829 годов с Турцией, после того как князь Меншиков не справился с задачей взятия Варны, на его место начальником осады был назначен Воронцов. В конце сентября 1828 года Варна была взята, и Воронцов получил золотую шпагу с алмазами с надписью «За взятие Варны».

В кампанию 1829 года, благодаря содействию Воронцова, войска, действовавшие в Турции, бесперебойно получали все необходимые запасы.

Чума, занесённая из Турции, не проникла в глубь России, благодаря своевременно принятым энергичным мероприятиям Воронцова.

В 1837 году Николай I с семьёй должен был приехать в Алупку к Воронцову в гости. Воронцов заранее приказал архитектору Эшлиману подготовить план и смету для переустройства татарского посёлка Ялты в город. Эшлиман всё подготовил, и по докладу Воронцова Николай I 17 сентября 1837 года утвердил переустройство посёлка в город Ялту. Со следующего года начались работы. А перед этим Воронцов основал город Бердянск.

В декабре 1844 года Николай I прислал Воронцову срочное секретное письмо с предложением принять пост его наместника на Кавказе и главнокомандующего всеми кавказскими войсками хотя бы на три года, с оставлением его генерал-губернатором Новороссийского края. Воронцов ответил царю, что едва ли он справится с этой задачей, но царь настоял, и Воронцов согласился. Приехал он в Тифлис 25 марта 1845 года.

После прибытия Воронцова военное положение на Кавказе резко изменилось к лучшему: была занята резиденция Шамиля – аул Дарго. В 1848 году были взяты две твердыни Дагестана – аулы Гаргебиль и Салты.

Плодотворна была и гражданская деятельность Воронцова. Умело используя своё влияние, Воронцов добился добровольного присоединения к России значительной части владений кавказских феодалов. Он основал город Ейск, прокладывал дороги, разделил всё Закавказье на губернии, основал первую газету «Кавказ».

В 1848 году Воронцов с нисходящим потомством был возведён в княжеское достоинство, а в 1852 году, в связи с пятидесятилетием служения, ему был присвоен к носимому им княжескому достоинству титул светлости. Но, начиная с того же года, Воронцов стал часто болеть, выехал в Карлсбад на лечение и в 1854 году получил полную отставку. В 1856 году после коронации Александр II произвёл Воронцова в генерал-фельдмаршалы и вручил ему маршальский жезл. Воронцов получил самое высокое воинское звание. Умер он 6 ноября 1856 года 74 лет в Одессе, где был похоронён в кафедральном соборе. Воронцову поставили два памятника: в Одессе и Тифлисе.

            Современники Воронцова дают ему единодушную характеристику (я исключаю восторженные отзывы о нём его приближённых – секретаря Щербинина и адъютанта князя, Дондукова-Корсакова, написавших его биографии): это был человек умный, энергичный, просвещённый деятель александровской и николаевской эпох.

            Воронцов был страстный библиофил: всю свою жизнь он собирал книги на всех европейских языках; к нему перешли библиотеки его отца и дяди Александра Романовича (по завещанию). После смерти Михаила Семёновича в его алупкинском дворце осталась библиотека в тридцать тысяч томов, которая только в 1957 году была перевезена в библиотеку Академии наук. Архив князя Воронцова, тщательно им сбережённый и изданный его сыном Семёном Михайловичем в 1870-1897 годах, составил сорок томов.

Воронцов отличался широкой щедростью. Известен, например, его поступок подлинного grand seigneur’а. Оставляя в 1818 году пост командующего оккупационным корпусом во Франции и не желая, чтобы какие-либо нарекания падали на русские войска, Воронцов потребовал сведения о долгах, сделанных солдатами и офицерами вверенного ему корпуса, и перед выступлением корпуса из Франции заплатил всю сумму, достигавшую почти одного миллиона франков, из своих собственных средств.

Наружность Воронцова привлекала внимание своим аристократическим изяществом: высокий, сухой, черты лица, словно отточенные резцом, взгляд спокойный, тонкие губы с постоянно играющей на них ласково-пренебрежительной улыбкой.

 

И друзья, и недруги Пушкина, и сам царь неоднократно выражали удивление: как это Пушкин не ужился с Воронцовым.

 

Но каков же был Пушкин, когда он столкнулся с Воронцовым в 1823 –1824 годах в Одессе? Ответ на этот вопрос всегда бессознательно искажается вследствие яркого света лучей пушкинской славы. Невольно мы в своём воображении представляем такого Пушкина, какого впитали в себя с детских лет, и забываем, что в 1824 году это был молодой человек с ещё неустановившимся характером и не развернувшимся гением.

В 1823 году Воронцову был 41 год, а Пушкину – 23-24 года. К этому времени Пушкин написал и издал только две крупные вещи: «Руслана и Людмилу» в 1820 году и «Кавказского пленника» в 1822 году. «Братья разбойники» хотя и писались в 1821 и 1823 годах, но изданы были только в 1825 году в «Полярной звезде». «Песнь о вещем Олеге», написанная в 1822 году, впервые напечатана в 1825 году в «Северных цветах». «Бахчисарайский фонтан» написан в 1823 году, но издан в марте, а в Одессе получен в апреле 1824 года. «Цыган» Пушкин начал писать в Одессе в 1824 году, но закончил 10 октября 1827 года в Михайловском. «Подражания Корану» написаны в конце 1824 года в Михайловском и посвящены Осиповой. На всех крупных вещах этого времени лежит крепкая печать Байрона, от которой Пушкин освободился только в Михайловском.

Многие мелкие стихотворения Пушкина, написанные им и изданные до 1824 года, были проявлением истинного гения, но ещё не сформировавшегося, а славу ему создали главным образом стихи и острые эпиграммы на царя и его сподвижников, хотя не изданные, но ходившие по рукам в списках.

К 1824 году как не развился ещё пушкинский поэтический гений, так и не отстоялся ещё его характер. Друзья Пушкина А.И. Тургенев и П.А. Вяземский советовали ему угомониться и перестать выкидывать свои лицейские штучки и остроумно называли его «бес арабский». Декабрист Басаргин, встречавший Пушкина в Одессе, пишет о нём в своих воспоминаниях: «…как человек он мне не понравился: какое-то бреттёрство, suffisance (самонадеянность) и желание уколоть, осмеять других».

За два с половиной года пребывания в Кишинёве Пушкин ухитрился семь раз доводить ссоры до дуэлей, из которых пять были предотвращены стараниями его друзей и генерала Инзова, а два всё-таки состоялись: с Зубовым, который промахнулся, а Пушкин от выстрела отказался, и со Старовым –  обменялись выстрелами и помирились. Пушкин сказал: «Я всегда вас уважал, полковник, и потому принял ваш вызов». Старов ответил: «И хорошо сделали, Александр Сергеевич. Я должен сказать, что вы так же хорошо стоите под пулями, как хорошо пишете».

Кстати сказать, Пушкин в течение своей жизни восемнадцать раз доводил свои ссоры до дуэлей.

В Петербурге:

  1. С Кюхельбекером в 1818 году из-за эпиграммы Пушкина на него.

 За ужином объелся я,

Да Яков запер дверь оплошно –

Так было мне, мои друзья,

И кюхельбекерно и тошно.

 

Кюхельбекер был взбешён, потребовал дуэли, стрелял первым и промахнулся. Пушкин стрелять отказался, и потом их помирили.

  1. С лицеистом Корфом в 1819 году.
  2. С майором Денисевичем в том же году.

Оба закончились примирением.

В Кишинёве:

4. С Орловым, 5. С Алексеевым, 6. С Дегильи, 7. С Зубовым, 8. Со Старовым, 9. С Лановым, 10. С Инглези, 11. С Тудараки Балшем, 12. С каким-то греком, которого Пушкин вызвал на дуэль из-за проявленного тем удивления, что Пушкин не читал какой-то книги.

 

В Одессе:

13. С неизвестным в 1824 году, который стрелять отказался, и Пушкин отпустил его с миром.

 

В Петербурге:

14. С Толстым-Американцем в 1826 году,

15. С Соломирским в 1827 году,

16. С Лагрене в 1828 году,

17. С Соллогубом в 1836 году,

18. С Дантесом в 1837 году.

 

            Все дуэли кончались примирением, за исключением последней. Не зря Пушкин сделал такое лирическое отступление в XXXIII строфе 6-ой главы «Евгения Онегина»:

                                   Приятно дерзкой эпиграммой

Взбесить оплошного врага;

Приятно зреть, как он, упрямо

Склонив бодливые рога,

Невольно в зеркало глядится

И узнавать себя стыдится;

Приятней, если он, друзья,

Завоет сдуру: это я!

Ещё приятнее в молчанье

Ему готовить честный гроб

И тихо целить в бледный лоб

На благородном расстоянье;

Но отослать его к отцам

Едва ль приятно будет вам.

 

За что и для чего Пушкин был выслан из Петербурга на юг России? Лучший ответ на этот вопрос даёт официальное письмо, написанное статс-секретарём Министерства иностранных дел графом Каподистрия к генералу Инзову. Это письмо, написанное по-французски, было скреплено личной надписью императора: «Быть по сему. Александр», 5 мая 1820 г., Царское Село. Оно было вручено Пушкину для передачи генералу Инзову. Оно было найдено Л.И. Поливановым в 1886 году в архиве Министерства иностранных дел и опубликовано им в «Русской Старине» за январь 1887 года, а затем приведено в I томе сочинений Пушкина в издании Брокгауза и Ефрона, в статье П. Морозова «От лицея до ссылки». Вот это письмо.

«Г. Пушкин, воспитанник Царскосельского лицея, причисленный к департаменту иностранных дел, будет иметь честь передать сие письмо вашему превосходительству.

Письмо это, генерал, имеет целью просить вас принять этого молодого человека под ваше покровительство и просить вашего благосклонного попечения.

Дозвольте мне сообщить вам о нём некоторые подробности. Исполненный горестей в продолжении своего детства, молодой Пушкин оставил родительский дом, не испытывая сожаления. Лишённый сыновней привязанности, он мог иметь лишь одно чувство – страстное желание независимости. Этот ученик уже рано проявил гениальность необыкновенную. Успехи его в лицее были быстры. Его ум вызывал удивление, но характер его, кажется, ускользнул от взора наставников.

Он вступил в свет сильный пламенным воображением, но слабый полным отсутствием тех внутренних чувств, которые служат заменой принципов, пока опыт не успеет дать нам истинного воспитания. Нет той крайности, в которую бы не впадал этот несчастный молодой человек, как нет и того совершенства, которого не мог бы он достигнуть высоким превосходством своих дарований. Поэтическим произведениям своим он обязан известного рода славою, значительными проступками и покровительством почтенных друзей, которые открывают ему путь к исправлению, если это ещё не поздно и если он решится ему последовать.

Несколько поэтических пиес, в особенности «Ода на вольность», обратили на Пушкина внимание правительства. При величайших красотах концепции и слога, это последнее произведение запечатлено опасными принципами, навеянными направлением времени или, лучше сказать, той анархической доктриной, которую по недобросовестности называют системою человеческих прав, свободы и независимости народов.

Тем не менее, гг. Карамзин и Жуковский, осведомившись об опасностях, которым подвергся молодой поэт, поспешили предложить ему свои советы, привели его к признанию своих заблуждений и к тому, что он дал торжественное обещание отречься от них навсегда.

Г. Пушкин кажется исправившимся, если верить его словам и обещаниям. Однако эти покровители полагают, что его раскаяние искреннее и что, удалив его на некоторое время из Петербурга, доставив ему занятие и окружив его добрыми примерами, можно сделать из него прекрасного слугу государству или, по крайней мере, писателя первой величины.

Отвечая на их мольбы, император уполномочивает меня дать молодому Пушкину отпуск и рекомендовать его вам. Он будет прикомандирован к вашей особе, генерал, и будет заниматься в вашей канцелярии как сверхштатный. Судьба его будет зависеть от успеха ваших добрых советов. Соблаговолите же дать ему их. Соблаговолите просветить его неопытность, повторяя ему, что все достоинства ума без достоинств сердца почти всегда составляют преимущество гибельное и что слишком много примеров убеждают нас в том, что люди, одарённые прекрасными дарованиями, но не искавшие в религии и нравственности предохранения от опасных уклонений, были причиною несчастий как своего собственного, так и своих сограждан.

Г. Пушкин, кажется, желает избрать дипломатическое поприще и начал его в департаменте. Не желаю ничего лучшего, как дать ему место при себе, но он получит эту милость не иначе, как через ваше посредство и когда вы скажете, что он её достоин.

    Вы не ожидали такого поручения. Если оно будет для вас стеснительно, то пеняйте на то доброе и заслуженное мнение, которое о вас имеют.»

            Итак, совершенно ясно, что Пушкин выслан на юг за противоправительственные стихи и, особенно, за «Оду на вольность». А так как такие стихи могут писать только «безнравственные люди», то Пушкин и посылается к генералу Инзову для «нравственного перевоспитания». А поскольку нравственность обосновывается религией, то Пушкина перевоспитывать надо в религиозном духе. Так это понимали и царь, и Каподистрия, и Карамзин, и Жуковский; так это понимали Инзов и Воронцов. Карамзин писал о Пушкине в одном из своих писем: «Я просил о нём из жалости к таланту и молодости… Если он и теперь не исправится, то будет чёртом ещё до отбытия своего в ад».

            В апреле 1821 года граф Каподистрия, по приказанию государя, запрашивает Инзова о поведении Пушкина. И вот Инзов, который действительно относился к Пушкину по-отечески, даёт такой ответ, в котором не только не говорится об исправлении Пушкина, и, следовательно, о возможности его возвращения в Петербург, а наоборот, деликатно доводится до сведения высших властей, что, хотя Пушкин ведёт себя хорошо, но «в разговорах со мной обнаруживает иногда пиитические мысли…» И точка? Да, в статье Яцимирского «Пушкин в Бессарабии», во II томе сочинений Пушкина издания Брокгауза и Ефрона, тут поставлена точка. В изложении Яцимирского, Инзов, по-отечески относившийся к Пушкину, дал о нём хороший отзыв и тем защитил его от всяких неприятностей. Но напрасно Яцимирский поставил точку там, где как раз надо было продолжить ответ Инзова на запрос графа Каподистрия, потому что в этом-то продолжении и заключается подлинный смысл ответа. Вот подлинный и полный ответ генерала Инзова графу Каподистрия от 28 апреля 1821 года из Кишинёва.

    «Милостивый Государь, граф Иван Антонович!

    На почтеннейший отзыв вашего сиятельства от 26 апреля я приемлю честь уведомить вас, милостивый государь, что присланный ко мне из С.Петербурга коллежский секретарь Пушкин, живя в одном доме со мной, ведёт себя хорошо и при настоящих смутных обстоятельствах не оказывает никакого участия в сих делах. Я занял его переводом на российский язык составленных по-французски молдаванских законов и тем, равно другими упражнениями по службе, отнимаю способы к праздности. Он, побуждаясь тем же духом, каким исполнены все парнасские жители, и ревностному подражанию некоторым писателям (намёк на Байрона!), в разговорах со мной обнаруживает иногда пиитические мысли. Но я уверен, что лета и время образумят его в сем случае и опытом заставят признать неосновательность умозаключений, посеянных чтением вредных сочинений и принятыми правилами нынешнего столетия».

            Дальше идёт просьба выслать Пушкину жалование в размере 700 руб. в год.

            Граф Каподистрия искренне желал вернуть Пушкина в Петербург, но при непременном условии его «нравственного исправления», засвидетельствованного генералом Инзовым, о чём он писал ему в письме своём от 5 мая 1820 года: «Эту милость он получит не иначе, как через ваше посредство, и когда вы скажете, что он её достоин».

            Генерал Инзов относился к Пушкину по-отечески, но он был честный слуга своему государю и обманывать его не хотел и не мог. Правда, Инзов умолчал обо всех проказах Пушкина в Кишинёве: игре в карты, скандальных романах с местными дамами, ссорах и дуэлях. Умолчал потому, что смотрел на них как на грехи молодости, и понимал, что не они интересуют царя и его министра. Генерал Инзов отвечал за «нравственное перевоспитание» Пушкина, то есть за выветривание из его головы вольнолюбивых мыслей. И вот тут-то Инзов не только не выгородил Пушкина, но прямо писал, что «только время и опыт образумят его и заставят признать неосновательность умозаключений, посеянных чтением вредных сочинений и принятыми правилами нынешнего столетия».

Совершенно ясно, что после такой аттестации граф Каподистрия не мог просить государя о возвращении Пушкина в Петербург. А вскоре после этого он вышел в отставку и уехал за границу, и судьба Пушкина перешла в руки Нессельроде. О скором возвращении в столицу не могло быть и речи. Тогда Пушкин стал мечтать о переезде в Одессу, куда Инзов его не пускал даже на короткое время, боясь вредного на него влияния «либерального» одесского общества.

Но вот 7 мая 1823 года состоялось назначение графа Воронцова Новороссийским генерал-губернатором и наместником Бессарабии. По просьбе Пушкина, его друзья, А.И. Тургенев и П.А. Вяземский, добиваются у Нессельроде перевода его из Кишинёва в Одессу, в непосредственное подчинение Воронцову. Последний получает от Нессельроде соответствующее предписание и принимает от генерала Инзова Пушкина вместе с упомянутым выше письмом графа Каподистрия от 5 мая 1820 года, в котором указано, что Пушкин посылается к нему для нравственного перевоспитания. На это обстоятельство надо обратить особое внимание, чтобы не забывать, какую миссию взял на себя Воронцов, принимая Пушкина от Инзова.

25 августа 1823 года Пушкин пишет из Одессы брату своему Льву: «Здоровье моё давно требовало морских ванн; я насилу уломал Инзова, чтобы он отпустил меня в Одессу, – я оставил мою Молдавию и явился в Европу. Между тем приезжает Воронцов, принимает меня очень ласково, объясняет мне, что я перехожу под его начальство, что остаюсь в Одессе…» И не прошло года, как Пушкин написал на Воронцова самую злобную, бичующую, как хлыстом по лицу, эпиграмму.

 

Прежде чем разобраться в причинах, приведших к полному разрыву между Пушкиным и Воронцовым, надо совершенно беспристрастно рассмотреть, в какой мере Пушкинская характеристика, данная в эпиграмме, соответствует действительности. Начнём по порядку.

  1. «Полу-милорд».

Нет, и по рождению, и по богатству, и по воспитанию, и по занимаемому положению он был полный милорд, с которым очень многие из чистокровнейших английских милордов могли бы потягаться. Три русских императора неизменно были к нему благосклонны, хотя он не служил при дворе и не был царедворцем. С ним были в дружеских отношениях и переписке король шведский и герцог Веллингтон. Всего этого с избытком хватит для полного милорда.

  1. «Полу-купец».

Нет, он никогда ничем не торговал, но промышленность и торговлю всегда поддерживал и развивал. В Англии он был бы первоклассным вигом, и только помещичье-дворянское легкомыслие могло его за это третировать.

  1. «Полу-герой».

Если много орденов и чинов он получил благодаря своему знатному происхождению, то всё-таки со счетов никуда не скинешь его военных подвигов на Кавказе, в Турции и в наполеоновских войнах.

В 1812 году, сейчас же после Бородинского боя, Жуковский написал стихотворение «Певец во стане русских воинов». Теперь эти стихи можно читать с величайшим трудом, но в своё время их считали верхом совершенства, заучивали наизусть, везде читали вслух. И именно эти стихи принесли Жуковскому первые лавры его славы. Любопытно, что в то время как всем прославленным героям Отечественной войны (Багратиону, Ермолову, Сеславину и другим) Жуковский в своём «Певце» посвятил по две-три строки, исключая, конечно, Кутузова, одному Воронцову он посвятил две строфы, по 12 строк каждая. Вот эти строки.

 

«Наш твёрдый Воронцов, хвала!

О други, сколь смутилась

Вся рать славян, когда стрела

В бесстрашного вонзилась;

Когда полмёртв, окровавлён,

С потухшими очами,

Он на щите был изнесён

За ратный строй друзьями.

Смотрите… язвой роковой

К постеле пригвожденный,

Он страждет, братскою толпой

Увечных окруженный.

 

Ему возглавье – бранный щит,

Незыблемый в мученье,

Он с ясным взором говорит:

— Друзья, бедам презренье!

И в их сердцах героя речь

Веселье пробуждает,

И, оживясь, до полы меч

Рука их обнажает.

Спеши ж, о витязь наш, воспрянь!

Уж ангел истребленья

Горé подъял ужасну длань

И близок час отмщенья!»

 

В исторической перспективе подвиг Воронцова на Бородинском поле отошёл на задний план, но в 1812 году он, видимо, произвёл большое впечатление. Отнести строфы Жуковского, посвящённые Воронцову, к каким-то их личным отношениям нельзя, потому что в 1812 году они даже не могли быть знакомы. До 1814 года Жуковский жил в имениях у Протасова и Юшкова, где давал уроки детям. Только в 1815 году он был приглашён на должность чтеца царицы, а с 1817 года стал учителем невесты будущего царя Николая I, и только с этого года он стал придворным, когда и мог познакомиться с Воронцовым.

Нет, Воронцов был настоящий герой Отечественной войны 1812 года и таким он на нас смотрит с портрета кисти Доу.

  1. «Полу-невежда».

Нет, Воронцов был один из самых образованных и просвещённых деятелей александровской и николаевской эпох, владевший в совершенстве всеми европейскими языками, свободно читавший латинских классиков, любивший и ценивший хорошую книгу, собравший библиотеку в 30 тысяч томов.

  1. «Полу-подлец, но есть надежда,

Что полным будет наконец».

Первые четыре язвительные клички, пришпиленные Пушкиным к имени Воронцова, не только не соответствовали действительности, но прямо ей противоположны, в чём ему не отказывает, хотя и с замалчиванием его заслуг, ни один из биографов Пушкина. Но пятый эпитет вызывает вопросы, на которые не так-то просто ответить.

Прежде всего, надо договориться, что, как бы человек ни был хорош и благороден, это не значит, что он в своей жизни не может совершить какого-нибудь подлого поступка или ошибки в поведении, равносильной подлости. Так что допустимо, что и Воронцов мог совершить подлый поступок, и даже не один. Следовательно, надо выяснить, за что именно Пушкин назвал Воронцова полу-подлецом с потенциальной возможностью стать подлецом полным.

Пушкинские биографы держатся на этот счёт того мнения, что первая подлость Воронцова (возможно, что и хронологически) – его поведение в Тульчине, когда Александр I объявил своим приближённым, в числе которых был и Воронцов, об аресте испанского революционера Риэго.

Вторая подлость Воронцова заключалась в том, что он написал на Пушкина царю политический донос, из-за чего Пушкина выслали из Одессы в село Михайловское.

Третья подлость Воронцова – преследование Пушкина мелкими уколами, оскорбительным пренебрежением и прочее из-за ревности к своей жене, в которую Пушкин был влюблён.

Во всех этих трёх обвинениях следует разобраться тщательно и беспристрастно.

Обвинение первое

Рафаэль Риэго и Нуньес был испанский революционер, ставший в 1820 году во главе восстания в Кадиксе, вызванного реакционной политикой короля Фердинанда VII. Восстание Риэго дало толчок целому ряду революционных движений в Лиссабоне, Сицилии, Неаполе, Пьемонте и на Балканах. Обеспокоенный этим «Священный союз» взялся за подавление революции во всех этих местах. Подавление революции в Испании было поручено Франции. Имя Риэго было очень популярно в передовом русском обществе двадцатых годов, особенно среди будущих декабристов. Декабрист Басаргин в своих записках сообщает о следующем эпизоде, происшедшем в октябре 1823 года в Тульчине, где Александр I делал смотр войскам.

«Получив перед самым выходом к столу с фельдъегерем письмо от Шатобриана, бывшего тогда министром иностранных дел Франции, император сказал сидевшим около него генералам: “Messieurs, je vous félicite – Riego est fait prisonnier”. Все отвечали молчанием и потупили глаза, один только NN воскликнул: “Quelle heurende nouvelle, Sire!” Эта выходка была так неуместна и так не согласовывалась с прежней его репутацией, что ответом этим он много потерял тогда в общественном мнении. И в самом деле, зная, какая участь ожидала бедного Риэго, жестоко было радоваться этому известию».

До Пушкина весть об этой выходке дошла позднее, когда Риэго был уже казнён (в ноябре того же 1823 года), и в другой передаче. Что инкриминируемую фразу произнёс Воронцов, было известно всем и, конечно, Пушкину. Вот тогда-то, то есть в самом конце 1823 или в самом начале 1824 года, Пушкин написал свою вторую (а может быть, она была и первой) эпиграмму на Воронцова.

 

Сказали раз царю, что наконец

Мятежный вождь, Риэго, был удавлен.

«Я очень рад, – сказал усердный льстец, –  

От одного мерзавца мир избавлен».

Все смолкнули, все потупили взор,

Всех рассмешил проворный приговор.

Риэго был пред Фердинандом грешен,

Согласен я. Но он за то повешен.

Пристойно ли, скажите, сгоряча

Ругаться нам над жертвой палача?

Сам государь такого доброхотства

Не захотел улыбкой наградить:

Льстецы, льстецы! старайтесь сохранить

И в подлости осанку благородства.

 

Кстати сказать, в одном варианте этой эпиграммы Пушкин написал не «усердный льстец», а «полу-подлец», то есть эпитет, применённый им в другой эпиграмме на Воронцова. Пушкин был бы в какой-то мере прав, называя такой поступок подлостью, если бы Воронцов раньше сочувствовал Риэго, а вот теперь лицемерно поддакнул государю. Но ведь Воронцов никогда Риего не сочувствовал и не мог сочувствовать. Воронцов был верноподданный монархист, сторонник «Священного союза» и противник всяких революций. И не трудно понять, что, когда царь поздравил своих генералов с пленением Риэго, для Воронцова было совершенно естественным ответить ему: «Какая счастливая новость», тем более что в это момент шла речь о пленении Риэго, а вовсе не о его казни, о которой Воронцов мог и не подумать. Во всяком случае, весь этот инцидент совершенно недостаточен для того, чтобы клеймить Воронцова «полу-подлецом». Для этого Пушкину надо было уже иметь сильнейшую неприязнь к Воронцову.

До какой степени доходила у Пушкина эта неприязнь видно из третьей эпиграммы на Воронцова, написанной позднее (в 1825-1827 годах) без всякого внешнего повода, так как их разделяла целая Россия.

 

Не знаю где, но не у нас,

Достопочтенный лорд Мидас,

С душой посредственной и низкой, –

Чтоб не упасть дорогой склизкой,

Ползком прополз в известный чин

И стал известный господин.

Ещё два слова об Мидасе:

Он не хранил в своём запасе

Глубоких замыслов и дум;

Имел он не блестящий ум,

Душой не слишком был отважен;

Зато был сух, учтив и важен.

Льстецы героя моего,

Не зная, как хвалить его,

Провозгласить решились тонким…

 

Эта эпиграмма, хотя и не закончена, полностью подписана Пушкиным. Ни по форме, ни по содержанию она не представляет никакой ценности; особенно нелепа фраза: «ползком прополз в известный чин» – в роде Молчалина. Воронцов проходил в «известный чин» всегда с высоко поднятой головой, и Пушкин это отлично знал.

Все три эпиграммы явились плодами неукротимой злобы Пушкина против Воронцова. Но чем же эта злоба была вызвана?

Обвинение второе

Почти все биографы Пушкина утверждали, что Воронцов возненавидел Пушкина и посылал на него в Петербург политические доносы.

Когда в «Русской старине» за 1879 год впервые было опубликовано подлинное донесение к Нессельроде о Пушкине от 24 марта 1824 года, то один П.В. Анненков признал, что это письмо Воронцова «по своей осторожности и деликатности рисует характер и личность начальника с весьма выгодной стороны». Другие же комментаторы упрекали за это Анненкова в наивности и стали утверждать, что, если не в этом, то в каком-нибудь другом письме, Воронцов делал на Пушкина донос. И, несмотря на то, что теперь найдена и опубликована вся переписка Воронцова с Петербургом по делу Пушкина, продолжаются утверждения, что Воронцов по отношению к Пушкину был «подлецом». Например, в последней по времени статье о Пушкине, в Большой Советской Энциклопедии (БСЭ), том 35, изданном в 1955 году, написано:

«Новый начальник Пушкина, новороссийский генерал-губернатор граф М.С.Воронцов, вскоре возненавидел ссыльного поэта, платившего ему в свою очередь убийственными эпиграммами («полу-милорд, полу-купец…», 1824 г. и др.). В доносах, посылавшихся в Петербург, Воронцов настойчиво просил убрать Пушкина из Одессы».

А не было ли наоборот: Пушкин писал на Воронцова убийственные эпиграммы, а Воронцов его за это «возненавидел» (если только возненавидел) и стал на него писать в Петербург «доносы»?

Чтобы ясно представить себе отношение Воронцова к Пушкину и причины, заставившие его просить Александра I об удалении Пушкина из Одессы, лучше всего прочитать всю переписку Воронцова с Петербургом по этому вопросу за 1824 год в хронологическом порядке.

6 марта.

Воронцов в письме к графу П.Д.Киселёву, бывшему генерал-адъютантом государя, жалуется на то, что он, Воронцов, несправедливо не произведён в генералы от инфантерии, и оправдывается в возводимых на него нареканиях, в частности на то, что на его решения оказывают влияние Александр Раевский и Пушкин. «Что же касается Пушкина, – пишет он, – то я говорю с ним не более четырёх слов в две недели; он боится меня, так как знает прекрасно, что при первых дурных слухах о нём я отправлю его отсюда и что тогда уже никто не пожелает взять его на свою обузу; я вполне уверен, что он ведёт себя много лучше и в разговорах своих гораздо сдержаннее, чем раньше, когда находился при добром генерале Инзове, который забавлялся спорами с ним, пытаясь исправить его путём логических рассуждений, а затем дозволял ему жить одному в Одессе, между тем как сам оставался в Кишинёве. По всему, что я узнаю на его счёт через Гурьева (градоначальника Одессы) и через Казначеева (управляющего канцелярией Воронцова), и через полицию, он теперь очень благоразумен и сдержан; если бы было иначе, я отослал бы его и лично был бы в восторге от этого, так как сам я не люблю его манер и не такой уж поклонник его таланта; нельзя быть подлинным поэтом, не работая постоянно для расширения своих познаний, а их у него недостаточно».

24 марта.

Перевод с французского письма Воронцова к графу Нессельроде.

«Граф! Вашему сиятельству известны причины, по которым несколько времени тому назад молодой Пушкин был послан с письмом от графа Каподистрия к генералу Инзову.

Во время моего приезда сюда генерал Инзов предоставил его в моё распоряжение, и с тех пор он живёт в Одессе, где находился ещё до моего приезда, когда генерал Инзов был в Кишинёве.

Я не могу пожаловаться на Пушкина за что-либо, напротив, казалось, он стал гораздо сдержаннее и умереннее прежнего, но собственный интерес молодого человека, не лишённого дарований, и которого недостатки происходят скорее от ума, нежели от сердца, заставляет меня желать его удаления из Одессы. Главный недостаток Пушкина – честолюбие. Он прожил здесь сезон морских купаний и имеет уже множество льстецов, хвалящих его произведения; это поддерживает в нём вредное заблуждение и кружит ему голову тем, что он замечательный писатель, в то время как он только слабый подражатель малопочтенного образца (лорда Байрона).

Это обстоятельство отдаляет его от основательного изучения великих классических поэтов, которые имели бы хорошее влияние на его талант, в чём ему нельзя отказать, и сделали бы из него со временем замечательного писателя.

Удаление его отсюда будет лучшая услуга для него. Я не думаю, что служба при генерале Инзове поведёт к чему-нибудь, потому что, хотя он и не будет в Одессе, но Кишинёв так близко отсюда, что ничто не помешает его почитателям поехать туда; да и, наконец, в самом Кишинёве он найдёт в молодых боярах и молодых греках скверное общество.

По всем этим причинам я прошу ваше сиятельство довести об этом деле до сведения государя и испросить его решения по оному. Ежели Пушкин будет жить в другой губернии, он найдёт более поощрителей к занятиям и избежит здешнего опасного общества.

Повторяю, граф, что я прошу этого только ради его самого. Надеюсь, моя просьба не будет истолкована ему во вред, и вполне убеждён, что, только согласовавшись со мною, ему можно будет дать более средств обработать его рождающийся талант, удалив его в то же время от того, что ему так вредно, от лести и столкновения с заблуждениями и опасными идеями».

В «Литературном наследстве»  № 58 за 1952 год издания Академии Наук СССР опубликованы ещё два письма М.С.Воронцова, касающиеся Пушкина. Первое – П.Д.Киселёву из Одессы от 28 марта 1824 года. «…Я говорил здесь с людьми, желающими добра Пушкину, и результат тот, что я напишу Нессельроде, чтобы просить его перевести Пушкина в другое место. Здесь слишком много народа и особенно людей, которые льстят его самолюбию, поощряя его глупостями, причиняющими ему много зла. Летом будет ещё многолюднее, и Пушкин вместо того, чтобы учиться и работать, ещё более собьётся с пути. Так как мне не в чем его упрекнуть, кроме праздности, я дам о нём хороший отзыв Нессельроде и попрошу его быть к нему благосклонным. Но было бы лучше для самого Пушкина, я думаю, не оставаться в Одессе».

Второе письмо к Лексу, знакомому Пушкина по Кишинёву и Одессе, в то время крупному чиновнику Министерства внутренних дел, который первым известил Воронцова о смерти Пушкина. В нём Воронцов выражает своё огорчение этим известием. Но так как это письмо от 27 февраля 1837 года не имеет отношения к нашей теме, то я его не привожу.

Воронцов получил рескрипт государя из Царского Села о том, что в Одессе многие лица занимаются неосновательными и противными толками, могущими иметь на слабые умы вредное влияние, на что следует обратить особое внимание. Воронцов в своём письме к Нессельроде от 2 мая, сообщая об установлении им через полицию и секретных агентов наблюдения за всем, что делается среди греков и молодых людей других национальностей, пишет: «À propos, я повторяю мою просьбу: избавьте меня от Пушкина; это, может быть, превосходный, милый и хороший поэт, но мне не хотелось бы иметь его дольше ни в Одессе, ни в Кишинёве».

8 апреля и 4 мая

Воронцов пишет частные письма своему приятелю Н.М.Лонгинову, в которых, между прочим, упоминает о том, что он просил Нессельроде удалить Пушкина из Одессы. Этот Н.М.Лонгинов был отцом известного библиографа и приятеля Некрасова – М.Н.Лонгинова.

2 мая

А.И.Тургенев пишет в Москву Вяземскому: «Пушкин-поэт дрался на дуэли, но противник не хотел стрелять в него. Так я слышал. Боюсь для него неприятных последствий, ибо граф Воронцов устанет или может устать отвращать от него постоянное внимание на него правительства».

Действительно, 1 апреля 1824 года у Пушкина была дуэль с неизвестным, который стрелять отказался, и Пушкин отпустил его с миром.

16 мая.

Нессельроде отвечает Воронцову: «Я представил императору ваше письмо о Пушкине. Он был вполне удовлетворён тем, как вы судите об этом молодом человеке, и даёт мне приказание уведомить вас о том официально. Но что касается того, что окончательно предпринять по отношению к нему, он оставил за собой дать своё повеление во время моего ближайшего доклада».

9 июня.

Воронцов к Нессельроде.

Сообщая о представлении Пушкиным прошения на высочайшее имя об отставке, пишет: «Не зная по справедливости, как поступить с этой просьбой, и необходимо ли представить свидетельство о болезни, я посылаю вам её в частном порядке и настоятельно вас прошу либо дать ей ход, либо мне возвратить, в зависимости от того, как вы рассудите. И в последнем случае благоволите мне сказать, должна ли она быть ему возвращена, или же она должна быть сопровождена аттестатом и послана по форме».

Пушкин подал прошение об отставке после возвращения из командировки на борьбу с саранчой.

 

13 июня.

В.Ф.Вяземская пишет мужу в Москву: «Ничего хорошего не могу сказать тебе о племяннике Василия Львовича. Это совершенно сумасшедшая голова, с которой никто не может совладать. Он натворил новых проказ, из-за которых  подал в отставку. Вся вина – с его стороны. Мне известно из хорошего источника, что отставки он не получит. Я сделаю всё, что могу, чтобы успокоить его: браню его от твоего имени, уверяю его, что, разумеется, ты первым признал бы его виноватым, так как только ветреник мог так набедокурить. Он захотел выставить в смешном виде важную для него особу – и сделал это; это стало известно, и, как и следовало ожидать, на него больше не могли смотреть благосклонно. Он меня очень огорчает; никогда мне не приходилось встречать столько легкомыслия и способности к злословию, как в нём, но, вместе с тем, я думаю, что у него доброе сердце и много мизантропии; не то, чтобы он избегал общества, но он боится людей, это, может быть, последствие несчастий и вина его родителей, которые его таким сделали». Это пишет жена друга Пушкина и сама его ближайшая приятельница, сохранившая с ним дружбу навсегда.

27 июня.

Нессельроде Воронцову.

«Государь решил дело Пушкина, он не останется при вас, но государю угодно просмотреть сообщение, которое я вам напишу по этому предмету, что может состояться лишь на следующей неделе по возвращении его из военных поселений».

1 июля

А.И.Тургенев пишет из Петербурга в Москву Вяземскому.

«Граф Воронцов прислал представление об увольнении Пушкина. Желая во что бы то ни стало оставить его при нём, я съездил к Нессельроде, но узнал от него, что это уже невозможно, что уже несколько раз, и давно, граф Воронцов представлял о нём, и поделом, что надобно искать другого мецената-начальника. Долго я вчера толковал о нём с Севериным, и мысль наша остановилась на Паулуччи (генерал-губернатор Прибалтийских и Псковской губерний), тем более что Пушкин – псковский помещик. Виноват один Пушкин. Графиня его отличала, отличает, как заслуживает талант его, но он рвётся в беду свою. Больно и досадно! Куда с ним деваться?»

11 июля

Нессельроде Воронцову.

«Граф! Я подавал на рассмотрение императора письма, которые ваше сиятельство прислали мне по поводу коллежского секретаря Пушкина. Его величество вполне согласился с вашими предложениями об удалении его из Одессы после рассмотрения тех основательных доводов, на которых вы основываете ваши предположения, и подкреплённых в это время другими сведениями, полученными Его величеством об этом молодом человеке. Всё доказывает, к несчастию, что он слишком проникся вредными началами, так пагубно выразившимися при первом вступлении его на общественное поприще.

Вы убедитесь в этом из прилагаемого при сём письма. Его величество поручило мне переслать его вам; об нём узнала московская полиция, потому что оно ходило из рук в руки и получило всеобщую известность.

Вследствие этого, Его величество, в видах законного наказания, приказал мне исключить его из списков чиновников министерства иностранных дел за дурное поведение; впрочем, Его величество не соглашается оставить его совершенно без надзора на том основании, что, пользуясь своим независимым положением, он будет, без сомнения, всё более и более распространять те вредные идеи, которых он держится, и вынудит начальство употребить против него самые строгие меры. Чтобы отстранить, по возможности, такие последствия, император думает, что в этом случае нельзя ограничиться только его отставкой, но находит необходимым удалить его в имение родителей в Псковской губернии под надзор местного начальства.

Ваше сиятельство не замедлит сообщить г. Пушкину это решение, которое он должен выполнить в точности, и отправить его без отлагательства в Псков, снабдив прогонными деньгами».

Вот письмо Пушкина к Вяземскому в Москву, в котором между прочим он писал: «Читаю Библию, святой дух иногда мне по сердцу, но предпочтительно Гёте и Шекспира. Ты хочешь узнать, что я делаю? Пишу пёстрые строфы романтической поэмы и беру уроки чистого атеизма. Здесь англичанин, глухой философ и единственный умный афей, которого я ещё встретил. Он написал листов тысячу, чтобы доказать qu’il ne pent exister d’etre intelligent createur et regulateur*, мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастью, более чем правдоподобная».

Таким образом, всего по делу Пушкина было написано восемь официальных писем (в том числе Воронцовым – пять), из которых два Киселёву, три Нессельроде и три от Нессельроде Воронцову. Из рассмотрения подлинных писем Воронцова к Киселёву и Нессельроде становится совершенно очевидно, что никакого доноса, а тем более политического, Воронцов на Пушкина не писал и не посылал, а, следовательно, никакой подлости не совершал. Можно сомневаться в искренности Воронцова, когда он просит удалить Пушкина из Одессы в интересах самого поэта. Можно и должно не соглашаться с оценкой пушкинского таланта, даваемой Воронцовым, но следует помнить, что в 1824 году только тонкие ценители поэзии верили в Пушкина, а многие не признавали его гением первой величины и позднее. Можно и должно не соглашаться с оценкой Воронцовым Байрона, но, видимо, он смотрел на Байрона так же, как известный историк Англии Маколей, который остроумно сказал: «Из стихов Байрона можно извлечь две заповеди: ненавидь ближнего своего и люби жену его». Но ни в одной фразе и ни в одном слове писем Воронцова нельзя усмотреть даже намёка на какой-то донос.

Смысл писем совершенно ясен: письмо графа Каподистрия, на которое Воронцов ссылается в своём письме от 24 марта, возлагало на него нелёгкую задачу «нравственного перевоспитания» Пушкина, то есть искоренения в нём антиправительственных и антирелигиозных воззрений. Генерал Инзов с этой задачей не справился. Воронцов понял, что и он с Пушкиным не справится. И он просит убрать его из Одессы в обоюдных интересах: «мне будет приятно, потому что я Пушкина не люблю, а ему будет полезно, потому что здесь он ничего не делает и не развивает свой талант». Воронцов даже ни слова не пишет о том, что Пушкин своим поведением и эпиграммами наносит ущерб его авторитету начальника края. Наоборот, он оговаривается: «надеюсь, моя просьба не будет истолкована ему во вред». И если на Пушкина обрушилась более тяжкая кара, то это произошло не по вине Воронцова. А по чьей вине, это видно из последнего (третьего) письма Нессельроде Воронцову от 11 июля. Нессельроде, по указанию царя, посылает ему копию письма Пушкина в Москву, чтобы Воронцов убедился, как Пушкин у него подносом «изучает атеизм» вместо того, чтобы ходить в церковь.

Кстати, с этим письмом Пушкина, уже размноженным, его друзья А.И.Тургенев, Вяземский и другие носились по всем гостиным Москвы и Петербурга и трезвонили о том, что теперь Пушкин окончательно стал атеистом, чем ему очень повредили.

Что единственной причиной высылки Пушкина из Одессы в Михайловское под надзор местных властей, в том числе и архимандрита Святогорского монастыря, было его злополучное письмо об атеизме, он и сам позднее узнал. В прошении новому государю Николаю I из Михайловского от 11 мая 1826 года Пушкин пишет:

«Всемилостивый Государь!

В 1824 году, имев несчастье заслужить гнев покойного императора легкомысленным суждением касательно атеизма, изложенным в одном письме, я был исключён из службы и сослан в деревню, где и нахожусь под надзором губернского начальства.

Ныне с надеждой на великодушие вашего императорского величества, с истинным раскаянием и твёрдым намерением не противоречить моими мнениями общепринятому порядку (в чём я готов обязаться подписью и честным словом) решился я прибегнуть к вашему императорскому величеству со всеподданнейшею моею просьбою: здоровье моё расстроенное в первой молодости, и род аневризма давно уже требуют лечения, в чём и представляю свидетельство медиков, осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие края.

Всемилостивейший Государь, вашего императорского величества верноподданный Александр Пушкин».

Почти одновременно и независимо от него к Николаю I с такой же просьбой обратилась мать поэта. Она просто просила простить сына. В результате этих писем 31 августа 1826 года Пушкин был вызван в Москву прямо к Николаю I.

Повторяю, можно сомневаться в искренности Воронцова, когда он пишет Нессельроде, что он просит об удалении Пушкина из Одессы только ради него самого, но, тем не менее, все биографы Пушкина отмечают великую пользу для Пушкина его переезда в Михайловское: только здесь, в тишине, вдали от суетной ресторанной жизни, углубился и расцвёл его талант, только здесь приобрёл он духовную независимость и свободу и только здесь он нашёл самого себя. А Липранди смотрит на удаление Пушкина из Одессы как на событие самое счастливое в его жизни, ибо вслед за его выездом в Одессе поселился князь С.Г.Волконский, женившийся на М.Н.Раевской; приехали оба графа Булгари, Поджио и другие; из Петербурга приехал штабс-капитан Корнилович, делегат Северного общества; из армии явились генерал Юшневский и полковник Пестель, Абрамов, Бурцов и др. Все они посещали князя Волконского (как это видно из донесения следственной комиссии), и Пушкин, конечно, вращался бы в этом обществе и, в конце концов, оказался бы не в Михайловском, а «во глубине сибирских руд».

Обвинение третье.

Воронцов вообще относился к Пушкину подло: третировал его, игнорировал и даже преследовал. Главная причина такого отношения – ревность к Пушкину, который был влюблён в его жену.

В 1824 году в Одессе четырьмя лицами был завязан такой клубок, что распутать его и тогда не удавалось, а теперь – тем более. Эти четыре лица: граф М.С.Воронцов, графиня Е.К.Воронцова, А.Н.Раевский и Пушкин. Каждый из биографов и комментаторов Пушкина изощряется по-своему, истолковывая разноречивые свидетельские показания и стихи Пушкина по своему желанию.

Начнём с отношений между Пушкиным и Е.К.Воронцовой. Была ли тут влюблённость только со стороны Пушкина, или была взаимная любовь и, если была, то до каких границ она доходила, или перешла всякие границы? На этот вопрос у пушкинистов имеются разнообразные ответы, начиная с платонической любви Пушкина к Воронцовой и кончая их взаимной любовью, плодом которой была дочь, названная Софьей (см. роман И.Новикова «Пушкин в изгнании»). О субъективной произвольности толкований пушкинских стихов можно судить по тому, что разные комментаторы связывают с Воронцовой от двух до десяти стихотворений. Наиболее осторожные из них относят к Воронцовой только два стихотворения «Ангел» и «Талисман».

А вот перечень ещё восьми стихов Пушкина, связываемых разными комментаторами и по разному с именем Воронцовой: «Желанье славы», «Всё кончено, меж нами связи нет», «Приют любви, он вечно полн», «Младенцу», «Ненастный день потух», «Сожжённое письмо», «В пещере тайной в день гоненья», «Всё в жертву памяти твоей». Я не собираюсь комментировать эти восемь стихотворений и разбираться в том, с какой дамой сердца Пушкина они связаны. Сам Пушкин не оставил нам на этот счёт никаких отметок или следов.

Какие же у нас имеются бесспорные факты, касающиеся отношений между Пушкиным и Воронцовой? Встретились они в Одессе в сентябре 1823 года, когда Пушкину было 24 года, а Воронцовой 31 год. У неё был сын Семён и дочь Саша четырёх лет, которая умерла десяти лет. Следы отношений Пушкина и Воронцовой остались в трёх «документах». Первый – отметка в записной книжке Пушкина от 8 февраля 1824 года: “Joupé chez C.E.V.”, то есть ужинаю у Г.Э.В. (Графини Элизы Воронцовой). Отметка, видимо, сделана для памяти, чтобы не забыть пойти на ужин. Второй «документ» – запись в донжуанском списке Пушкина: «Элиза». Это имя, несомненно, относится к Воронцовой и стоит оно вслед за «Амалией» (Ризнич). Оба эти одесских увлечения Пушкина отражены в его известных стихах.

Надо сразу же оговориться, что в свой донжуанский список (так, кстати сказать, назвал его не сам Пушкин, а Киселёв, сын Е.Н.Ушаковой) Пушкин занёс имена тех женщин, которые в той или иной степени волновали его сердце, а вовсе не тех, с которыми у него были законченные романы. Доказательством этому могут служить хотя бы первые два имени Натальи и Катерины, его лицейские увлечения, о которых эти дамы даже не знали. Так что занесение в список Элизы Воронцовой само по себе может служить доказательством только увлечения Пушкина Воронцовой, но никак не доказательством их взаимной любви и близости.

Третий «документ» – талисман, то есть перстень, подаренный Пушкину Воронцовой, и его стихотворение «Талисман». Талисман, воспетый Пушкиным, дошёл до нас. Это золотой перстень с резным восьмиугольным сердоликом. Еврейская надпись на нём, в переводе раввина Минора, профессора Хвольсона и барона Гинсбурга, гласит: «Симха, сын почтенного рабби, старца Иосифа, да будет благословенна его память». Сохранилась записка И.С.Тургенева: «Перстень этот был подарен Пушкину в Одессе княгиней Воронцовой. Он носил почти постоянно этот перстень (по поводу которого написал своё стихотворение «Талисман») и подарил его на смертном одре поэту Жуковскому. От Жуковского перстень перешёл к его сыну Павлу Васильевичу, который подарил его мне. Иван Тургенев (Париж, август 1880). В записке Герарда говорится, что перстень, по смерти Тургенева перешедший по завещанию к Полине Виардо-Гарсия, ею подарен Пушкинскому музею, где он и находится.

Пушкин любил украшать свои пальцы перстнями и верил их таинственному значению. «Кабалистическая», как думал Пушкин, надпись, оказавшаяся надписью на древнееврейском языке, непонятная самому поэту, увеличивала в его глазах таинственное значение перстня. Он был велик для Пушкина, и тот носил его на большом пальце. С ним поэт изображён на двух портретах работы Тропинина и Мазера. На первом портрете перстень на большом пальце правой руки, а на втором – на большом пальце левой руки.

Все пушкинисты считают бесспорным, что перстень был подарен Воронцовой, хотя сам Пушкин об этом никому не говорил и, тем более, нигде не писал. Предполагается, что Тургенев узнал об этом от сына Жуковского, а Жуковский-отец – от Пушкина. Но только предполагается. И при этом забывается ещё об одной южной (крымской) любви Пушкина – о таинственной даме, скрытой в донжуанском списке под буквами NN. А между тем, эти засекреченные NN  стоят в тесной связи с целым рядом столь же таинственных строк поэзии Пушкина. Предполагается, что это была одна из четырёх дочерей генерала Н.Н.Раевского, вернее всего, Мария.

Я позволю себе остановиться на расшифровке только одного стихотворения – «Редеет облаков летучая гряда». Это стихотворение было написано Пушкиным в 1820 году в Кишинёве, после путешествия с Раевскими, и заканчивается следующими тремя строчками:

 

…Когда на хижины сходила ночи тень –

И дева юная во тьме тебя искала

И именем своим подругам называла.

 

Впервые стихотворение было написано в «Полярной Звезде» в 1824 году. Затем появилось оно в изданиях 1826 и 1829 годов, но без последних трёх сток. А за напечатание этих трёх строк в «Полярной Звезде» Пушкин сделал Бестужеву выговор в письме от 12 января 1824 года: «Конечно, я на тебя сердит и готов, с твоего позволения, браниться хоть до завтра. Ты напечатал именно те стихи, о которых я просил тебя; ты не знаешь, до какой степени это мне досадно. Ты пишешь, что без трёх последних стихов элегия не имела бы смысла. Велика важность!» 29 июня 1824 года Пушкин опять пишет Бестужеву: «Ты осрамил меня в «Звезде», напечатав три последние стиха моей элегии. …Вообрази моё отчаяние, когда <я> увидел их напечатанными! Журнал может попасть в её руки: что же она подумает, видя, с какой охотою беседую об ней с одним их петербургских моих приятелей. Обязана ли она знать, что она мною не названа, что письмо распечатано и напечатано Булгариным, что проклятая элегия доставлена тебе чёрт знает кем и что никто не виноват? Признаюсь, одной мыслию этой женщины дорожу я более чем мнениями всех журналов на свете и всей нашей публики».

Такой же расшифровке можно подвергнуть ещё несколько стихотворений Пушкина: «Разговор книгопродавца с поэтом», «Желание славы», конец «Бахчисарайского фонтана» и кое-какие лирические отступления в «Евгении Онегине». Но если даже согласиться с тем, что этот талисман Пушкин получил от Воронцовой, то что это доказывает, кроме самого дружеского расположения графини к Пушкину? А в этом не может быть никаких сомнений. Графиня, бесспорно, была более чутка к поэзии, чем её муж и, конечно, всегда была рада видеть в своём обществе и даже у своих ног прославленного поэта. Правда, в стихотворении есть слова, отражающие интимность отношений:

 

…Там волшебница, ласкаясь,

Мне вручила талисман.

 

И, ласкаясь, говорила:

«Сохрани мой талисман;

В нём таинственная сила!

Он тебе любовью дан…»

 

Но в поэзии никогда нельзя такие слова принимать за отражение реальной действительности. По большей части это поэтическая фантазия. Если графиня Воронцова и дарила Пушкину перстень ласково (а неужели она бы его дарила неласково?), то в его поэтическом воспоминании это превратилось в «ласкаясь, говорила» и «он тебе любовью дан». Справедливо пишет Гершензон (в «Вестнике Европы» за февраль 1909 года): «Существование каких-либо интимных отношений между Воронцовой и Пушкиным приходится решительно отвергнуть хотя бы уж на том основании, что такие отношения не могли бы ускользнуть от ревнивых взоров Раевского, безумно любившего Воронцову и близкого ей по-родственному. Результатом их была бы жестокая ненависть Раевского к Пушкину, чего мы не видим и тени».

Впрочем, может быть, Гершензон и не прав. Но и другие пушкинисты, включая последних по времени – Паустовского и Новикова (?), не находят никаких оснований изображать отношения между Пушкиным и Воронцовой как совершенно интимные. До каких пределов доходит охота за документами в этом направлении, можно видеть из дискуссии о записи, сделанной Пушкиным в своей записной книжке в Михайловском 5 сентября 1824 года: “u.l. de L.V.” Загадка осложняется тем, что под буквой L видятся буквы Pr. И вот одни пушкинисты расшифровывают эту запись так: “une lettre de Lise Voronzow”, а другие (в том числе такой авторитет, как Щёголев): “une lettre de Princesse Viasemsqui”. Щёголев подкрепляет своё умозаключение ещё и тем, что как раз княгиня Вяземская писала из Одессы Пушкину письмо 25 августа, значит, оно должно было дойти до Михайловского около 5 сентября. Я считаю вывод Щёголева правильным ещё по одному соображению, о котором почему-то он не вспомнил: когда Пушкин или кто-либо другой вспоминает о Воронцовой, то никогда не называет её Lise, а всегда Elise, поэтому буква L, которой Пушкин покрыл буквы Pr, не может иметь отношения к Воронцовой.

Но ещё до Пушкина у ног Воронцовой занял место другой её поклонник – Александр Николаевич Раевский, он же ближайший друг Пушкина. А.Н.Раевский во время Отечественной войны был адъютантом графа М.С.Воронцова и тесно с ним сблизился в годы оккупации Франции. Мать Е.К.Воронцовой, графиня Браницкая, приходилась Раевскому двоюродной бабкой и очень его любила. Раевский подолгу проживал в имении графини Браницкой – Александрии. Влюблённость Раевского в Е.К.Воронцову ни для кого не была секретом; знал о ней и сам Воронцов, но, видимо, смотрел на эту любовь сквозь пальцы, не сомневаясь в верности своей жены.

По словам Вигеля, Раевский разыграл по отношению к Пушкину роль Яго. Заметив влюблённость Пушкина в графиню, Раевский ловко выставлял эту влюблённость напоказ, особенно перед графом, а сам, оставаясь в тени, добивался любви графини. Пушкин поздно разгадал коварство своего друга, после чего порвал с ним. Стихотворение «Коварность» – отражение в поэзии этого разрыва. Доля правды в этих словах Вигеля есть, но ведь мы знаем, что никакого разрыва между Пушкиным и Раевским не было. Раевский, вдогонку высланному из Одессы Пушкину, послал дружеское письмо из Александрии с приветом и от графини. Переписывались они и позднее и всегда интересовались друг другом. Во всё время пребывания в Одессе Пушкин находился под сильным влиянием Раевского. «Демон» написан как результат этого влияния. Но «Демон» не портрет Александра Раевского, а глубокий художественный символ, оказавший огромное влияние на последующую поэзию. «Демон» заканчивается катреной:

 

Не верил он любви, свободе,

На жизнь насмешливо глядел,

И ничего во всей природе

Благословить он не хотел.

 

После «Демона», написанного в конце 1823 года, Пушкин в 1826 или 1827 году написал «Ангела». Это стихотворение имеет и биографическое и художественное значение одновременно. Из него видно, что Пушкин знал о любви Раевского к Воронцовой и правильно её понял, а затем поднял на недосягаемую высоту художественного символа, из которого Лермонтов развил своего «Демона»:

 

«Прости, – он рек, – тебя я видел,

И ты недаром мне сиял:

Не всё я в небе ненавидел,

Не всё я в мире презирал».

 

По-видимому, между Раевским и Воронцовой тоже не было интимных отношений, иначе трудно себе представить, чтобы в 1828 году графиня пожаловалась мужу на недопустимое поведение по отношению к ней Раевского, вследствие чего Воронцов добился у государя распоряжения о высылке Раевского в его имение в Полтавской губернии.

В «Ангеле» особенно ярко выражено отношение Пушкина к Воронцовой: она для него «ангел нежный» и «дух чистый». Это не страстная любовь, а благоговение. Как бы ни сложились отношения между Пушкиным и Воронцовой, мы нигде не видим никаких следов ревности графа Воронцова к Пушкину – ни в переписке, ни в воспоминаниях. Даже такой близкий человек к Пушкину и к Воронцовым, как княгиня В.Ф.Вяземская, и та в своей интересной и обширной переписке с мужем ни словом не упоминает о ревности Воронцова к Пушкину. Правда, М.С.Воронцов, прошедший английскую школу воспитания, обладал исключительным самообладанием, никогда не терял контроля над своими чувствами, и на его губах всегда играла спокойно-ироническая улыбка. И что скрывалось за этой улыбкой, никто не знал и не должен был знать. Во всяком случае, все изыскания приводят к выводу, что вовсе не ревность Воронцова к Пушкину послужила причиной их вражды. Тогда что же?

Любопытно видеть, с какой осторожностью подходят к ответу на этот вопрос такие авторитетные пушкинисты, как Сиверс и Модзалевский. В выпуске 36-ом «Пушкин и его современники» за 1928 год издания Академии Наук Сиверс впервые опубликовал найденное им письмо Воронцова к Киселёву от 6 марта 1824 года. В комментарии к письму Сиверс пишет: «Отношения Пушкина к графу Воронцову составляют до сих пор недостаточно выясненную страницу в биографии поэта. В многочисленных и разнообразных суждениях о причинах, вызвавших их взаимную неприязнь, послужившую одним из поводов высылки Пушкина в Михайловское, содержится немало сомнительных и затемняющих дело догадок, в которых не последнее место обычно уделяется любовной переписке. В разных суждениях о Воронцове за его отношение к Пушкину нельзя не усмотреть субъективного подхода к оценке фактов в зависимости от наших симпатий и антипатий. Был ли Пушкин во всём безупречен в отношении Воронцова, а тот кругом виноват перед Пушкиным, подлежит ещё большому сомнению. Быть может, рано или поздно встретятся новые документы, которые дадут возможность пересмотреть вопрос заново и разрешить его на основании более достоверных материалов».

А через год, в 1929 году, Модзалевский отвечает Сиверсу в своей статье «К истории ссылки Пушкина в Михайловское», помещённой в сборнике его статей «Пушкин». Модзалевский согласен с Сиверсом, что вопрос этот требует пересмотра и между прочим пишет: «Никаких намёков ни на ревность Воронцова, ни на предательство Раевского, ни на политические выходки Пушкина в письмах Вяземской не находим, а она, конечно, была в полном курсе всего, что происходило тогда в Одессе и что касалось Пушкина». Модзалевский приходит к выводу, что на высылку Пушкина из Одессы в Михайловское могли повлиять четыре фактора: 1) донос генерала Скобелева на Пушкина; 2) письмо Пушкина об атеизме; 3) опасения Воронцова, чтобы его не осудили в Петербурге за близость к Пушкину; 4) недовольство Воронцова Пушкиным за его эпиграммы, за ухаживания за его женой, наговоры и сплетни.

Я не упоминаю о доносе генерала Скобелева на Пушкина, потому что он был послан совсем из другого места и по другому поводу и не имеет никакого отношения к Воронцову.

Когда Воронцову сообщили, что в Петербурге недовольны тем, что Пушкин якобы имеет на него какое-то влияние при каких-то назначениях, Воронцов указал Киселёву на всю вздорность таких слухов и больше никогда к этому вопросу не возвращался. Наивно думать, что такой слух мог повлиять на отношение Воронцова к Пушкину, поскольку никакой близости Пушкина к себе он никогда не допускал.

Второй фактор – письмо об атеизме. Мы уже знаем, что это письмо сыграло решающую роль в ссылке Пушкина в Михайловское.

И, наконец, недовольство Воронцова Пушкиным за его эпиграммы, ухаживания за его женой, наговоры и сплетни. Значит, Модзалевский признаёт, что Пушкин вызвал недовольство Воронцова, а не наоборот, то есть, что в их вражде в первую очередь виноват Пушкин. Но ведь это же утверждали и ближайшие друзья Пушкина – супруги Вяземские и А.И.Тургенев.

Так как теперь стало ясным, что Воронцов не совершил никакой подлости, ни полу подлости, то вопрос надо ставить не так, как он обычно ставится: не за что Воронцов возненавидел Пушкина, а за что Пушкин возненавидел Воронцова? Мне кажется, что самый яркий свет на причины их вражды бросают два сообщения Пушкина, сделанные в его письмах к Тургеневу и Бестужеву.

Тургеневу: «Воронцов видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое».

Бестужеву: «Наши таланты благородны, независимы. С Державиным умолк голос лести. У нас писатели взяты из высшего класса общества – аристократическая гордость сливается у них с авторским самолюбием; мы не хотим быть покровительствуемы равными. Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или с одой, а тот является с требованием уважения как шестисотлетний дворянин – дьявольская разница».

Воронцов, несомненно, смотрел на Пушкина, прежде всего как на молодого человека, занимающего самый низший чин в табели о рангах при том провинившегося перед правительством и присланного к нему для «нравственного исправления». А Пушкин со своим, хотя и захудалым, но, тем не менее, шестисотлетним дворянством хотел быть с ним на равной ноге. В таких отношениях не слова, а тон приобретает решающее значение. Воронцов, со своим аристократическим высокомерием, да ещё приправленным английским воспитанием, очень вежливо, но непреклонно, держал Пушкина на должной от себя дистанции. Пушкин воспринимал как личное оскорбление такое поведение Воронцова и возненавидел его за это на всю жизнь.

Воронцов в письме к Нессельроде от 24 марта не совсем правильно отметил, что «главный недостаток Пушкина – честолюбие». Когда Пушкин пишет Тургеневу: «Воронцов видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе кое-что другое», то это благородное честолюбие, опирающееся на веру в свой гений. Но когда Пушкин говорит об «Аристократической гордости писателей», и что высший свет это единственное общество, в котором стоит вращаться, и когда он тянется к этому высшему свету, как мотылёк на огонь, то это не честолюбие, а тщеславие. С болью в сердце отметил этот недостаток Пушкина и Лермонтов:

 

«Зачем от мирных нег и дружбы простодушной

Вступил он в этот свет завистливый и душный

Для сердца вольного и пламенных страстей?»

 

Пушкин, оскорблённый аристократическим высокомерием Воронцова, стал его ругать в ресторанах и на купанье, а потом писать на него эпиграммы. Если уж называть вещи своими именами, то это были не эпиграммы, а пасквили, то есть злобные клеветнические выпады. Воронцову, конечно, незамедлительно доносили, как Пушкин поносит его имя. Тот своего возмущения Пушкину не высказывал, а окончательно отстранил его от себя и написал Нессельроде о желательности его удаления из Одессы. При этом, как видно из приведённых выше писем, Воронцов никак Пушкина не оговорил, не упомянув даже того, что он дискредитирует его в глазах общества как начальника края.

 

____

 

Эпиграфом к этому исследованию я поставил старую латинскую поговорку: Amicus Plato, sed magis amica – veritas.

Пушкин для всех нас – русских и сопричастных русской культуре – не только amicus, но amor – настоящая, глубокая, всенародная любовь, наша гордость, наша радость. Кто-то уже давно хорошо сказал: «Пушкин входит в нашу жизнь в самом начале её и уже не покидает нас до конца; но если Пушкин приходит к нам с детства, то мы приходим к нему лишь с годами». И мы любим Пушкина так, как и полагается любить по-настоящему, со всеми его недостатками, которые мы не только ему прощаем, но подчас ими любуемся и иногда над ними подсмеиваемся.

 

Наша любовь останется с нами навсегда. Но, наряду с нею, должна быть восстановлена veritas (истина). А на высказанную Пушкиным надежду на то, что

 

«… сохранённая судьбой,

Быть может, в Лете не потонет

Строфа, слагаемая мной»,

 

мы утвердительно ответим ему онегинской строфой:

 

 

 

Нет, Пушкин, нет, не потонула

Твоя строфа в пучине лет,

Средь фельетонного разгула

Царишь ты в вечности – поэт.

Как волны моря жмутся к скалам

И набегают вал за валом,

Так многошумные века,

Отбросив мусор языка,

К твоим строфам льнут с умиленьем,

С них мёд поэзии берут,

Их повторяют и поют

И открывают с удивленьем

В них новый ритм, игру и блеск,

И многогранных мыслей всплеск!

 

 

 

 

 

 

 

 

Библиография

 

  1. Архив князя Воронцова в 40 томах, СПб 1870-1897, редактор Бартенев.

т.I. Роспись сорока книгам с азбучным указателем личных имён,

т.V. М.С.Воронцов.

  1. Бартенев. «Пушкин в южной России».
  2. Басаргин. Воспоминания.
  3. Большая Советская Энциклопедия. Статья «Воронцов».
  4. Бринкер. «Семейная хроника Воронцовых», «Вестник Европы», 1887, №№ 8 и 9.
  5. Вайнберг. Статья в сборнике «Московский пушкинист», 1930.
  6. Вересаев. «Пушкин в жизни», 1936.
  7. Вигель. Воспоминания.
  8. Временник Пушкинской комиссии, вып.2, 1936. Статья Е.Б.Черновой «К истории переписки Пушкина с Е.К.Воронцовой».
  9. Вяземский и Грот. Переписка.
  10. Гаевский. «Перстень Пушкина», статья в «Вестнике Европы», 1888, II.
  11. Гершензон. «Пушкин и Воронцова», статья в «Вестнике Европы», 1909, II.
  12. Губер П. «Донжуанский список А.С.Пушкина», изд. «Петроград», 1923.
  13. Дондуков-Корсаков. Биография М.С.Воронцова.
  14. Липранди. «Из дневника и воспоминаний».
  15. «Литературное наследство». Изд. Академии Наук, № 58 за 1952. Письма Воронцова к П.Д.Киселёву из Одессы от 28 марта 1824 и к Лексу из Одессы от 27 февраля 1837.
  16. Модзалевский. «К истории ссылки Пушкина в Михайловское», 1929.
  17. Новиков. «Пушкин в изгнании», роман, 1947.
  18. Паустовский. «Пушкин», сцены в 8-ми картинах, журнал «Наш современник».
  19. Письма:

Воронцов к Нессельроде от 28 марта 1821, «Русская старина», 1879 XXVI

Гр. Каподистрия к генералу Инзову, «Русская старина».

Нессельроде к Воронцову, «Русская старина», январь 1887.

  1. «Русский Архив», 1888, № 7. Рассказы Вяземских о Пушкине.
  2. Сочинения А.С.Пушкина. Изд. Брокгауз и Ефрон в 6 томах, 1906:

Т. I. П.Морозов. «От лицея до ссылки»,

Т. II. А.Яцимирский. «Пушкин в Бессарабии»,

         Н.Лернер. «Пушкин в Одессе»,

         Е.Петухов. «Пушкин в Михайловском»,

Т. IV. Н.Лернер. «Донжуанский список»,

Тт. II-IV. Примечания к упоминаемым в тексте стихам.

  1. Собрание сочинений А.С.Пушкина. Изд. Академии Наук в 16 томах, 1936:

Упоминаемые в тексте стихи и примечания к ним, в т. XV письмо Пушкину из Одессы от 26 декабря 1833 за подписью E.Wibelmann, приписываемое Е.К.Воронцовой

  1. Собрание сочинений А.С.Пушкина. Изд. Академии Наук в 6 томах, 1948.
  2. Пущин И.И. Записки о Пушкине.
  3. «Рукою Пушкина». Несобранные и неопубликованные тексты. Изд. Academia, 1935.
  4. Сиверс. «Письмо Воронцова к П.Д.Киселёву из Одессы от 6 марта 1824» в выпуске XXVII за 1928 в сборнике «Пушкин и его современники».
  5. Цявловский. Летопись жизни и творчества Пушкина. Академия наук, 1951.
  6. Щербинин М.Б. Биография М.С.Воронцова. СПб, 1858.
  7. Энциклопедический словарь. Изд. Брокгауз и Ефрон.
  8. Эшлиман, Каролина. Воспоминания о Воронцове, «Русский Архив», т. I, 1913.

 

 

УКАЗАТЕЛЬ ИМЁН

 

Абрамов, декабрист, 19.

Алексеев, знакомый Пушкина, с которым он дрался на дуэли, 6.

Анненков Павел Васильевич (1812 – 1887), писатель, первый пушкинист, 13.

Багратион Пётр Иванович (1765 – 1812), знаменитый полководец, герой отечественной войны 1812 года, 2, 10.

Байрон Джорж Гордон (1788 – 1824), крупнейший английский поэт, 5, 9, 15, 18.

Балш Тодораки (в 1866 глубокий старик), кишинёвский знакомый Пушкина,

Басаргин Николай Васильевич (1799 или 1800 – 1861), декабрист, писатель, 5,12.

Бестужев (Марлинский) Александр Александрович (1797 – 1837), писатель, 21, 22,  25.

Булгари, 19.

Булгарин Фаддей Венедиктович (1789 – 1859), реакционный писатель, журналист, 22.

Бурцов Иван Григорьевич (1795 – 1829), декабрист, 19.

Веллингтон, герцог Артур Уэлсли (1769 – 1852), английский государственный деятель, 2, 10.

Виардо-Гарсия Полина (1821 – 1910), знаменитая певица, возлюбленная И.С.Тургенева, 21.

Вигель Филипп Филиппович (1786 – 1856), мемуарист, 23.

Волконский, князь Сергей Григорьевич (1788 – 1865), декабрист, муж М.Н.Раевской, 19.

Воронцов Семён Михайлович (1823 – 1882), сын М.С.Воронцова, 20.

Воронцова Александра Михайловна (1821 – 1830), дочь М.С.Воронцова и Е.К.Воронцовой, умершая 10-ти лет, 20.

Вяземская Вера Фёдоровна (1790 – 1886), жена П.А.Вяземского, принадлежала к числу ближайших друзей Пушкина, 16, 23, 24, 25.

Вяземский, князь Пётр Андреевич (1792 – 1878), поэт и критик, друг Пушкина,  5, 9, 16, 17, 18, 19, 25.

Герард, 21.

Гершензон, литературовед, пушкинист, 22.

Гёте Иоганн Вольфганг (1747 – 1832), великий немецкий поэт и писатель, 18.

Гинсбург, барон, 21.

Гурьев Александр Дмитриевич (1787 – 1865), градоначальник Одессы, 14.

Дантес Жорж-Шарль (1812 – 1895), французский авантюрист, убивший Пушкина на дуэли, 6.

Дегильи, кишинёвский знакомый Пушкина, который отказался драться с Пушкиным на дуэли, 6.

Денисевич (ум. не позднее 1854), петербургский знакомый Пушкина, с которым у него была ссора едва не приведшая к дуэли, 6.

Державин Гавриил Романович (1743 – 1816), знаменитый поэт, 25.

Дондуков-Корсаков, адъютант М.С.Воронцова, 4.

Доу Джордж (1781 – 1829), английский портретист, создавший «Военную галерею» портретов героев Отечественной войны 1812 года (ок. 300 портретов), 11.

Ермолов Алексей Петрович (1777 — 1861), генерал, участник Отечественной войны 1812 года, руководил завоеванием Северного Кавказа, 2, 10.

Жуковский Василий Андреевич (1783 – 1852), знаменитый поэт, один из ближайших друзей Пушкина, 7, 8, 9, 14, 18.

Жуковский Павел Васильевич, сын поэта В.А.Жуковского, 21.

Зубов, кишинёвский знакомый Пушкина, с которым он дрался на дуэли, 5, 6.

Инглези, знакомый Пушкина, с которым он дрался на дуэли, 6.

Инзов Иван Никитович (1768 – 1845), генерал-от-инфантерии, наместник Бессарабской области, 5, 7, 8, 9, 14, 15, 18.

Казначеев Александр Иванович (1783 – 1880), управляющий канцелярией М.С.Воронцова, 14.

Каменский, граф Сергий Михайлович (? – 1835), генерал-от-инфантерии, 2.

Каподистрия, граф Иоанн (1776 – 1831), статс-секретарь министерства иностранных дел, 7, 8, 9, 14, 18.

Карамзин Николай Михайлович (1766 – 1826), знаменитый литератор, журналист и историк, 7, 8.

Киселёв, граф Павел Дмитриевич (1788 – 1872), государственный деятель, 7, 8.

Киселёв, сын Е.Н.Ушаковой, 20.

Корнилович Александр Осипович (1800 – 1834), декабрист, 19.

Корф Модест Андреевич (1800 – 1876), государственный деятель, соученик Пушкина по лицею, 6.

Кутузов Михаил Илларионович, князь Смоленский (1745 – 1813), фельдмаршал, знаменитый полководец, 2, 10.

Кюхельбекер Вильгельм Карлович (1797 – 1846), писатель, декабрист, лицейский друг Пушкина, 6.

Лагрене Теодос-Марие Мельхиор Жозеф, де (1800 – 1862), секретарь французского посольства, петербургский знакомый Пушкина, с которым у него была ссора, 6.

Ланжерон граф Александр Федорович (1763 – 1831), генерал-губернатор Новороссийского края, 3.

Ланов Иван Николаевич (род. ок. 1755), кишинёвский знакомый Пушкина, с которым у него была ссора чуть не приведшая к дуэли, 6.

Лекс Михаил Иванович (1793 – 1856), начальник отделения в канцелярии Инзова, 15.

Лермонтов Михаил Юрьевич (1814 – 1841), гениальный поэт, 23, 26.

Липранди Иван Петрович (1790 – 1880), участник войны 1812 г., чиновник по особым поручениям при М.С.Воронцове, 19.

Лонгинов Николай Михайлович, начальник 1 отд-я канцелярии Воронцова.

Маколей (Baron Macaulay, Thomas Barbington, 1880 – 1859), английский историк, 18.

Модзалевский, пушкинист, 24-25.

Морозов, литератор, 7.

Нессельроде граф Карл-Роберт (1780 – 1862), государственный деятель, 9, 14-19, 25-26).

Новиков, советский писатель,

Орлов, знакомый Пушкина, с которым он дрался на дуэли, 6.

Паулуччи маркиз Филипп Осипович (1779 — ), генерал-губернатор Прибалтийских и Псковской губерний, 17.

Паустовский Константин, русский советский писатель,

Пестель Павел Иванович (1792 – 1826), декабрист, 19.

Поджио Александр Викторович (  — 1873), декабрист, 19.

Поливанов Лев Иванович (1838 — ), педагог, издатель, пушкинист, 7.

Протасов граф Николай Александрович (1799 – 1855), обер-прокурор Священного Синода, 11.

Пушкин Василий Львович (1770 – 1830), поэт, дядя А.С.Пушкина, 17.

Раевская Мария Николаевна (1806 – 1863), дочь Н.Н.Раевского, жена С.Г.Волконского, 19,21.

Раевский Александр Николаевич (1795 — 1868 ), сын Н.Н.Раевского, друг А.С.Пушкина, 14, 20, 22-24.

Раевский Николай Николаевич (1771 – 1829), генерал, герой 1812 года, 21.

Ризнич Амалия (ок.1803 — 1825), дочь венского банкира, одесская знакомая А.С.Пушкина, 20.

Ришелье герцог Арман-Эммануэль Дюплесси (1766 – 1822), генерал-губернатор Одессы, 3.

Риэго Рафаель и Нуньес ( ), испанский революционер, 12, 13.

Северин Дмитрий Петрович (1792 – 1865), дипломат, друг Жуковского и Вяземского, 17.

Сеславин Александр Никитич (1780 – 1858), генерал-майор, герой-партизан 1812 года, 10.

Сиверс, 24.

Скобелев Иван Никитич (1778 – 1849), генерал и военный писатель, 24-25.

Соллогуб граф Владимир Александрович (1814 – 1882), писатель, 6.

Соломирский Владимир Дмитриевич (1802 – 1884), московский знакомый* Пушкина, с которым у него была ссора, 6.

Старов Семён Никитич (ок. 1780 – 1856), кишинёвский знакомый Пушкина, с которым он дрался на дуэли, 5-6.

Толстой Фёдор Иванович («Американец»), граф (1782 – 1846), авантюрист, знакомый Пушкина, 6.

Тургенев Александр Иванович (1785 – 1846), друг Пушкина, 5, 9, 16-17, 19, 25.

Тургенев Иван Сергеевич (1818 – 1883), знаменитый писатель, 21.

Ушакова Екатерина Николаевна (1809 – 1872), московская знакомая Пушкина, 20.

Чичагов Павел Васильевич (1765 – 1849), адмирал, участник войны 1812 г., 2.

Шамиль (1797 – 1871), вождь горцев Дагестана и Чечни, 4.

Шатобриан Франсуа Огюст (1768 – 1848), писатель и политич. деятель, 12.

Шекспир Вильям (1564 – 1616), великий английский драматург, поэт, 18.

Щербинин, секретарь Воронцова, 4.

Щёголев Павел Елисеевич (1877 — ), писатель, 23.

Юшков, богатый помещик, 11.

Юшневский Алексей Петрович (1786 – 1844), декабрист, 19.

Яцимирский, пушкинист, 8.

 


[*] Буквально:  Друг Платон, но больший друг – истина. Обычно переводится на русский: Платон мне друг, но истина — дороже.

* что не может существовать творец и устроитель мира в виде разумного существа (франц.)