С.И. Шаров (1880-1966). «На другом берегу». Пьеса 1932-1956.

 

 

 Ч А С Т Ь  II

13 января 1919 года (31 декабря 1918 года)

в г.Бобрищеве, в квартире Старкевича

 

 

Явление I

СТАРКЕВИЧ – (в блузе), ЗНАМЕНСКИЙ (в наглухо застегнутом пиджаке) и АРКАДИЙ (во фраке, открытом жилете, крахмальной рубашке, с белым галстуком) за маленьким столом. На обеденном столе сервирован ужин, чистая скатерть, хорошая посуда, две вазы с цветами).

 

ЗНАМЕНСКИЙ – Когда же эта свистопляска кончится?

СТАРКЕВИЧ – Не скоро. Запаситесь терпением.

АРКАДИЙ – И картошкой.

ЗНАМЕНСКИЙ – Кто-то одолеет? Год прошел и никак не разберешься.

СТАРКЕВИЧ – Будьте покойны, победят большевики.

ЗНАМЕНСКИЙ – Хоть бы кто ни кто, лишь бы скорее. Только насчет покоя, это уж будьте покойны. (серьезно и таинственно) Я даже пробовал богу молиться о победе Корнилова и Алексеева.

СТАРКЕВИЧ – И с каким результатом?

ЗНАМЕНСКИЙ – Ничего не выходит. То есть, не у так называемого бога не выходит, у меня. Я ведь как привык молиться? Чтобы сам в парче, чтобы прямо передо мной звездоносцы, за ними крестоносцы, так «у врат обители святой» — меченосцы, чтобы от свечей воску ярого, золото и лысины жаром горели, и чтобы собор «гремел в торжествующей святыне». А это что за молитва? В каком-то бушлате (показывает на свой пиджак) в одиночку, при моргасике, в молчанку? (молча шевелит губами, передразнивая молящегося).

СТАРКЕВИЧ – Комик Вы, Федор Михалыч (стук в дверь). А, наконец-то! (Аркадий отворяет дверь).

ЗНАМЕНСКИЙ – Будешь комиком, когда другой роли в пьесе для тебя нет.

 

Входят Левашов, Евгения Алексеевна, Щербинин в шапках и тулупах,

запорошенных снегом. Евгения Алексеевна с небольшим мешком.

 

Явление II

 

ЩЕРБИНИН – Здравствуйте, привел вам гостей. Сельскую учительницу да сельского писаря.

СТАРКЕВИЧ – Что же? Для сапожника даже лестно. Спасибо. Здравствуйте (Левашовы раздеваются). Что поздно?

ЛЕВАШОВ  — Дали Карпову Буланку за дровами съездить, он запоздал. Попросили Степан Михалыча довезти нас. Здравствуй.

СТАРКЕВИЧ – Спасибо, Щербинин. Раздевайся. Сапоги твои послезавтра готовы будут. Один кончил (вынимает сапог из шкафа).

ЩЕРБИНИН – Нет, ко двору надо (берет сапог и оглядывает). Важно (отдает сапог назад). Во всем Бобрищеве никто так не сошьет.

СТАРКЕВИЧ – То-то (Левашову). Нет, ты посмотри!

ЛЕВАШОВ – (смотрит сапог) Профессор. Кабы вы, генералы, в свое время военное дело так постигли, как теперь сапожное, вам бы, пожалуй, теперь сапожничать не пришлось.

СТАРКЕВИЧ – Невежа! Грубиян!

ЩЕРБИНИН – Да, времечко. Сказал бы кто, что Вы мне сапоги сошьете, что Евгения Алексеевна корову доить будет, что  Пал Кстиныч на Буланке сам землю пахать будет, — не поверил бы я!

АРКАДИЙ – (Щербинину) Судьба играет человеком. Я дядю так теперь  Авдеичем и зову.

ЩЕРБИНИН – Больно чудно играет-то А почему Авдеич?

АРКАДИЙ – А это у Льва Толстого в рассказе добродетельный сапожник был – Мартын Авдеич.

ЩЕРБИНИН – А, помню, Христа в гости ждал. А долго этой шатии еще командовать?

АРКАДИЙ – Нельзя так неосторожно, Степан Михалыч, ЧЕКА услышит. Она у нас тут в переулке за углом. И вместо Христа придет – и нежно «ам» (пальцами показывает хватку).

ЩЕРБИНИН  — Нет, это уж лучше не надо. Пусть какой другой Христос приходит.

 

АРКАДИЙ – А, кстати, говорят из Москвы новый боевой чекист приехал, Какой-то Арапов.

СТАРКЕВИЧ – Ну, я думаю, сапоги шить не помешает.

ЩЕРБИНИН – Черт их душу знает. Давно пора эту развалюцию кончать, слава богу, уж все развалили.

СТАРКЕВИЧ —  Кто развалил, Степан Михалыч?

ЩЕРБИНИН – Кто? Большевики.

ЛЕВАШОВ  — Ой, Щербинин, так ли?

ЩЕРБИНИН  — Расшатали-то Николашка с Распутиным.

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – А барона усадьбу кто сжег?

ЩЕРБИНИН  — Кто? Знато, мужики спалили.

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – А кто караулил, кто их отговаривал?

ЩЕРБИНИН – Это верно, там комиссар был. Хоть и большевик, а человек правильный. Он им толковал – «Пожалейте, ведь все ваше». А белые-серые, конечно, свое «выкорчевывай, жги коршуново гнездо дотла». Ну как он библиотеку вывез, отъехал верст пять – зарево. Здорово полыхало.

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – А ты говоришь.

ЩЕРБИНИН  — Да, тут разобраться… (оправляет тулуп, надевает левую рукавицу). По совести сказать, мысли то у Ленина хорошие, но жизнь по ним построить ой мудрено. Счастливо.

СТАРКЕВИЧ – Хоть стаканчик на дорогу выпей (наливает лафитный стакан водки и подносит Щербинину).

ЩЕРБИНИН – Для тепла можно. С новым счастьем (пьет и закусывает).

СТАРКЕВИЧ  -Спасибо, Степан Михалыч.

ЛЕВАШОВ  — До свидания. (Щербинин уходит. Евгения Алексеевна вынимает из мешка и ставит на стол жареную утку и бутылку вишневки).

 

Явление III

ЗНАМЕНСКИЙ – (кивает на Аркадия) Дэнди.

АРКАДИЙ – То меня тетушка наставляла – «Не мотай, побереги на черный день». Ну, бог сподобил ее, дождалась черных дней (смеется). Все банки перелопались. Акции – ау! Земелька – ау! От шале уцелели две комнатки. Хотя, впрочем, лестно, что в остальных беднота живет, — тетка с дядей старались ближе к народу подойти, а тут сам народ к ним поближе подошел.

ЗНАМЕНСКИЙ – Не ко всем он так кротко подошел.

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Чучело ты набитое.

АРКАДИЙ — (продолжает) От автомобиля у дяденьки осталось всего (величественный жест руки, показывающий направление движения, гордый взгляд и оттопырено-поджатые губы) – на удивление Буланки. А я во фраке (показывает на другую комнату, дразнящим тоном). И телефон мне поставили. Это все проценты на капитал интеллигентности.

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА — Дурья твоя голова, ведь это жизнь не только гораздо более интересная, и гораздо более настоящая, чем прежде. По совести говоря, нам не хватает только Наташи.

 

СТАРКЕВИЧ – (Аркадию) Очень теперь нужна твоя интеллигентность.

АРКАДИЙ – Очень нужна. Помогают обрывки знаний и государственного права, и политической экономии, и статистики, и знание четырех языков (с важностью). Экономический секретарь уездного Исполкома.

ЛЕВАШОВ – Какие четыре языка? Да ты путем только французский и знаешь.

АРКАДИЙ – Дядя Левашов, на кой черт мне в Бобрищеве в канун девятнадцатого года французский язык? Я говорю о четырех русских языках, — (отсчитывает по пальцам одной руки) разговорный, литературный, канцелярский, революционный. Я теперь в Исполкоме вроде словаря. Читаем газету «На сене думают». Товарищ Старкевич, что значит: «на сене думают»? Мне и то наш управдел говорит – «чего вы их интеллигентизируете»?

ЛЕВАШОВ – Зачем же такого идиота взяли в управляющие делами?

АРКАДИЙ – Умеет бумаги писать.

 

 

 

СТАРКЕВИЧ – «Еще нам далеко до цели.

Гроза растет, гроза ревет,

И вот в железной колыбели,

В громах родится новый год»                (В.Брюсов)

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА —  Какой-то он будет?

АРКАДИЙ – Как там на юге Наташа и Надя?

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Да, после того, как написала Наташа о встрече с бароном и о свадьбе, — и вестей нет.

ЗНАМЕНСКИЙ  — И я о сыне ничего не знаю, жив ли?

ЛЕВАШОВ – (Знаменскому) А почему Вы один, Федор Михалыч?

ЗНАМЕНСКИЙ – Нездорова старуха.

ЛЕВАШОВ (Знаменскому) А как Ваша медицина?

ЗНАМЕНСКИЙ – В феврале буду фельдшером. Это уже не «гад» и не «паразит.

СТАНКЕВИЧ – Все равно – элемент и тип, и даже «экземпляр». Да и по фамилии видно.

ЗНАМЕНСКИЙ – Вздор! Фамилия – вообще первый сорт. Знамя! Да я еще ударение переменил, (гордо показывает себе на грудь) просят не смешивать, не Знаменский, а Знамёнский.

СТАРКЕВИЧ – «Их доспехи ярко блещут

И знамёна веют их».

ЗНАМЕНСКИЙ – Вот, вот, вот (смотрит на часы). Без четверти.

СТАРКЕВИЧ – (с увлечением) Напьемся пьяны! (поет) «И зазвенели тут стаканы, и зашумело в головах».

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Что же хорошего?

ЗНАМЕНСКИЙ – (с деланной серьезностью, укоризненно) Эх, Евгения Алексеевна, как Вы, культурная, интеллигентная женщина, этого не понимаете. (Стук в дверь).

АРКАДИЙ – (подходит к двери) Кто там?

ГОЛОС  — (из-за двери) Срочное дело к гражданину Старкевичу. (Все переглядываются. Аркадий открывает дверь. Входит человек в нагольном тулупе, бараньей шапке).

 

Явление IV

 

НЕИЗВЕСТНЫЙ – (к Старкевичу) Генерал Старкевич?

СТАРКЕВИЧ – Был генерал, а Старкевич и сейчас.

НЕИЗВЕСТНЫЙ – Простите, что поздно, я прямо с поезда. Привез Вам письмо.

СТАРКЕВИЧ – (распечатывает конверт, быстро и с волнением пробегает глазами письмо). Раздевайтесь, входите (подает ему руку). Тут все мои. Это как раз Левашовы – Евгения Алексеевна и Павел Константинович. Это мой племянник. Это Федор Михалыч Знаменский.

НЕИЗВЕСТНЫЙ – Бывший член Думы?

СТАРКЕВИЧ – Да. (Показывает прочим на неизвестного и говорит, проверяя себя по письму). А это капитан Павел Андреич Тройницкий. Это письмо тебе, Женя.

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – (с волнением схватывает письмо) От Наташи!

ЛЕВАШОВ  — От Наташи!

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – (читает) «Милые папа и мама, пишу наспех, несколько строк. Мы живем отлично. Плохо только беспокойство за вас и за Лео. Мечтаю о скором свидании. Только из-за вашего будущего внука не еду сама. Целую вас крепко. Поцелуйте дядю Алешу и Аркадия. Ваша Наташа». (Тройницкому) Не знаю, как и благодарить Вас (Левашов жмет ему руку). А вы ничего не знаете о Сабурове Андрее Василиче и его дочери?

ТРОЙНИЦКИЙ – Они в Ростове.

СТАРКЕВИЧ – (Тройницкому) А как Вы проехали?

ТРОЙНИЦКИЙ – С некоторым маскарадом.

СТАРКЕВИЧ – Что же, это не грех – как раз святки – время для ряженых.

ТРОЙНИЦКИЙ – (снимает шапку и тулуп и остается в поддевке тонкого сукна). А вот гостинцы (вынимает из мешка две бутылки и сверток. Абрау Дюрсо, магарачский мускат, икру).

АРКАДИЙ – Вот так, ай-ай! Тети, дяди, сколько много разной вкусноты! Откупоривать? (показывает на Абрау Дюрсо).

ТРОЙНИЦКИЙ – Конечно (Аркадий встает, берет бутылку).

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – (Старкевичу) А тебе от кого письмо?

СТАРКЕВИЧ – От Деникина.

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА И ЛЕВАШОВ – Да?

СТАРКЕВИЧ – Аркадий, наливай.

АРКАДИЙ – (откупоривает шампанское) «Глагол времен, металла звон» (наливает вино в стаканчики). Ровно двенадцать.

ТРОЙНИЦКИЙ —  С Новым годом, с новым счастьем.

ВСЕ – С Новым годом (пьют).

ЛЕВАШОВ – Вы принесли уже нам счастье.

ЗНАМЕНСКИЙ – (ест бутерброд с икрой) «Отец дьякон, Вы бы селедочки». «Пренебрегаю». «Отец дьякон, икра то дорога очень». «Дорога-то, да хороша». «Отец дьякон, она четыре рубля плачена». «И стоит того». «Отец дьякон, так, пожалуй, другим не останется». «А вот это прискорбно» (смеются).

ТРОЙНИЦКИЙ – Разрешите, генерал, все-таки попросить ответа на письмо.

СТАРКЕВИЧ  — Что же я могу ответить. (Левашовым и Знаменскому) Деникин зовет меня к себе. Грустно так разойтись со старыми товарищами.

ТРОЙНИЦКИЙ – Как разойтись? Почему?

СТАРКЕВИЧ – Суворов требовал: «всякий солдат должен понимать свой маневр». Как Вы понимаете Ваш маневр?

ТРОЙНИЦКИЙ – Как понимаем? Как воссоздание Единой мощной России, восстановление в ней права и порядка.

СТАРКЕВИЧ – «Воссоздание России»! Да кто же ее раздробил на куски, когда в ней повсеместно установилась Советская власть. И какое право, и какой порядок думает восстановить Антон Иваныч. Права и порядок самодержавного царского режима, который погубил и самого царя и рухнул безвозвратно. И с кем же Антон Иваныч ее воссоздает? С холуями самодержавия и с болтунами Временного правительства, которое ничего не управило и которое, это говорил он сам, – окончательно разложило армию? С этими «мертвецами, воскресшими для новых похорон». И с иностранцами, которые по дорогой цене продают ему военное барахло и по дешевке приторговывают лакомые куски нашей земли.

ТРОЙНИЦКИЙ – Алексей Алексеич, Вы большевик?

СТАРКЕВИЧ – Нет, я не большевик. Разве надо быть большевиком, чтобы считать преступлением вооруженное нападение  на Родину с участием иностранцев. Я просто говорю: провалились в войне и политике, надо дать народу устроиться своим умом.

ТРОЙНИЦКИЙ – Хорош свой ум – пугачевщина!

СТАРКЕВИЧ – Нет, это не пугачевщина. Пугачевщина была стихийным движением без государственно-строительной идеи, а теперь действуют миллионы рабочих и миллионы крестьян, организуемые организованной политической партией, это надо понимать, партией – во главе с человеком гениального ума, огромных знаний и железной воли.

ТРОЙНИЦКИЙ – (с явным уважением) Это Ленин.

СТАРКЕВИЧ – Да – это Ленин.

ТРОЙНИЦКИЙ – Вы меня обескураживаете, честное слово. (Горячо) Но, как же Вы миритесь с этими бессудными расстрелами, с этой жестокостью, возбуждающей негодование во всем цивилизованном мире?

СТАРКЕВИЧ – Да террор – ужасное и печальное явление. Ведь не в нем существо революции. Ну, а насчет негодования цивилизованного мира… Вот я читал (берет с подоконника книгу) о французской революции Спенсера, английского философа, врага социализма. Он издевается (листает книгу, находит страницу) над тем сердоболием, которое горючими слезами оплакивает участь (читает) «десяти тысяч человек, заплативших жизнью за свои грехи или грехи своего класса, и спокойно говорят о наполеоновских войнах, без всякого сожаления к двум миллионам человек, без всяких войн оторванных от своих семей и посланных на убой». Да, террор – это не суд присяжных, — это часть гражданской войны. В ней нет четкой линии фронта. Она может пройти по середине улицы и по середине комнаты. На вас нападают слева, справа, сзади, спереди и вы бьете налево, направо, вперед, назад. И вы вспоминаете, кто начал? Вспомните выстрел в Ленина и выстрел в Мирбаха. Вспомните, что Краснов, идущий с Деникиным на Москву, отпущен был большевиками под честное слово. «Жестокость»! Суворов сказал в Вене художнику, писавшему его портрет: «Черты лица моего вы изобразите, души моей не изобразите – я пролил реки крови, а не обидел мухи».

 

АРКАДИЙ – Авдеич, а этот художник не сказал Суворову, что лучше бы он уж несколько мух обидел, а рек крови не проливал. (Легкий смех. Аркадий вынимает записную книжку и пишет в ней).

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – А вспомните английскую блокаду, морившую голодом немецких женщин и детей, и германскую блокаду, топившую английских женщин и детей. А большевики сейчас, в пору разрухи и нищеты, заботятся о хлебе для детей своих заведомых врагов.

ТРОЙНИЦКИЙ – Вот чем они нас взяли! (Аркадию) И много таких интеллигентов в Бобрищеве?

АРКАДИЙ – (с некоторой ироничностью и, в то же время, с гордостью) Думаю, что и во всей России не очень много.

ТРОЙНИЦКИЙ – Алексей Алексеич, но неужели Вам как русскому патриоту и русскому офицеру не горько поражение русской армии, не горько заключение Брестского мира?

СТАРКЕВИЧ – (на несколько секунд закрыв рукой глаза) Горько, очень горько. Но, Вы знаете, что Ленин прежде чем пойти на  Брестский договор, собирал совещание из лучших генштабистов, и они в один голос сказали, что армия не боеспособна, то же, что сам Деникин говорил еще в июле семнадцатого года. К какой же календарной дате отнести ее поражение? Быть может, к тому дню, когда ее судьбу доверили провинциальному адвокату?

ТРОЙНИЦКИЙ – Керенскому? Как с Хлестаковым был случай, что его: «а один раз меня приняли за главнокомандующего».

СТАРКЕВИЧ – А может быть, к более раннему времени – к тому, когда Эверт не выполнил приказ верховного командования, не поддержал наступление на германском фронте Брусиловского наступления на австрийском? А может быть, к тому дню, когда царь на себя принял это верховное командование, связав руки Алексееву? А может быть, день поражения надо искать еще раньше, тогда – когда Ренненкампф упустил победу над Притвицем и дал возможность Гинденбургу уничтожить армию Самсонова?

ТРОЙНИЦКИЙ – А Самсонов был хороший генерал? Он застрелился.

СТАРКЕВИЧ – Да.

ТРОЙНИЦКИЙ – А что Эверт и Ренненкампф не были изменниками?

СТАРКЕВИЧ – Не думаю. Просто обычное для русской армии явление – офицеры немецкого происхождения до полковников – храбрые и честные, а генералы бездарные.

ТРОЙНИЦКИЙ – И что же теперь делать?

СТАРКЕВИЧ – Понимать.

ТРОЙНИЦКИЙ – (Знаменскому) Отец протоиерей.

ЗНАМЕНСКИЙ – Я не протоиерей, я ученик фельдшерской школы. Не мне его учить.

ТРОЙНИЦКИЙ – Вот как? (резко) Что же, Алексей Алексеич, пожалуй, Вы пошли бы против Деникина за большевиков?

СТАРКЕВИЧ – Я сапожник, — я хочу шить сапоги. Но если судьба потребует – «брось шило, возьми меч», — я подниму его против тех, кто хочет загнать народ в старое болото и пойду вместе с теми, кто строит новую жизнь. Как она сложится – не знаю. Но знаю, что новая Россия создается здесь, а не там. И я знаю, что России нужны вооруженные силы и что русская армия воссоздается здесь, а не там.

 

АРКАДИЙ – (поднимая листок и потом дописывая его. Серьезным тоном) Можно прочесть?

СТАРКЕВИЧ  — Читай.

АРКАДИЙ –              Навстречу вышел легкими шагами

Старик высокий, крепкий и прямой,

С волнистыми седыми волосами,

С подстриженной седою бородой.

Его глаза приветливо и строго

Смотрели сквозь блестящие очки.

Остановилась баба у порога

И вымолвила: «Дочке башмачки».

Он посоветовал опоек тонкий,

А на подошву крепкий полувал,

И на колени встал перед девчонкой,

И мерку снял и в книжку записал.

 

Они ушли, и вот от полувала

Вдруг мысль его далеко унесла,

Он сын ученого штабного генерала,

Он сын изящной дочери посла.

Он сам носил густые эполеты,

Он сам сменял на мыло пару звезд,

И спрятанный лежит в шкатулке где-то,

На черно-желтой ленте белый крест.

Когда «святая серая  скотинка»

Пошла лягаться всеми четырьмя,

Он на нее не бросился с дубинкой,

И не бежал он голову сломя.

Он так решил, что так судьба решила,

Из хаоса родится новый мир.

Взял молоток он, нож, иголку, шило,

И блузой с фартуков сменил мундир.

Пускай костит его и так и эдак,

Сбежавший зять на дальней стороне,

Пускай косится уцелевший предок, —

Левицкого работы – на стене.

(показывает рукой на портрет Пушкина)

Россия здесь и нет иной России!

Пускай она темна и голодна, —

Из мутных волн клокочущей стихии

Поднимется великая страна.

А если в генералах есть излишек,

Так хватит на сапожников хлопот,

Когда обуть своих босых детишек

Стомиллионный собрался народ.

 

СТАРКЕВИЧ – Купил. Давай я поцелую тебя. (Целуются).

ЗНАМЕНСКИЙ – В самом деле, хорошо.

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – А зачем деда в послы произвел?

АРКАДИЙ – Это для рифмы. Только и выбор был – либо в послы, либо в ослы.

ЛЕВАШОВ – И Пушкин Гранатовского издания за предка кисти Левицкого сошел.

СТАРКЕВИЧ – А думаешь Андрей Василич костит меня?

АРКАДИЙ – Ну, если сам не ругает, то другие около него.

ТРОЙНИЦКИЙ – А белый крест на черно-желтой ленте, — это Георгий офицерский? Какой степени?

СТАРКЕВИЧ – Четвертой. У меня один. Еще за японскую войну. За эту был уже представлен Государственной Думе к Георгию третьей, да не успел получить.

ТРОЙНИЦКИЙ – А тот за что получили?

СТАРКЕВИЧ – По пункту пятому статуса ордена… «Кто прорвется через неприятеля, несравненно сильнейшего, и окажет помощь нашему окружному войску». Я вел свой полк на соединение с остальными полками своей дивизии, и нашел их в окружении превосходящими неприятельскими силами. Прорвался через них и помог отбиться.

ТРОЙНИЦКИЙ – Ну, что ж? В общем, я вижу, что эмиссару Деникина делать здесь нечего. Простите, Алексей Алексеич, да и все вы мою напрасную мистификацию. И в генералах нет излишка. О Вашем назначении начальником дивизии получен уже приказ из Москвы.

СТАРКЕВИЧ – Какую мистификацию? Какой приказ? (сильный стук в дверь и из-за двери отчаянный крик).

ГОЛОС – (из-за двери) Отворите! Отворите! Скорей! Отворите!

ЛЕВАШОВ – Что такое!

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Голос как будто знакомый.

СТАРКЕВИЧ – (быстро идет к двери) Не то мальчишка, не то девчонка (отворяет дверь)

В комнату стремительно вбегает подросток, в коротком полушубке,

толстых шароварах, в грубой папахе и валенках.

ПОДРОСТОК – (с отчаянием) Опоздала! Он уже здесь.

 

Явление V

 

ПОДРОСТОК – (бросается к Старкевичу. Тихо, запыхавшись) Осторожней! С вами провокатор! С Вами чекист.

СТАРКЕВИЧ – Кто провокатор? Кто Вы?

ПОДРОСТОК – (тихо показывает на Тройницкого) Вот чекист. Барон схвачен.

СТАРКЕВИЧ – Ничего не понимаю.

ПОДРОСТОК  — (не выдерживая, громко, показывая на Тройницкого) Это чекист! Он узнал барона! Барон арестован! (С шумом отворяется дверь, вбегает запыхавшийся Щеглов и бросается к подростку).

 

Явление VI

 

ЩЕГЛОВ – А, негодяй богопротивный! Вот ты где! Насилу догнал! (Тройницкому) Товарищ Арапов, он негодный, из вагона на ходу выпрыгнул. Насилу догнал!

АРАПОВ – (подростку) Зачем Вы это сделали? Вам сказано было уезжать?

ЩЕГЛОВ – Товарищ Арапов… Это такой дьяволенок!

СТАРКЕВИЧ – (с горячностью) Арапов?! Что все это значит? (Тройницкому) Кто Вы, сударь? В самом деле, Арапов? (к Аркадию) Тот самый?

АРАПОВ – Ну да, Арапов, тот самый. Все в порядке.

СТАРКЕВИЧ – (запальчиво, энергично, отрывисто) То есть как это все в порядке? Вы надеваете личину?! Обманом влезаете в мой дом! Строите из меня дурака! За вами влетает сумасшедший, потом еще сумасшедший! И все в порядке?! Интересное понятие о порядке!

АРАПОВ – (улыбаясь, уговаривающим, дружеским тоном) Алексей Алексеич, простите, честное слово! Какого же дурака? Ведь гражданская война!

СТАРКЕВИЧ – (запальчиво) Черт мне с ней, с вашей гражданской войной! Подумаешь! «Гражданская война», невидаль! (в раздражении берет со стола книгу).

АРАПОВ – Алексей Алексеич! Ведь в темноте накидываются и слева, и справа, сами же Вы говорили!

СТАРКЕВИЧ – Мало ли, что я говорил! Это понимать надо. «Сам говорил»! Вам скажешь, а Вы уж и рады!… (Несколько успокоившись, бросает книгу).

АРАПОВ – Алексей Алексеич! Ведь Вы сами сказали «время для ряженых», и ведь не я первый перерядился. Честное слово (Показывает на подростка). Всмотритесь.

СТАРКЕВИЧ – Опять «сам говорил»! Чего всматриваться?! (Быстро всматривается в подростка и вскрикивает) Ой! Надя!

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Да ведь, это Надя. (Бросается к ней, целует ее и держит).

ЛЕВАШОВ, СТАРКЕВИЧ, АРКАДИЙ – (все разом) Надя! (Целуют ее).

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Надя, зачем это безумие?

ЩЕГЛОВ – Гражданка Сабурова?! Ах, чертова девка! Надежда Андреевна? Да нешто порядочные барышни так делают, не в обиду Вам будет сказано?

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – А где барон? Он тоже приехал?

НАДЯ – Он приехал со мной. Его схватили и отобрали письма. (Садится и оглядывает комнату; обращается к Арапову) Что вы сделали с бароном?

АРАПОВ – То, что полагается врагу, пробравшемуся в наш лагерь с целью разведки и агитации среди возможных сторонников.

НАДЯ – Почему же Вы отпустили меня? Я придумала эту поездку. Я виновата.

АРАПОВ – Вы не опасны для революции, и Вы ехали повидать тех, кого любите.

НАДЯ – А почему Вы узнали, кто я и узнали его?

АРАПОВ – (тоном простого вопроса) А Вы не припоминаете меня?

НАДЯ – (Вслушиваясь, вспоминает) Голос? Горспоуэр?

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Верно, Темин!

ЛЕВАШОВ, СТАРКЕВИЧ, АРКАДИЙ – Темин!

НАДЯ – Горспоуэр, неужели Вы из этих бандитов?

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Темин, Вы сохраните жизнь барону ради доброго отношения Наташи к Вам? (Старкевич задумывается).

ТЕМИН – Я не бесчувственный, Евгения Алексеевна, но здесь не мое личное дело.

ЛЕВАШОВ – Темин, нас пожалели крестьяне.

ТЕМИН – Но Ратиборского они сожгли.

СТАРКЕВИЧ – Темин, пощадите его, отпустите его.

ТЕМИН – А он пощадит?

СТАРКЕВИЧ – Не знаю. Я вижу Надю, вижу Наташу. И я помню, что он ехал гостем ко мне. Отпустите его под честное слово, не участвовать в военных действиях.

ТЕМИН – Алексей Алексеич, Вы только что согласились принять командную должность в Красной Армии. Вы только что вспоминали генерала Краснова, отпущенного большевиками под честное слово и нарушившего его. Вы только что цитировали Драгомирова: Гостем ехала она (показывает на Надю), а он – лазутчиком.

СТАРКЕВИЧ – Я не забыл ничего. Я не могу не вступиться за него. Я ручаюсь за барона головой.

ЛЕВАШОВЫ – (оба сразу) И я тоже.

НАДЯ – И я тоже.

ТЕМИН – И вы готовы остаться здесь с нами (показывает на Левашова), заложником за него?

НАДЯ – (как-будто внезапно и непредвиденно увидела ситуацию в новом свете) Остаться здесь с ними? Нет, это невозможно. Там папа – это значило бы бросить его.

СТАРКЕВИЧ – Темин, Вы пришли за мной, я дал Вам ответ, не ставя условий. Но дайте мне возможность со спокойным сердцем начать работу в Красной Армии.

ТЕМИН – (укоризненно и задушевно) Эх, Алексей Алексеич.

СТАРКЕВИЧ – (закрывает глаза рукой и задумывается, но не долго и, отняв руку от глаз, говорит с большим волнением) Нет, я иначе не могу. Поймите, Темин, иначе не могу. Если бы он ехал не с Надей, если бы он ехал не в мой дом.

ЩЕГЛОВ – Ваше превосходительство, Алексей Алексеич, да на черт эта сволочь богопротивная Вам сдалась, не в обиду ему будет сказано? Чего с ним цацкаться? К стенке его и вся недолга. Проверенный мерзавец, в точном смысле слова и в губернском масштабе.

СТАРКЕВИЧ – (в сильном волнении) Щеглов, не так это просто. Это понимать надо. Это вопрос моей жизни. (к Темину) Я знаю, Вы сейчас не мальчик, Темин, Вы ответственный представитель партии, представитель ее сурового, ее грозного революционного учреждения. И я Вам говорю, Вам, как представителю этого учреждения, — пожалейте меня. Я не вымениваю барона на себя. Если Вы расстреляете его, я все равно останусь с вами. Но нравственная моя сила будет подорвана

ТЕМИН – Эх, Алексей Алексеич! Телефон у Вас есть?

СТАРКЕВИЧ – В  той комнате. (порывисто идет и останавливается, ожидая Темина).

ТЕМИН – (подходит к Щеглову и говорит тихо, ведя его разговором к выходной двери) Делать нечего, поезжай, я поговорю по телефону с Петрухиным. Подожди у него. Если разрешит, — привози барона, глаза ему завяжи, руки скрути сзади, вещи его возьми. Одной ногой дуть там, другой здесь.

ЩЕГЛОВ – Везде сый и вся исполняй». (Щеглов выходит, Темин и Старкевич идут в другую комнату).

 

Явление VII

 

            НАДЯ – Господи, какой ужас? И Наташе так не хотелось отпускать его.

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Конечно, не надо было. Ну как выт там?

НАДЯ – Так-то живем отлично. Живы, сыты, бодры. А как интересно, тетя! Не жизнь, а «три мушкетера».

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Надя, ты действительно, взбалмошная и легкомысленная девчонка. Народ в труде, в борьбе, в страданиях ищет путей новой жизни, а ты «три мушкетера».

ЛЕВАШОВ – Что-то там (показывает на маленькую комнату) выйдет? (короткое молчание) Как Андрей Василич?

НАДЯ – Папа работает начальником военно-санитарного отряда, я вместе с ним – сестрой милосердия. Господи! Как мне хотелось вас повидать!

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Ах ты глупая. (обнимает ее и крепко целует; входят Старкевич сияющий и Темин озабоченный)

 

Явление VIII

 

            НАДЯ – Темин, что?

ТЕМИН – Мой шеф сказал, что Алексей Алексеич стоит много дороже барона, и, учтя всю обстановку, приказал исполнить его просьбу. Сейчас Щеглов привезет барона. Посмотрим, что скажет он сам. Не вмешивайтесь в мой разговор с ним.

СТАРКЕВИЧ – Темин, не хмурьтесь на меня: ведь я живой человек, да еще старик. Берёте меня с активом, берите и с пассивом. Я должен был так сделать.

ТЕМИН – Ну, что сделано, то сделано.

(Стук, дверь отворяется. Входят Щеглов и Ратиборский в нагольном полушубке, валенках, бараньей шапке, с завязанными глазами и связанными за спиной руками).

 

Явление IX

 

ТЕМИН – Что сделали бы Вы, барон Ратиборский, со мной, большевиком, если бы я приехал в Ростов на разведку, как Вы приехали сюда.

РАТИБОРСКИЙ – Я приехал не для разведки.

ТЕМИН – Ну для свидания с предполагаемыми сторонниками.

РАТИБОРСКИЙ – Я ехал не для этого.

ТЕМИН – А для чего же?

РАТИБОРСКИЙ – Не скажу.

ТЕМИН – Хорошо, не будем догадываться. Поставим вопрос по-другому. Что сделали бы Вы со мной, если бы поймали меня с письмом от Ленина к какому-нибудь ростовскому большевику?

РАТИБОРСКИЙ – Странный вопрос.

ТЕМИН – Расстреляли бы?

РАТИБОРСКИЙ – Ни в коем случае.

ТЕМИН – А что же?

РАТИБОРСКИЙ – Повесил бы.

ТЕМИН – Ответ ясный. Щеглов, сними повязку (Щеглов развязывает и снимает повязку с глаз. Ратиборский оглядывает комнату и присутствующих, и кланяется). Это квартира Алексей Алексеича. Вот Надежда Андреевна. По просьбе за вас Алексей Алексеича Вам вынесен мягкий приговор: Вы будете подвергнуты заключению и объявлены заложником с предупреждением о расстреле в случае какого-нибудь контрреволюционного выступления здешних единомышленников. Но для вас есть возможность устроиться здесь на свободе

РАТИБОРСКИЙ – Условия?

ТЕМИН – Вы поможете нам в формировании Красной армии, как согласен помочь Алексей Алексеич.

РАТИБОРСКИЙ – (с удивлением) Он согласен? (Оборачивается к Старкевичу)

НАДЯ – Дядя!

СТАРКЕВИЧ – Да, правда, и право на этой стороне.

РАТИБОРСКИЙ – (тихо и медленно) Да, вот оно как!

НАДЯ – Дядя! Дядя!

ТЕМИН – Так как, барон?

РАТИБОРСКИЙ – Мне помогать вам?! Никогда!

ТЕМИН – Ну что же. Все ясно. Но вот они все просят отпустить Вас. И из-за них мы пойдем и на это. Дайте только клятву отстраниться от борьбы против Советской власти и ступайте на все четыре стороны.

РАТИБОРСКИЙ  — Сажайте, расстреливайте, делайте, что хотите.

ТЕМИН – Товарищ Щеглов, вези барона назад.

НАДЯ – (умоляюще) Горспоуэр!

РАТИБОРСКИЙ – (Наде удивленно) Вы его знаете?

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Это Темин, — он жил у нас в деревне.

РАТИБОРСКИЙ – (злобно и насмешливо) А, припоминаю – сознательный пролетарий. (Левашову) Говорил я тогда вам сдать его в охранку.

НАДЯ – Лео, согласитесь.

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Леонид Григорьч, пожалейте Наташу и вашего ребенка.

РАТИБОРСКИЙ – А какое ручательство я должен дать?

ТЕМИН – Порука – Ваше честное слово и жизнь Павла Константиныча и Евгении Алексеевны.

РАТИБОРСКИЙ – (в борьбе с собой) Нет не могу!

НАДЯ – Лео!

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Леонид Григорич, ради Наташи и вашего ребенка!

РАТИБОРСКИЙ – (решительно) Хорошо!

ТЕМИН – (Щеглову) Развяжи барону руки (Щеглов развязывает; Темин дает Ратиборскому листок бумаги и карандаш; Аркадию:) Товарищ Старкевич, продиктуй подписку.

АРКАДИЙ – (диктует) «Я барон, Леонид Григорьевич Ратиборский, даю свое клятвенное обещание, ручаюсь за его исполнение своею честью и жизнью, что не приму от правительств, действующих против Советской власти никакой военной или политической должности,  и не приму участия в военных действиях против войск Советской России» (барон подписывает. Темин берет бумагу).

ТЕМИН – (Левашову) Припишите, что Вы ручаетесь головой за исполнение бароном его клятвы (Левашов пишет. Темин берет бумагу).

НАДЯ – Горспоуэр, милый, спасибо!

РАТИБОРСКИЙ – (Старкевичу) Так. Что же мне, там сказать от вас и о вас? Что Вы большевитский наймит?

СТАРКЕВИЧ – (вспыхивает в негодовании) Барон! Вы… Вы… злоупотребляете положением. Вы понимаете, что я сейчас не могу Вас поставить к барьеру (преодолевает вспышку).

НАДЯ – Лео!

РАТИБОРСКИЙ – Беру назад слово наймит. Но Вы большевик – это ужасно.

СТАРКЕВИЧ – (без паузы, но тоном, как-будто после раздумья) Нет. У меня нет большевицкой ненависти, нет большевицкой веры. Я много дал бы, чтобы они у меня были! Но мне по пути с большевиками, и не по пути с русскими крепостниками и с чужеземными захватчиками. «Россия здесь и нет иной России».

ТЕМИН – Товарищ Щеглов, отвезешь их на вокзал.

ЩЕГЛОВ – «Везде сый и вся исполняй».

НАДЯ – Дядя, дядя! Неужели мы враги?!

СТАРКЕВИЧ – Прощай, милая девочка. Поживем, увидим.

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – (сделала сверток с провизией, сует Наде в карман) Надя, на дорогу.

НАДЯ – Спасибо, тетя Женя (показывает на прощай, целуются). Дядя Паша, дядя Алеша, прощай Аркадий (целуется с ними). Федор Михалыч. Прощайте и Вы, Горспоуэр… Ненавижу я Вас! Но спасибо Вам. (вздрагивает) Что могло бы быть. Какой ужас! (протягивает ему руку).

ТЕМИН – Его благородие (показывает на Старкевича), Надежда Андреевна.

НАДЯ – И его, и вас (горячо). Вечное и великое спасибо (Внезапно крепко целует его).

РАТИБОРСКИЙ – (Запальчиво) Надя!

НАДЯ – (как-будто не поняв его тона) Едем.

РАТИБОРСКИЙ – До свидания (Старкевичу). Так опять с девизом кардинала Бурбона?

            СТАРКЕВИЧ – Нет, с девизом Баяра.

РАТИБОРСКИЙ – Без страха и упрека? Имею честь кланяться (прикладывает руку к шпаге, не протягивая руки).

ЛЕВАШОВ – До свидания (жмет ему руку и целует его).

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Прощайте, поцелуйте Наташу (целует Ратиборского в лоб, он целует ей руку).

ТЕМИН – (Знаменскому) Может быть они знают что-нибудь о Вашем сыне? Спросите. (Знаменский переводит глаза нерешительно с Темина на Ратиборского).

РАТИБОРСКИЙ – (Знаменскому) Сын Ваш там, где ему следует быть, — в  нашей армии. А Вы что же? Тоже большевик? Или так – Тушинский перелет?!

ЩЕГЛОВ – Едем. «И никакая сила…»

РАТИБОРСКИЙ – До свидания (бросает на Темина полный ненависти взгляд).

НАДЯ – (отвлекая общее внимание, Щеглову) Так, никакая сила?

ЩЕГЛОВ – И никакая сила. В планетарном масштабе.

НАДЯ – Это Вы про что?

ЩЕГЛОВ – (твердо и просто) Про диктатуру пролетариата. (уходят Надя, Ратиборский и Щеглов. Короткое молчание. Шум мотора и хруст по снегу отъезжающего автомобиля).

 

Явление X

 

ТЕМИН – Ну, что сделано, то сделано. Когда примите дивизию, Алексей Алексеич?

СТАРКЕВИЧ – Завтра, или, точнее сказать, — сегодня (взглядывает на закуски и вина) А скажите… (запинается).

ТЕМИН – (поймав его взгляд, улыбаясь) Не беспокойтесь, это не из баронского мешка и не из баронского погреба (Левашову) и Вам, Павел Константинович, довольно играть в мужичка. Пора в город!

ЛЕВАШОВ – Да кому я там нужен, когда я всего навсего умею благонадежные векселя отличать от неблагонадежных?

ТЕМИН – Этого, действительно, пока не требуется. Но, думается, Вы сумеете сделать и кое-что другое, — например помочь улучшить материальный учет в Губпродкоме.

ЛЕВАШОВ – (немного подумав) Пожалуй сумею. Только позвольте мне пока жить в Никольском. Тут ведь так недалеко, — я буду ходить. А то мне очень жалко было бы бросить деревню. Да и Жене больно расставаться со своей школой.

ТЕМИН – Рано или поздно придется же бросить. Евгения Алексеевна и здесь учительницей будет. Ну, да как хотите. (Знаменскому) Не сердитесь? Стало быть, изучаете новую специальность, гражданин протоиерей, или как Вас называть?          ЗНАМЕНСКИЙ – Фельдшер Знаменский, к Вашим услугам. (Темин смотрит на него). И очень просил бы по возможности не смешивать с протоиереем Знаменским.

ТЕМИН – От Вас будет зависеть:  А что сказал бы на все это протоиерей Знаменский?

ЗНАМЕНСКИЙ – (Делая спиральный охватывающий жест рукой) На все это?

ТЕМИН – (повторяет жест) Да, на все это? Иль не спрашивать?

ЗНАМЕНСКИЙ – Нет, отчего же. Протоиерей сказал бы: (говорит цитату елейным тоном) «Несть власть, аще не от бога».

ТЕМИН – А если две власти дерутся?

СТАРКЕВИЧ – А приписка Деникина о капитане Тройницком?

ТЕМИН – Работа одного нашего каллиграфа.

СТАРКЕВИЧ – Эх! А, впрочем, Вы правы.

ЗНАМЕНСКИЙ – Чья возьмет, та и от бога.

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – (Знаменскому) А помните, Вы в четырнадцатом году говорили, что только война против поработителей законна?

ТЕМИН – (проверяющим тоном) Он говорил?

ЗНАМЕНСКИЙ – (пояснительно) В весьма неумеренном подпитии и весьма умеренным шопотом.

ТЕМИН – И всю жизнь служил господам против рабов?

ЗНАМЕНСКИЙ – (разводя руками) Горбун платил.

ТЕМИН – Ну и ну! А что скажет фельдшер Знаменский? Иль не спрашивать?

ЗНАМЕНСКИЙ – Скажу по-совести: остарел, устал: какой никакой конец, лишь бы скорее. Сына хотелось бы перед смертью повидать.

ТЕМИН – (ко всем) Покойной ночи.

СТАРКЕВИЧ И АРКАДИЙ – До свидания.

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА И ЛЕВАШОВ – До свидания. Вечное спасибо.

(Темин уходит. Короткая пауза).

 

Явление XI

 

ЗНАМЕНСКИЙ – Да! Нет, тут пожалуй, не заснешь. «Спаси меня от уст львовых».

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Какое сумасбродство! Какой ужас!

АРКАДИЙ – Да. Страшная сказка со счастливым концом. Черт бы побрал этого барона со всеми его предками и их двухсотлетним мечом.

ЕВГЕНИЯ АЛЕКСЕЕВНА – Все-таки меня лихорадка бьет.

ЗНАМЕНСКИЙ – Да, вот оно, — Христос в гостях у сапожника.

СТАРКЕВИЧ – Нет, не лучше. (напевает) «Прости! Корабль взмахнул крылом, зовет труба моей дружины!» (вдумчиво и решительно). Мое место там, на фронте.

 

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ