Стр.2. РЕВОЛЮЦИЯ 1905. Университет. Адвокат в Майкопе. 19010-14

 

1905-1906. ПЕРВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

 

О ТОМ, КТО ФИНАНСИРОВАЛ  И ВООРУЖАЛ «РУССКУЮ» Революцию, можно узнать из воспоминаний эсера В.М. Зензинова

124 Кб – http://www.hrono.info/libris/lib_z/zenzin07.html

Зензинов В.М. Пережитое. Нью-Йорк. Издательство им. Чехова. 1953.

Выдержки на сайте в разделе «Детективы»

https://www.domarchive.ru/collection-detectives/180

В.М. Зензинов: «НАДО БЫЛО ВИДЕТЬ, КАК РОСЛИ БАРРИКАДЫ — ОНИ ВСЮДУ ВЫРАСТАЛИ БУКВАЛЬНО КАК ИЗ-ПОД ЗЕМЛИ.. ЭТО БЫЛО ТАК ВЕСЕЛО! РАЗРУШАТЬ И СТРОИТЬ! РАЗРУШАТЬ И СТРОИТЬ!»

 

..

Восстание в Москве. Первый арест. 

По рассказам Юрия, он был активным участником Декабрьского восстания в Москве, организатором рабочих дружин. После разгрома восстания был арестован и посажен в Бутырскую тюрьму. Второй раз сидел в ней же в 1931 г., когда ожидал этапа в ИТЛ.

 

 

 

 

 

Подробно события тех дней описаны в Дневниках моей бабушки, Нины Белявской, семья которой снимала квартиру  в самом центре событий — на Пресне. Таким образом, ещё не будучи знакомы, эту первую Революцию Нина и Юрий оба пережили в Москве.

Из воспоминаний Евг.Як. Рогачевой (урожд. Секретевой). 1975 г.

«Конечно, мы, как и вся российская молодежь, были заражены революционными идеями. До революции мы относились ко всем революционным партиям с уважением. Особенно были популярны эсеры, хотя мы знали и об  эсдеках, но к ним относились как-то несерьезно. Мой брат Георгий и твой дед Юрий, еще будучи студентами, оба участвовали в организации восстания в Москве в 1905 году, из-за чего попали в Бутырскую тюрьму. Впрочем, ненадолго. Их вскоре отпустили, но они боялись оставаться в Москве и уехали в Таганрог. Но и здесь было опасно, поэтому они некоторое время жили тайком в дедушкином саду, под обрывом, а мы, сестры, тщательно скрывали их пребывание в имении и тайком носили им еду и, конечно, чувствовали себя романтическими героинями. С тех пор Юрий стал близким человеком к нашей семье». К тому же его сестра Ксения, вскоре вышла замуж за второго моего брата, Михаила Яковлевича Секретева. При советской власти в 1920-е годы Миша и Юрий оба служили в Московском Коммунальном хозяйстве. И оба были арестованы осенью 1930 г. Юрия сослали на строительство Беломор канала, а Миша сначала попал на Соловки, но вскоре тоже оказался в Медвежьегорске, и там они с радостью встретились. Его брат Георгий, с которым Юрий сидел в Бутырках в 1906 г., стал членом РСДРП и благополучно прожил годы репрессий в Москве.

 

1906. ПОЕЗДКА ЮРИЯ В ГЕРМАНИЮ. Университет в Гейдельберге.

 

.

 

 

 

 

 

 

 

По рассказам деда,  его отец, А.И. Коробьин, в то время как раз выиграл в карты большую сумму денег. Он посоветовал сыну уехать на время заграницу и дал ему деньги (1000 руб.) на поездку в Германию, о чем давно мечтал Юрий. Там он поступил в Гейдельбергский университет, где два семестра слушал лекции по новейшей философии. Там он начал изучать труды Иммануила Канта и с тех пор на всю жизнь остался кантианцем.

 

 

По возвращении в Москву он пошел в Университет, где узнал, что был уволен из студентов — но не за участие в восстании — а за неуплату за обучение.  Плату он внес и тотчас был восстановлен в Московском Университете. Кстати, денег на его обучение его отец ему не давал. Поэтому он взял в долг большую сумму у зажиточного деда Секретевых, а по окончании эту сумму ему вернул.

 Итак, он продолжил учебу на юридическом факультете и по-прежнему принимал активное участие в революционных кружках.

ЛЕТО 1907. Поездка «на голод» в Казанскую губ. от Пироговского общ-ва. Знакомство с Н.П. Куприяновой и с медичкой Ниной Белявской.

В 1909 году он получил диплом об окончании Университета.  

СЛУЖБА В АРМИИ 1 окт. 1909 г. был зачислен в 5-ю батарею Кавказской гренадерской артиллерийской бригады на правах вольноопределяющегося 1-го разряда. Командирован в бригадную учебную команду для прохождения курсов, 20.12.1909 г. возвратился из оной по окончании курсов и произведен в бомбардиры. 01.10.1910 г. уволен в запас армии.

.

 

 

 

 

 

 

 

 

.

 

 

 

 

 

 

 

 

К этому времени, вероятно, относится эта фотография с подписью «Не ждали», на которой изображена сцена — копия знаменитой картины И. Репина, где изображен вернувшийся из ссылки каторжанин. На фотографии вместо каторжанина стоит Юрий в солдатской форме, а его домашние стоят в тех же позах и с теми же выражениями на лицах. У них в доме все увлекались театром, а Юрий, на мой взгляд,  был прирожденный актер и был готов в любую минуту с блеском прочесть монолог из пьесы Шекспира или стихи Гейне и Лонгфелло, благо знал их множество наизусть.

 

1910-1920. СЕМЬЯ КОРОБЬИНЫХ В МАЙКОПЕ

 

 

СПРАВКА: Майкоп был основан 25 мая 1857 года ген. Козловским, первоначально как русское военное укрепление (один из опорных пунктов Белореченской линии) на территории абадзехов — крупной субэтнической группы Зап. Черкесии.

• 1866—1870. Первый староста слободы Майкоп Г.Н. Шапошников
• 1870—1875. Первый староста города Майкоп купец II гильдии Г. Н. Шапошников

В 1870-71 гг. Майкоп становится уездным городом — центром Майкопского уезда Кубанской области; в 1878 году введено Городовое положение.

В 1895 г. была открыта Майкопская городская общественная библиотека.

В 1900 году был построен Пушкинский народный дом.

В 1910 году завершилось устройство городской телефонной станции,

12 декабря 1910 года в Майкоп прибыл из Белореченска первый поезд.

В 1911 завершено строительство городского водопровода.

 

 

 

Лев и Юрий Коробьины  — оба помощники присяжных поверенных (адвокаты).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 1911. ПЕРВЫЙ БРАК. Жена: Анна Евгеньевна Белявская (1884-1970) — врач

1911. 22 ноября – рождение дочери Татьяны Юрьевны Коробьиной

 

КРУГ ЗНАКОМЫХ В МАЙКОПЕ

 

 

 

 

ВСТАВКА.

Семья ссыльного врача Льва Шварца подружилась с семьей Коробьиных после их переезда из Таганрога в Майкоп. Сначала с Львом и его женой Софьей Селивановой, а потом и с его братом Юрием, и с их родителями. Сын Шварца, Евгений Львович Шварц, стал впоследствии известным драматургом, а в те годы он был ещё мальчиком, но он хорошо запомнил свое детство, проведенное в Майкопе. В своих Воспоминаниях-дневниках 1951-52 года (то есть через 40 лет!) он с мельчайшими подробностями описывает всех учителей в гимназии, всех знакомых своих родителей, в том числе, и Коробьиных. Привожу здесь выдержки, относящиеся к  Коробьиным, тем более интересные, что никаких других сведений о них за этот период в моем домашнем архиве не сохранилось.

 

ИЗ ДНЕВНИКОВ писателя Евгения Львовича Шварца 1951 г.

– Воспоминания о жизни в Майкопе с 1906 по 1920

Писатель Евг. Шварц был сыном врача Шварца Льва Борисовича [в крещении – Васильевича, по крестному отцу], урожденного иудея, выкрестившегося, однако, в православие ради женитьбы на матери Шварца – русской и православной, Марии Шелковой, дочери Федора Шелкова, цирюльника из Рязани, приходившегося внебрачным сыном местному рязанскому помещику Телепневу).

5 июня 1951 г.

(о Самуиле Крамарове, родственнике Шварца).

Когда я встретился с ним в последний раз, был он такой же худенький, такой же глубоко серьезный, как в детские мои годы, только голова его стала серебряной. Он занимал важное место по финансовой части в каком-то Наркомате. Личная жизнь наладилась у него, в конце концов. Он был женат. На ком и как — расскажу, если хватит смелости рассказывать о событиях, столь близко переплетающихся с жизнью моих стариков, когда они были молоды и безумны. Жена Самуила (бывшая жена Льва Алдр. Коробьина, урожденная Софья Сергеевна Селиванова), русская, к этому времени была уже бабушкой и растила внука (Игоря Мостового) — её дочка Галина Львовна Коробьина) умерла родами. И Самуил, столь молчаливый обычно, рассказывал о мальчике так словоохотливо и с такой любовью! Больше мы с ним не виделись. Умер он, кажется, уже после войны.

Примерно в девятьсот седьмом году появились у нас однажды вечером молодые супруги. Мне почему-то вспоминается, что и мальчика своего, еще грудного, принесли они с собою. Муж был светлоглазый блондин с уже редеющими волосами, очень русским лицом с полными губами. Жена — миловидная, чуть шепелявая, что я не прощал тогда, светловолосая, как муж, быстрая, говорливая. Это был недавно кончивший юридический факультет Лев Александрович Коробьин с женой Софьей Сергеевной и сынишкой Глебом. Впрочем, это был, кажется, уже второй их ребенок — девочка Галя. Словом, они трое побывали у нас и очень понравились нашим. Мама все говорила, покачивая головой печально: «Какие молодые, какие жизнерадостные. У него и лицо-то еще совсем студенческое». И никто из нас и представить не мог, какую огромную роль в нашей жизни сыграет Лев Александрович. Еще труднее было вообразить, что Самуил женится на Софье Сергеевне и я услышу, как он умиленно и словоохотливо рассказывает о ее внуке.

Коробьины стали бывать у нас, а мы у них. Я услышал вскоре, что он прямой потомок того Коробьина (Это неверно.  Тот был из другой ветви. См. Родословную. – Н.М.), что при обсуждении Екатерининского наказа требовал освобождения крестьян. Это был первый наш знакомый, о котором я узнал, что он дворянин, да еще записанный в «Бархатную книгу». Это не мешало отцу его быть народовольцем (кажется). И вообще первый мой знакомый дворянин решительно ничем не отличался от разночинцев и занимался адвокатской практикой, зарабатывая себе на жизнь.

6 июня 1951. Бывали они у нас все чаще, и я хорошо запомнил их квартиру в старом просторном доме против городского сада. При доме был сад с беседкой. К чаю выходили старики Коробьины — он, грузный и важный, и она, худая и задумчивая. Причем казалось, что думает она о вещах очень печальных. Однажды Софья Сергеевна рассказала, что венчались они родительскими кольцами, несмотря на протесты матери Льва Александровича. По примете выходило, что дети повторят родительскую семейную жизнь. А родители жили худо. Ныне грузный и важный старик в свое время был влюбчив и легкомыслен. Много раз семейная жизнь Коробьиных-старших готова была рухнуть. Только недавно он остепенился, но зато стал мрачен и молчалив — так и не видела жена с ним радости. Выслушав это, мама огорчилась и побранила Софью Сергеевну за то, что та приняла роковые обручальные кольца.

Однажды, кажется, на мамины именины собрались у нас гости. Именины эти праздновались I апреля по старому стилю, в день Марии Египетской. У нас был маленький образок этой святой, написанный на дощечке. Длинные волнистые волосы покрывали святую, как плащ. Этот день с самых малых лет был для меня хлопотливым и радостным. … Все были веселы и добры. Я ел, смеялся и глазел во все глаза на обожаемое мною зрелище — гости за столом. В тот вечер я особенно любовался Коробьиным. Он пил водку очень красиво из стаканчика — одним огромным глотком. Вдруг отец встал из-за стола, подошел к маме и прошептал ей что-то на ухо. И мама, в нарушение всех обычаев, повела меня спать. За что? «Папа говорит, что ты очень смотришь на Льва Александровича, и он стесняется пить». Напрасно я старался доказать маме, что тот вовсе не стеснялся, обещал не смотреть на него — все было напрасно. Мама уложила меня спать, чего я долго не мог простить старшим.

7 июня 1951 г. …И по Льву Александровичу стал я угадывать людей с блестящими светлыми глазами. Ресницы вокруг подобных глаз не слишком светлы и недостаточно темны — их не видишь. Глаза глядят открыто и, не найду лучшего выражения, — просто. Это очень русские глаза, и они дают характер всему лицу. Зная такие глаза, я сразу понял, например, Толубеева, ныне народного артиста. Впрочем, дело не только в глазах. Людей этой, коробьинской, породы узнаешь по ряду трудно уловимых и еще более трудно определяемых признаков. Этим видом знания, приобретенного в детстве, не поделишься.

Примечание Н.М. Андре́й Ю́рьевич Толубе́ев (1945, Ленинград — 2008, Санкт-Петербург) — советский и российский актёр театра и кино, народный артист РСФСР (1991)

 

15 Сентября 1950. Лето пришло на смену весне, и мы с папой однажды отправились на реку Белую купаться. Пройдя через городской сад, мы спустились вниз по реке и свернули налево, пошли вверх по течению. Скоро меня поразил своеобразный запах, незнакомый, не неприятный, но сильный. Я увидел дымящийся темно-желтый мутный поток, бегущий из широкой трубы. Он заполнял выемку в земле и камнях, и в этой выемке, как в ванне, теснясь, сидели люди: мужчины в подштанниках, женщины в рубашках, дети. Хмурясь, миновал отец эту вифлеемскую купель. Впоследствии я узнал, что этот поток бежал с пивоваренного завода Товара или Чибичева, не помню. Горячие отходы пивоварения спускали в реку Белую, а майкопские обыватели объявили их целебными. Они вырыли выемку в земле перед местом впадения пивного источника и сидели, парились. Врачи считали эту купель распространительницей заразы, но, сколько я жил в Майкопе, столько и помню ее.

Лето 1909 г. Туапсе

Пробыв с нами около месяца, папа вернулся на службу в Майкоп. Через некоторое время к нам приехали гости — Лев Александрович (Коробьин – НМ), Алеша Луцук и красавец реалист; старшеклассник Вася Авшаров. Они приехали в Туапсе на велосипедах, похудевшие, почерневшие, но крайне довольные своим подвигом. Они рассказывали, как мучительно было взбираться на перевал, но зато спускаться с перевала было одно удовольствие — так рассказывали наши гости.

Гимнастика по системе Миллера.

… В это время появилась в продаже книжка — Миллер «Моя система». На желтой обложке красовался античный юноша-атлет, а на первой странице — портрет самого автора, легконогого, широкоплечего шведа. Как знакома была мне эта книжка! Много раз в своей грешной юности я начинал новую, чистую и непорочную жизнь. И всегда начиналась она с того, что я делал гимнастику по Миллеру каждое утро. Успех этой книги был необыкновенно, неожиданно и знаменательно велик, как вскоре докатившееся до Майкопа увлечение чемпионатами французской борьбы, как внезапно, через два-три года, вспыхнувшая слава Джека Лондона.

 

Миллер настаивал на необходимости гармонично развивать все мышцы человеческого тела и поэтому сдержанно отзывался о велосипедном спорте. И Коробьин сказал насмешливо: «Посмотрел бы Миллер, как мы тянем велосипеды на перевале, так не писал бы, что эти машины развивают только мышцы ног. Тут и руки, и шея, и спина — все работает».

Примечание Н.М. Этот эпизод с велосипедами помещен здесь ради упоминания о «гимнастике Миллера», которой всю жизнь занимался мой дед  и приучал меня к ней в моем детстве. Никак не ожидала, что найду обложку этой книги. Дед обучал меня по памяти.

Не помню точно, где мы ночевали — в Даховской ли первый раз или за Каменномостской? Кажется, за Каменномостской. Мы порешили, что необходимо установить дежурство и поддерживать костер всю ночь. Ведь даже бешеный волк должен бояться пламени. Так мы и сделали. Я не спал глубокой ночью, ощущая всем существом лес вокруг, тот самый лес, в котором Христофор Шапошников обнаружил следы тигра, забредшего из Персии. От Каменномостской уже совсем близко до заповедника, где живут зубры, медведи, олени, дикие

Примечание Н.М. 

Шапошников Хачатур (Христофор) Георгиевич (1872 — 1938) — советский ученый, биолог, основатель Кавказского заповедника.Родился в Майкопе в большой семье купца II гильдии и владельца спиртзавода Георгия Никитовича Шапошникова — первого городского головы Майкопа.

его брат Шапошников Минас Георгиевич (рев. псевдоним Гадакьян), революционер и армянский нац. деятель

Династия Майкопских Шапошниковых ведет свое начало от нахичеванского армянина Никиты Гдкляна (арм. = «шапка», а по-русски — Шапошников).

 

 

 

СМЕРТЬ ТОЛСТОГО. 1910

…. Но вот Толстой заболел. Он лежал в домике начальника станции Астапово, и врачи у нас обсуждали бюллетени о его здоровье и пожимали плечами — дело плохо. Все бранили сыновей, лысых и бородатых, которые громко разговаривали и пили водку в буфете на станции. Так рассказывали в газетах. Осуждали Софью Андреевну. Но я прочел в одной из газет, как она в шапочке, сбившейся набок, подходит к форточке комнаты, где лежит муж (внутрь ее не пускали), и старается понять, что делается внутри. И мне стало жалко Софью Андреевну. Вести из Астапова шли все печальнее.

В ясный ноябрьский день вышел я на улицу и встретил Софью Сергеевну Коробьину. Было это возле фотографии Мухина. Софья Сергеевна остановила велосипед и сообщила: «Толстой умер». И хоть мы ждали этой вести, сердце у меня дрогнуло. Я огорчился сильнее, яснее, чем ждал.

23 ноября 1951 г. К этому времени в Майкопе был организован народный университет. Впрочем, кажется, я ошибаюсь, и произошло это годом-двумя позже. Годом позже. А сейчас просто устроили большой вечер памяти Толстого.

В Майкоп приехал младший брат Льва Александровича — Юрий. Он был и выше, и шире, и собраннее брата. И говорил лучше. Лев Александрович считался плохим оратором. К общественной деятельности Лев Александрович относился безразлично. Личная жизнь его запутывалась все больше и больше. Но Юрий шел по другой дороге. (О росте и ширине его я говорю в буквальном смысле. О наружности его). И весь он был англизированный. С подстриженными усиками. Ни следа безалаберности, но и широты старшего брата. Так вот, на большом толстовском вечере он говорил вступительное слово. А потом шел концерт. Репетиция шла у нас. Папа читал две сцены из «Войны и мира»: охоту на волка и дуэль Пьера и Долохова. Во втором отделении — сказку об Иванушке-дурачке и черте. Не помню точное название сказки.

И вот вечер состоялся. Юрий Коробьин, стоя спокойно и уверенно за столом, начал так: «У России было четыре солнца: Петр, Ломоносов, Пушкин и Толстой». Эти четыре солнца показались мне тогда подобранными случайно. И я с насмешкой рассказывал об этом начале так часто, что запомнил его.

В эти годы у нас гости бывали чаще, чем прежде. Бывали: Самуил Крамаров, Алеша Луцук, учительница русского языка в гимназии — Лидия Ивановна Криштоф…. Офицер Сашенька Родионов поселился с Марьей Степановной. Все в городе поглядывали на них с интересом. «Живут гражданским браком». Тогда это было еще непривычно… Ходили они всегда под руку, часто смеялись, и как их ни встретишь на улице, они с увлечением разговаривают друг с другом — это уж казалось совсем чудом,

Зато семейная жизнь Коробьиных совсем разладилась. Лев Александрович заводил романы направо и налево. И, между прочим, и с Лидией Ивановной Криштоф. Пил. Тосковал. Написал письмо Станиславскому о том, что гибнет в Майкопе и обожает искусство. (Я забыл написать, что он и в самом деле был страстным любителем сцены, но играл неважно). Станиславский был тронут, видимо, письмо было написано убедительно, и вызвал Льва Коробьина в Москву в свою студию. Софья Сергеевна, которая с мамой не здоровалась одно время, встретив ее, вдруг сказала: «Зачем нам сердиться друг на друга, что за глупости» — и стала нашей постоянной гостьей. Мама обрадовалась этому примирению.

 

1911 год. Это было время «расцвета» моего родного города. Нефть! Англичане! Конторы «русского подданного» по фамилии Леопольд Луис Андрейс. Городским головой избран был Козополянский и, очевидно, таким образом, правая группа гласных оказалась в меньшинстве. Вот тогда-то и были приглашены в Майкоп Лабзин и Колычев. Этот последний, помнится, был проведен в члены управы. Помню разговоры о цензе, который надо было ему устроить, чтобы он попал в гласные.

Член управы — это должность, по-моему, выборная? Гласными Думы стали и Коробьины, кажется, оба брата. Во всяком случае, я помню, что Лев Александрович был гласным наверняка. Много разговоров вызвало то, что на заседании Думы у него в кармане вдруг выстрелил браунинг. Пуля никого не задела. С браунингами вечно случались подобные происшествия — то забывали патрон в стволе, то забывали опустить предохранитель. Случай со Львом Александровичем, впрочем, приписали скорее не револьверу, а новой, бесшабашной, отчаянной натуре, которая все заметнее выступала в нем. Итак, чуть ли не все наши знакомые и, кажется, папа тоже— стали гласными Думы. Братья Просянкины заняли правое крыло. Точнее, присоединились к нему. Правым [то есть кадетом] был Вакулин Карп Александрович, «Кап-Саич», как звал его насмешливый Водарский.

 

[ТОЛСТОВЦЫ].

4 февраля. И вот мы приехали в Сочи. Мы проехали на извозчике с плоской крышей, украшенной помпонами, через весь город к так называемым Ермоловским участкам. Здесь, далеко от моря, в беленьком домике жили знакомые Коробьиных, люди уже немолодые, занявшиеся садом по соображениям идейным [вероятно, они были толстовцами – прим. Н.М.]. В одной комнате поселились мы, в другой Софья Сергеевна с Галькой, которой было тогда около трех лет, и Глебом — лет пяти. Хозяева, кажется, жили в другом домике. Они были задумчивы и чуть печальны, как все идейные люди, решившие так жить — в одиночку, по-своему. Они все возились на маленьком своем винограднике и держались в стороне от нас.

 

 

 

.