СЕМЕЙНЫЙ АРХИВ

 

Н.М. Михайлова. «Усадьба».Роман. — М., Самиздат. 1995.

Часть 2. Главы 16-18. Стихи.

 

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

 

ВИЗИТ

 

Опасно привыкать к благополучию.

Глубокое убеждение Автора

 

 Несмотря на все хлопоты по устроению детского праздника, их мысли были по-прежнему заняты судьбой музея в Сурминове. Оттуда поступали малоутешительные новости. За два месяца, прошедшие со дня их изгнания, только и успели снести на первый этаж всё, что находилось на втором. Ещё хорошо, что под нажимом Ариадны Ивановны из Дома во Флигель были вынесены библиотека и архив, но основная часть мебели, картин, бронзы ─ всё это до сих пор оставалось в Доме. Конный двор по-прежнему не отапливался, и сигнализацию туда так и не провели. В начале декабря в связи с делом Снежного по поводу хищения рам и картин Ариадну Ивановну даже вызывали в Прокуратуру. Но что особенно взволновало всех, так это появившееся в газетах сообщение, что привлечены два работника одного крупного архива в Москве, обвиняемые в хищениях из музейных хранений архивных документов. Писали и о том, что они продавали их частным коллекционерам и даже переправляли за границу. Мария Михайловна хорошо знала обоих: они не раз приезжали в Сурминово с инспекцией. Но что более всего её беспокоило, так это то, что они же бывали в музее и раньше, ещё до того, как она стала работать с архивом. В декабре она опять ездила в Министерство Культуры. В результате многочасовых хождений по кабинетам и коридорам ей удалось выследить Хромого, установить его должность и фамилию. Чин он занимал не очень высокий, но всё же достаточный, чтобы прикрыть махинации администрации и вовремя предупредить об опасных для неё проверках, комиссиях и тому подобных контрольных мерах.

К этому и свёлся разговор за чаепитием у Татьяны Юрьевны на следующий день после Пира у Людовика.

─ Мне думается, ─ сказал Виктор, ─ что надо попытаться и вам найти поддержку в верхах. Своими силами всё равно не справитесь. А что Гриша Борзун?

─ Он сразу же подал иск в Ломакинский суд, ─ ответила Маша, ─ но дело не двигается. Директор, пользуясь своими связями в Ломакинском райкоме, на суд вообще не является. Что же касается «верхов», то академики наши ни на какие мольбы о помощи не отзываются. В «Литгазете» тоже отказали в помощи. Туда ещё в ноябре Лина Байкова ездила.

─ Маша, почему бы тебе не обратиться за помощью к Павлу Ивановичу? ─ предложила Татьяна Юрьевна, ─ Ты помнишь его? Муж Ольги, племянницы Юрия. Вместе с Ольгой Павел Иванович не раз бывал в Зареченске в 50-е годы. С тех пор он сделал большую карьеру и теперь работает в аппарате ЦК.

 Я его помню, но вряд ли он меня вспомнит,  ответила Маша.  Последний раз мы виделись с ним у деда двенадцать лет тому назад. Да и как с ним связаться?

 У меня есть телефон Ольги,  ответила Татьяна Юрьевна.  Я даже как-то ей звонила, просила достать для одной старушки дефицитное лекарство. Нечего откладывать в долгий ящик. Я сейчас же ей позвоню.

 

 

Она вышла в коридор к телефону, и оттуда было слышно, как она разговаривает.

 Лёля, это Татьяна Юрьевна говорит,  начала она.  Я вас тоже поздравляю… Спасибо, спасибо… Да ничего-ничего, все пока здоровы… Я к тебе по делу. Моя Маша хочет поговорить с Павлом Ивановичем… Ну, да, да… у неё осложнения в музее. Понятно, понятно… Сейчас я её спрошу. Маша, Павел Иванович где-то на даче под Москвой. Ты сможешь к нему поехать?

 Смогу, смогу,  заверила Маша.  Спроси, где эта дача и когда удобно приехать?

 Лёля, она сможет,  продолжила телефонный разговор Татьяна Юрьевна.  Хорошо, хорошо. Значит, завтра жду твоего звонка.

Оказалось, что Павел Иванович уехал на дачу, чтобы отдохнуть от предновогоднего напряжения. Лёля позвонит ему, предупредит о Машином приезде и перезвонит утром.

 Она сказала,  добавила Татьяна Юрьевна, обращаясь к дочери,  что Павел тебя прекрасно помнит и с удовольствием с тобою повидается. Так что поезжай смело. А на эту дачу нужно ехать с Белорусского вокзала до станции Волошня.

 Это недалеко от Сурминова,  заметила Лиза,  через одну остановку после нашей. Если идти напрямую, то от Сурминова до Волошни километров десять будет.

Лёля позвонила. Договорились, что Маша поедет 4 января, и Павел Иванович сам встретит её на платформе. Утром в воскресенье Мария Михайловна отправилась в Волошню. Сразу же по выходе на платформу она увидела Павла Ивановича, стоявшего у первого вагона, как договорились. Они переждали электричку, перешли пути и медленно пошли по узкой асфальтовой дорожке. День стоял чудный. Из лёгких полупрозрачных облаков огромными сухими хлопьями сыпался снег, и казалось, он падал прямо из небесной голубизны. Очень скоро они вступили в сосновый бор, и там к падающему снегу прибавились снежинки, которые ветер сдувал с веток. Внизу было тихо, но там, на вершинах сосен, ветер, должно быть, был сильнее и иногда сбрасывал на свежий снег тонкие веточки.

Павел Иванович был лет на десять старше Маши. Несмотря на внешнюю солидность и высокую должность, он держался с нею по-родственному, явно испытывал к ней симпатию и интерес, как к человеку другого, уже неведомого ему круга. В те годы, когда дед Юрий жил в Москве, Павел Иванович часто с ним встречался. Они играли в шахматы, беседовали на политические и экономические темы. Перед тем, как сообщить интересные новости, дед обычно произносил: «Как донесла моя агентура…» И все понимали, на кого он намекает.

Стали вспоминать Зареченск, дом деда на Снегирёвской улице, звёздные августовские ночи, купанье на Оке, ежегодные встречи в дни рождения деда, оживленные разговоры. Через полчаса вышли к асфальтовой площадке перед солидными воротами. Лес смело переступил за высокий глухой забор, но для простых смертных вход был воспрещён. Из аккуратного одноэтажного домика вышел охранник, улыбнулся Павлу Ивановичу и пропустил их обоих через проходную в запретную зону. Тут и там в сосновом бору стояли деревянные дачи, вдали виднелось более солидное кирпичное здание с колоннами. Павел Иванович пояснил Маше, что это столовая, что обед он заказал на двоих. А пока они пойдут к нему, выпьют чаю или кофе ─ что она пожелает, ─ и поговорят о деле.

Маша, конечно, слышала о существовании таких «охотничьих домиков». Архитекторы в проектных мастерских любили получать заказы на подобные строения, потому что в таких случаях они не были ограничены в выборе материалов для строительства и отделки. Мрамор, хорошие сорта дерева, кожа, бронза…

Но они вошли в самое обычное строение, хотя и вполне комфортабельное. Как выяснилось из разговора, дом не принадлежал Павлу Ивановичу. Это была государственная дача, поэтому на мебели стояли инвентарные номера. Все вещи, посуда, разные мелочи ─ всё было казённое. У неё мелькнула мысль: вдруг и книги казённые? И ей стало даже жалко Павла Ивановича. Подумалось, что там, за забором, люди живут в лагере «с общим режимом», а здесь ─ «со строгим». Пайка и бараки лучше здесь, но свободы чуть больше там. Тут же она и высказала свои соображения Павлу Ивановичу, пока он не без удовольствия показывал ей все удобства и достоинства «своей» госдачи. К инвентарным номерам он, видимо, привык или, во всяком случае, не придавал им никакого значения. На Машу всё это произвело удручающее впечатление.

Кофе пили растворимый, кипяток был из термоса. Павел Иванович предложил Маше хороший коньяк, но сам пить не стал: у него было неважно с сердцем. Хорошо хоть курить можно было. Они разместились перед журнальным столиком в низких пухлых креслах около большого окна. День продолжал сиять, снег искрился в солнечных лучах. Вдали за речною долиною виднелась старинная усадьба и деревушка с церковью. Но очень далеко, так что почти и разглядеть невозможно.

Маша толково и кратко рассказала существо музейных дел, высказала свои опасения насчет постепенного грабежа экспонатов, книг и документов, о грозящей Усадьбе опасности в том случае, если преступники задумают для уничтожения следов своей деятельности пойти на какие-либо чрезвычайные меры.

 Что ты имеешь в виду?  заинтересовался Павел Иванович.

 Они и поджечь могут,  ответила Мария Михайловна.  Иногда в печати проскальзывает: то архив сгорел, то библиотека, то наводнение, то кровля обрушилась. Объяснения же всегда одни: не хватает средств, здания старые, халатность и тому подобное.

 Маша,  после длительного молчания заговорил Павел Иванович,  право, не знаю, чем тебе помочь. Вы бы лучше в печать обратились или, например, к поэту (он назвал имя одного известного защитника русской старины), а я что? Конечно, я знаком с вашим министром, но беспокоить его по таким вопросам не могу. Хочешь, я попрошу, чтобы он помог тебе устроиться на место с более высокой зарплатой и в Москве?

 Нет, Павел Иванович, этого я не хочу. Вы поймите, вам же не чужды интересы литературы, истории… Моя просьба сводится к защите не моих прав и интересов. Сегодня, в электричке, я даже представила такую картину: вы приезжаете на черной «Волге» с каким-либо эскортом, эдак солидно вылезаете, строго с ними разговариваете. Или устроить какой-либо звонок «сверху»… Они же все трусы и тут же испугаются.

Павел Иванович рассмеялся.

 Ну, ты, как ребёнок. Думаешь, Хромой этот самая верхняя ступень? Нет, я за это не возьмусь. Всё-таки советую тебе в печать обратиться.

 Но почему же в печать, а не в судебные органы?  тут уж её заинтересовал сам подход к делу номенклатурного лица.  Почему в печать? Вы что же полагаете, что она у нас настолько влиятельна?

 Во всяком случае, такие газеты, как «Литературная», создают общественное мнение, и на их выступления начальство реагирует,  ответил он.

Маша с любопытством на него взглянула, и разговор на этом решила прекратить. Ясно было, что говорят они на разных языках. Павел Иванович завершил беседу на эту тему уже совсем неожиданным для неё сравнением. Он рассказал, что его сын работает в нашем торговом представительстве в Канаде, и они с женой живут в Торонто.

 Так вот, у него, как и у тебя, тоже неприятности,  сказал Павел Иванович.  Подумай, его начальник не хочет выделить им второй диван, а у них для гостиной нужен диван.

Диван Машу доконал. Она с тоскою думала о том, что потеряла целый день, что ещё предстоит идти в казённую столовую и, возможно, увидеть там людей того же номенклатурного пошиба, вольных узников спецдач. Она представила себе их жизнь  комфортабельную, сытую, но в каком-то отношении стеснённую положением, повышенным контролем над передвижением, досугом и кругом общения. Пожалуй, уже ради шутки, она спросила, как тут у них с прослушиванием.

 Ну, это глупости,  добродушно рассмеялся Павел Иванович.  Не волнуйся. Мы ведь практически всю так называемую запретную литературу читаем. Ты вот это читала, например?

Он вынул из шкафа книгу, действительно, вполне «посадочную». Но Маша из осторожности сказала, что не читала, не видала и вообще такими вопросами не интересуется. И перевела разговор на другую тему.

 Как Евгения Яковлевна в Саратове поживает? Я ведь у неё давно не была.

С нею больше Лёля переписывается. Она довольно странные вещи пишет. Будто у них в магазинах нет масла нет, мяса. Я в это не могу поверить. Недавно я был в Куйбышеве, нас принимали в райкоме. Там всё есть: и колбасы, и рыба, и фрукты.

 Вы что же, и вправду не знаете, что в провинции магазины пустые стоят, что все в Москву за продуктами ездят?  уже с тоской спросила Маша.

 За продуктами?  удивился Павел Иванович.

 Ну да. И за продуктами, и за вещами, и за лекарствами. Бывало, и картошку в Поволжье приходилось возить.

Видно было, что Павел Иванович остался при своем убеждении. Разговор опять зашел в тупик. Маша решила откланяться, сославшись на дальнюю дорогу. До обеда было ещё далеко. Она, хоть и была голодна, но решила, что лучше забежит в станционный буфет, чем будет сидеть здесь. Павел Иванович огорчился, но настаивать не стал. Проводил Машу до ворот и выпустил её на волю. Они распрощались, и Маша пошла в обратный путь одна тем же сосновым бором. Уже в электричке она подумала, что не так уж плохо съездила. Прогулялась прекрасно, а заодно посмотрела на быт и нравы современных усадебных «владельцев». Ближе к Москве она и вовсе перестала об этом думать.

 

Наутро пошел мокрый снег, поэтому весь день пришлось сидеть в помещении, и Павел Иванович заскучал. Он позвонил Лёле, сказал, что возвращается в Москву, и вызвал машину на следующий день. Разговоры с Машей вывели его из привычного равновесия. Его, конечно, не могли задеть ни её слова об отсутствии масла и мяса, ни рассказы об изгнании из музея  не надо было самим на рожон лезть!  ни о какой-то Усадьбе, книгах и архиве  мало ли что разрушается?! Всего не спасёшь. Но от его внимания, скорее даже подсознания, не ускользнуло её жалостливое, а точнее, обидно-снисходительное, отношение к нему. Ведь подумать только! Младший научный сотрудник, даже диссертацию не защитила. Ведь Юрий Александрович такие надежды на неё возлагал! И при этом она жалеет его, с его положением, зарплатой, возможностями!? Что она говорила о свободе? А-а, впрочем, очередные глупости. Самоуверенная особа. Отказалась от протекции, делает вид, что не имеет личных интересов во всей этой истории. Словом, что-то задело Павла Ивановича. День он провёл в нетерпеливом ожидании машины и к вечеру выехал в Москву. Ему и в голову не пришло, что сочельник кончился, что наступает Ночь под Рождество, чреватая, если верить Гоголю, разной чертовщиной.

 

 

 

 

 

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

 

ПОЖАР

 

Как же все это случилось?  спросят меня.

Неужели никто не видел этого происшествия?

С.Т. Аксаков. Семейная хроника

 

Во вторник, 6 января, музейное начальство приступило, наконец, к выносу мебели и других вещей из главного Дома. Ещё до Нового Года архитектор Коляков приступил к обмерам здания, а реставрационный участок ─ к возведению лесов. Поэтому уже две недели по утрам в музее появлялись три-четыре унылые фигуры, и до обеда был слышен стук топора и треск электрической пилы. Но сегодня было решено использовать рабочих для переноски тяжестей.

Папаян и Витольд Измайлович договорились с сельсоветом, что совхозная ферма выделит транспорт. К десяти часам утра в усадебный парк въехал видавший виды трактор, а за ним прицеп с низкими бортами, на котором со скотного двора обычно вывозят навоз. Он был покрыт застывшими со времени осенних работ комками земли с ошмётками сгнившей соломы. Стали выносить музейные ценности и грузить на прицеп. Когда он был уставлен почти вплотную шкафами, столами из орехового дерева, горками в стиле ампир из красного дерева, трактор потащил прицеп к Конному двору. Там трудились специалисты по установлению сигнализации. Словом, работа кипела.

До обеда почти всю мебель вывезли. Картины, гравюры и книги смотрительницы под наблюдением Ариадны Ивановны переносили во Флигель. Она обошла Дом и на втором этаже в угольной комнате заметила груду книг и рукописных сборников. Их, видимо, выложили из шкафов, но в свое время забыли вынести. Ариадна Ивановна кинулась искать кого-либо, кто мог бы все это снести вниз, но уже наступил обед. Смотрительницы разошлись по домам, а рабочие в Амбаре приступили к картошке и выпивке. По опыту она знала, что после обеда за дело никто уже не возьмётся, и решила, что завтра с утра первым делом следует начать с выноса того, что в музейной картотеке числилось, как «Масонский архив Арсеньевых», то есть «Герметическая Библиотека», ─ сочинения западных и российских мистиков, переписанные от руки.

К часу дня жизнь в Усадьбе замерла. Дирекция, Ариадна Ивановна и Лора Александровна уехали в Москву. Дежурный милиционер обошел Дом и запечатал его. Рабочие и начальник участка прораб, Матвей Егорович, спали в Амбаре. Один из рабочих, молчаливый и непьющий Осип Кузьмич, мужик лет сорока на вид, отпросился у прораба в Москву и копошился у выхода, собирая вещи.

Весь день шел мокрый снег, на дворе было пасмурно. Осип прошел мимо домика охраны, молча кивнул головой стоявшему на крыльце милиционеру и зашагал вдоль Дома к воротам. Зайдя за угол, он оглянулся, подлез под доску нижних лесов и осторожно, чтобы не скрипеть, открыл дверь левого эркера.

 

 

В доме было уже почти темно. Он прошел через Столовую, стал подниматься на второй этаж по внутренней лестнице. Дело, на которое он был нанят неделю тому назад, по его понятиям, было пустяковое и безопасное. Он должен был из двух шкафов в угловой комнате забрать книги и папки с бумагами, сложить их в рюкзак и привезти в Москву. Ключи от шкафов ему дали, и теперь он держал их в кулаке.

Шкафов в комнате не оказалось. Осип несколько растерялся, но вдруг заметил на полу груду книг. По полу были разбросаны обрывки ваты, войлока и стружек -― остатки материалов, в которые упаковывали посуду, картины и светильники. Окна комнаты выходили на северо-восточную часть парка, и здесь деревья близко подступали к стенам дома, из-за чего в комнате было совсем темно. Осип присел на корточки, зажег спичку и при её коротком свете попытался разглядеть то, что ему предстояло взять. Ясно было, что всего не забрать. Спичка погасла, и он отбросил её. Никаких папок он не нашел, и понятно, почему ― ведь их ещё летом забрала Мария Михайловна. А «заказчики» об этом не знали.

Осип решил взять хотя бы часть книг. Но в тот момент, когда он стал запихивать их в рюкзак, он вдруг уловил запах дыма. Обернувшись, он увидел, что в двух метрах от него тлеет чёрным дымком кусок войлока или ваты, кинулся загасить его и стал топать по нему сапогами. Но пламя расползлось по войлоку изнутри и вдруг полыхнуло уже не дымком, а в открытую ─ ярким жёлтым язычком, перекинулось на обрывки бумаг, и через минуту огонь забегал по всему полу. Осип пытался загасить его сначала ногами, потом кинулся плашмя, снял телогрейку, но безуспешно.

Огонь добрался до угла, и пламя вспыхнуло у подножия груды книг, лежащих в углу. Ясно было, что ему не справиться, но и звать на помощь он не мог. Забывши о рюкзаке, Осип кинулся вниз, скатился с лестницы, выбежал в эркерную дверь. Оглянулся, и быстро побежал вдоль стены к Конному двору. Он выбежал в заднюю калитку парка, вытащил спрятанные под поваленным деревом лыжи и по дну оврага, продираясь сквозь кустарник, побежал вниз. Того самого оврага, где осенью сидели у костра разбойники в Богемском лесу.

За полчаса до этого в Сурминово прибыли автобусом Виктор, Лиза, Зинаида, Мария Михайловна и Варвара Фёдоровна. Их встречал Алик, муж Варвары, чтобы помочь нести вещи. Они миновали входные ворота в парк, прошли мост, поднялись на холм и перед тем, как спускаться к Чиркину, обернулись. И замерли от ужаса. На мрачном темном фоне туч в хаосе мятущихся снежных хлопьев они увидели рвущиеся из окон второго этажа усадебного Дома языки пламени. В его свете были видны крохотные фигурки суетливо и бесполезно мятущихся вокруг Дома людей. Со стороны деревни к Усадьбе бежали жители.

В первое мгновение, повинуясь неосознанному порыву делать хоть что-нибудь, они бросили на снег сумки и тоже побежали вниз, но скоро остановились. Ясно было, что они ничего не смогут сделать. Тогда они снова поднялись на вершину холма и молча стали наблюдать. Вскоре на шоссе, идущем от станции к Сурминову, вдали показались огни приближающихся пожарных машин из Ломакина. По мере их приближения нарастал шум моторов и тоскливый, тревожный вой сирен.

Справа по дорожке потянулась череда прибывших со следующим автобусом чиркинских жителей. Они сообщили, что там, внизу, уже приступили к тушению, но, говорят, в усадебном колодце нет воды, и поэтому тянут брезентовую кишку до деревенского колодца, а пока воду льют из прибывшей с пожарными цистерны. Откуда-то слева по девственно чистой поверхности холма стал подниматься вверх одинокий лыжник. Здесь, на холме, было уже совсем темно. Лыжник передохнул, оглянулся на горящий Дом и, взмахнув палками, пересёк дорожку, ведущую в Чиркино.

Лиза оглянулась, рассеянно поглядела ему вслед и подумала, что это турист. И вновь обратилась к горящему Дому. Пламя рвалось по-прежнему из окон, но теперь занялась и кровля. Было видно, как пожарные устанавливают лестницу, протаскивают сквозь нижние леса тянущуюся из колодца кишку, начинают лить воду. Через полчаса пожар в основном загасили. Во всяком случае, было ясно, что огонь не перекинулся на первый этаж. Все люди, стоявшие на холме в горестном молчании, совершенно замерзшие и запорошенные мокрым снегом, подняли свои сумки и двинулись к Чиркину. В это время их догнали два музейных милиционера, тоже на лыжах, и, узнавши своих, остановились. Один из них спросил, не видели ли они кого-либо из посторонних. Лиза сказала, что они видели лыжника, наверное, туриста, и что он побежал к Васильевскому лесу. Снег ещё не успел засыпать след от его лыжни, и они смогли показать милиционерам место, где он сошел с дороги на снежную целину. Они двинулись по следу и вскоре исчезли из виду.

 Может, это и был поджигатель?  высказал предположение Алик.

 Странно было бы, ведь он совсем с другой стороны бежал, от оврага. И как бы милиционеры узнали?  заметила Лиза.

 Зря мы всё-таки сразу туда не пошли,  сказал Виктор. . На месте легче во всём разобраться. А теперь, что же гадать?

 Не забывай, что нам путь в Усадьбу заказан,  возразила ему Маша.  Директор распорядился никого из нас не пускать в Дом, ни при каких обстоятельствах. А появись мы на пожаре, тут же кто-нибудь слух распустил, что это мы подожгли, из мести.

Как только вошли в избу, первым делом разложили на печке мокрую одежду, носки и шапки. Алик вынул из печи сваренную в котелке картошку. Перекусили и хотели поспать перед ночной службой, но вскоре поняли, что не смогут уснуть. Вновь собрались за столом и стали обсуждать только что пережитое бедствие. Было шесть часов вечера.

***

В этот момент с Павлом Ивановичем случилось невероятное происшествие. Пять минут назад он мирно дремал в теплом салоне черной «Волги». Менее чем через час он должен был оказаться опять же в теплой и комфортабельной квартире в Москве. Василий Артёмович аккуратно вёл машину по безлюдному шоссе. Из приёмника неслись звуки приятной джазовой музыки. Да, всё шло, как обычно. На свою беду Павел Иванович попросил Василия Артемовича остановиться, вылез из машины и прошел несколько шагов к ближайшему столбу, чтобы справить естественную нужду. И вдруг началась какая-то мистика, в просторечии называемая чертовщиной.

Павел Иванович повернулся, чтобы вернуться к машине, и замер от ужаса  машины не было! Не веря своим глазам, он прошел по шоссе несколько шагов и остановился у того места, где на обочине в мокром снегу были ясно видны следы шин. Мерзкий холодок виноватого страха зашевелился где-то вверху живота, и Павел Иванович затрепетал. Он не мог найти ни одного более или менее подходящего объяснения тому, как могла исчезнуть машина. Негодование на шофера Василия Артемовича захлестнуло его. Может, он решил пошутить, и сейчас вернется? Да за такие шутки! … Или он с ума сошел?

Мимо Павла Ивановича с шумом проехал грузовик и обрызгал ледяными плевками. Ветер дул в лицо и нёс мокрые хлопья снега. Сзади мрачной стеной стоял лес. Далеко на севере, за шоссе и унылыми полями, небо освещалось заревом, будто там что-то горело. Это зарево дальнего пожара ещё более усилило тревожное состояние Павла Ивановича. Он отвел от него глаза и опять оглянулся.

Когда он вышел из машины, на шоссе было пусто… Позвольте, пусто ли? Сейчас Павел Иванович смутно припомнил какую-то темную фигуру на другой стороне шоссе. Да, там кто-то стоял. Ну и что? Это ничего не объясняло. Через две минуты, застегнув последнюю пуговицу на пальто, Павел Иванович повернулся, чтобы идти к машине и… На тебе!

Да-а… Посочувствовать ему, конечно, можно было, да некому. Он оказался один на мокром и неуютном шоссе. Машины равнодушно проносились мимо. Свет фар на секунду вырывал из темноты безумно пляшущие хлопья снега. Вдали трепетало зарево. Оно невольно притягивало взгляд. Меховая шапка, воротник и плечи покрылись снегом, и капли воды уже проникли за шиворот. Что же теперь делать?

Умудрённый жизненным опытом читатель, пожалуй, вправе перебить Автора и спросить: что же тут особенного? Ну, неприятно, конечно, но что из этого трагедию делать? Так это  умудрённый, а Павла Ивановича, строго говоря, к таковым отнести было никак нельзя. Многие годы он не выходил из замкнутого жизненного круга и забыл, просто утратил многие привычки и навыки. Поэтому для него очутиться одному на пустом шоссе значило то же самое, что для простого смертного увидеть себя в лунном кратере. Происшествие было трагичным и казалось безвыходным.

Холод и инстинкт подсказали Павлу Ивановичу, что нужно двигаться, и он пошел вперед. На ближайшем километровом столбе он различил цифру 62 и поёжился. Ботинки промокли. Лес кончился, и на открытом пространстве ветер подул сильнее. Он снял очки, протер платком. Решил остановить первую попавшуюся машину и просить довезти до Москвы. Но как остановить? Голосовать! Да, именно голосовать, так это и называется. Он читал об этом в книгах, видел в кино. Автостоп!  вот как это называется. Значит, надо поднять руку. Он обернулся навстречу потоку машин и неуверенно поднял руку. В каплях воды на стеклах очков далекие автомобильные фары взрывались феерическими шарами, потом свет с грохотом приближался и, промелькнув, оставлял Павла Ивановича сиротливо стоять на шоссе.

Он замерз. Сунул руки в карманы, воротник поднял и снова побрёл по шоссе. Вскоре он дошел до поворота, где грязная просёлочная дорога уходила в темноту. Маленькая старушка в черном плюшевом полушубке сидела на сумках. У её ног в грязи стояла сетка, набитая свертками. Павел Иванович решил подойти. Старушка придвинула сетку поближе к ногам и стала суетливо заправлять волосы под платок.

 Не скажете ли, как мне до Москвы добраться?  обратился к ней Павел Иванович.

 И-и, милый, последний автобус уже прошел, теперь и не знаю. До станции далеко, километров десять будет. На попутной доберешься.

 Я пробовал. Никто не останавливается.

 Видать, частники едут: они не любят подсаживать,  объяснила она добродушно и вдруг спросила:  Да ты откуда сам-то?

Павел Иванович растерялся. Не мог он сказать, откуда он; не мог и не имел права. Решил соврать.

 Да вот пошел гулять… Тут санаторий… Да и заблудился,  забормотал он.

 Господи, да как же ты в туфлях таких? Небось, весь вымок. Не знаю, что тебе и посоветовать. Я и сама припозднилась. Поехала за колбасой, ещё кой-чего набрала. Мне до дома ещё двенадцать верст  вот, сижу-жду, кого бог пошлет.

Павел Иванович отогрелся, поговорив с живым человеком, и не решался уходить. Старушка всё разглядывала его и, видно, поняла, что он человек неопасный.

 А то поедем со мной,  предложила она, вытерла краем платка мокрое лицо и пояснила: Переночуешь у меня, а завтра на автобусе до станции. Да и на электричку.

Мелькнула мысль о Лёле. Что она могла сейчас думать?

 А позвонить от вас можно в Москву?

 Эка ты хватил. Откуда же звонить? Почта в пяти километрах, в Лебяжьем. Да и закрыта уж давно.

Тут с шоссе развернулся самосвал и остановился.

 Тётя Агафья, ты что, опять на станцию ездила?  весело крикнул молодой парень в телогрейке.  Садись, что ли?

И так не захотелось Павлу Ивановичу оставаться одному на шоссе и опять самому думать, что делать, что он решил ехать. Но куда же садиться? В кабине уже кто-то сидел. Агафья засуетилась, покидала сумки в кузов и полезла, кряхтя. Павел Иванович за нею. Самосвал был из-под бетона. Пришлось сесть на корточки и держаться за грязный ледяной борт рукой. Так и поехали. Самосвал дергался, рычал, разбрызгивал жидкую глину. Трясло. Павел Иванович думал непривычными словами: «Господи, за что?» Наконец, приехали. Агафья открыла избу. Павел Иванович опустился на скамью у печи. Устал. Двигаться не хотелось.

 Ты первым делом раздевайся, снимай все мокрое. Я тебе сейчас дам что-нибудь сухое: у меня от старика осталось.

Вскоре Павел Иванович сидел у стола за печкой в дедовых старых валенках и рваной телогрейке. Блаженство испытывал Павел Иванович. Да, блаженство! На столе появились соленые огурцы, капуста и картошка в мундире.

 Я тебя, знаешь, чем угощу? У меня есть настойка на хвостиках. От вишен хвостики знаешь? Вот я на них и настаиваю. Испробуешь. Ты ведь, небось, партийный, в церкву не ходишь? А ведь сегодня сочельник, завтра Рождество. Нашу-то церковь в Лебяжьем закрыли, так теперь ходить далеко  аж в Чиркино. Летом-то хожу, а зимой темно, да и холодно. Видал зарево? Уж не знаю, в Сурминове что ли загорелось?

 В каком Сурминове?  название показалось Павлу Ивановичу знакомым. Подумал, уж не то ли это Сурминово, о котором Маша говорила?

 Да село большое, там барский дом сохранился. Музей, говорят. Я не была ни разу, издали видела.

Приступили к ужину. Он отогнал ненужные мысли и принялся за еду. Знал, что пить ему нельзя, но как-то уж на всё махнул рукой и выпил одну рюмку. Агафья перекрестилась на тёмный угол с иконами и лампадкой. Павел Иванович согрелся и совсем успокоился. Может, всё и обойдётся. В голову пришла и вовсе шалая мысль: впервые за многие годы он был на свободе! Вдруг вспомнил, что денег-то у него нет. Решил попросить у Агафьи в долг.

 Ох, касатик, много не могу дать. Рубль дам  до станции доедешь. На поезде езжай без билета  в выходной день поезда переполнены, так контролёры не ходят.

Она убрала со стола, и пока раскладывала постель, всё причитала:

 И как это тебя угораздило? Я гляжу, тебе и пропасть недолго. Небось, не знаешь ничего, не умеешь?

Она уложила его, потом гремела посудой за печкой. Наконец, погасила свет. Постукивали ходики. Стучали копытцами ягнята. Сквозь сон он слышал, как молилась Агафья: «Господи, Господи…»

Утром Павел Иванович долго не мог заставить себя встать. Он открыл глаза, перевернулся на спину и потянулся. На стене висел огромный плюшевый ковер. Там солнце радостно играло на оранжевом песке пустыни Сахары. Возвышались две пирамиды, и Сфинкс загадочно смотрел вдаль. Верблюд с бедуином на спине шествовал мимо Сфинкса. Павел Иванович, жмурясь, долго разглядывал ковер и улыбался. Наконец, он встал. Агафья слила ему на руки воды, он умылся. Сели пить чай. Агафья сообщила, что за ночь дороги замело, и автобус, видать, не придёт. Заметив, что он загрустил, она его успокоила.

 Да ты не отчаивайся. Мой сосед, Семён, собирается в Лебяжье ехать за водкой. На тракторе. А уж в Лебяжьем шоссе  оттуда на автобусе доедешь до станции.

 Как же так, на тракторе?  растерянно пролепетал Павел Иванович. Он вспомнил вчерашний самосвал, и ему стало тоскливо.

 Как? Как? В кабине. За час доедешь. На вот тебе три рубля, рубль мало  вдруг не хватит. Мало ли что в дороге. Валенки не снимай  замерзнешь. На-ко тебе твою обувку,  сказала Агафья, протягивая его туфли, завернутые в какую-то тряпицу.

Вышли на крыльцо. Боже, какой день стоял! Вокруг было чисто, бело и звонко. Далеко за полем чернела узкая полоска леса, видны были огороды, размашистая улица, колодец. Баба шла с коромыслом. Избы тянулись к голубому морозному небу стройными дымами. Хорошо было.

Из проулка вылез трактор и зарычал, поднимаясь в гору. Агафья затрусила к калитке. Павел Иванович за ней. Собачонка суетилась около столбика, а на нём неподвижно сидела агафьина кошка и щурила глаза на солнце. Трактор остановился и задрожал. На чистый снег закапало чёрное, пахло мазутом. Павел Иванович стал прощаться. Агафья утерла глаза краем платка и перекрестила его.

 Ты бы к нам летом приехал. У нас тут хорошо, с детьми, с женой. Я недорого возьму. Ох, летом у нас хорошо.

Тронулись. Он оглянулся. Агафья стояла у калитки, и пёс крутился у неё под ногами.

Грохот стоял страшный. Семён молчал и курил папиросы одну за другой. То и дело он дергал рычаги, трактор рычал, выл, бесновался. У Павла Ивановича уши заложило, ноги затекли. Через два часа приехали в большое село. Автобуса пришлось ждать целый час. Пока ехали, небо затянуло. Утреннее праздничное настроение сменилось глухим беспокойством и тоской. Как всё глупо! Могут выйти большие неприятности. Не мог Павел Иванович, не имел права вот так разъезжать на заднем сиденье автобуса, слушать дурацкие разговоры про покосы за тридевять земель, про сгнившую пшеницу, про какие-то корма. Небылицы всё. Был определённый порядок. Выходить из него он не мог, да и не хотел.

На привокзальной площади в черной снежной слякоти, среди окурков и шелухи от семечек стояли мокрые грязные скамейки. Валенки сразу набухли. На платформе народу было так много, что Павел Иванович засомневался, сможет ли влезть. Поезд пришел переполненный. Двери едва приоткрылись, и втиснуться, казалось, не было никакой возможности. Но ему повезло: сзади оказалась толстая баба с двумя корзинами, и напиравшие сзади люди внесли его в тамбур вместе с нею. В спину впилась корзина. Баба шевелилась, устраиваясь.

 Черти, а не люди!  ругалась она.  Всем ехать надо. Чего в вагон-то не идёте? Пустой совсем.

Поехали. Перед носом Павла Ивановича дышал перегаром краснорожий мужчина и бормотал что-то матерное и непристойное. Сбоку курил парень и дым пускал прямо в глаза. Баба вдруг накинулась на Павла Ивановича.

 Ты, в шляпе! Очки напялил. Не видишь что ли, что у меня корзину поставить некуда. Да подвинься ты, что ли.

 Да куда же двигаться?  вдруг озверел Павел Иванович и оттолкнул корзину локтем.

 Что же это, люди добрые?  заголосила баба.  Залез вперёд меня и толкается?! Господи! И что за народ пошел?!

Поезд остановился. Сзади стали напирать и выдавили Павла Ивановича из тамбура в вагон. Он вздохнул с облегчением: корзина с лопатки куда-то исчезла. В вагоне был душно, окна запотели. Серые, уставшие лица окаменели от долгой и однообразной дороги.

 

Павел Иванович, стоя, задремал. А уж снилось ему  не дай бог! Мигал жёлтыми кошачьими глазами Сфинкс, хохотал, содрогался, как трактор. Потом вдруг топот копытец: тук, тук, тук… Верблюд хрюкал и матерился, плевался в лицо мокрым снегом. Жарко, жарко в Сахаре! Да, жарко стало Павлу Ивановичу. Щеки горели. Он заболевал. Стал бить озноб.

Вылез в Кунцеве. Шел, не думая, за толпой. Места были знакомые. В полной темноте дошёл он до своего дома в Царском Селе, как, по словам Лёли, местные жители прозвали их микрорайон. Ему повезло: лифтерша куда-то отлучилась, и он проскользнул незамеченным. На кухне он увидел записку от Лёли: «Павел, меня не жди. Уехала к Юре. У них заболела Иришка. Позвони». Он успел раздеться, добрался до постели и рухнул. Сквозь сон слышал назойливые звонки телефона, но не было сил подняться.

 

По возвращении Ольга застала страшную картину. Посреди холла около столика для коктейлей стояли мокрые грязные валенки. На полу около тахты валялось мокрое, заляпанное бог знает чем пальто, а на тахте в горячке и бреду лежал Павел. Бред был страшный: какая-то Агафья, колбаса, самосвал, потом вдруг шёпот: «Господи, Господи…», и опять Агафья. Какие-то хвостики?! Она вызвала врача. Слава Богу, обошлось! Он выздоровел и всё рассказал Ольге, а больше никому. Хотели послать Агафье валенки посылкой, но Павел Иванович не знал названия деревни.

Потом, проезжая мимо поворота, на котором в тот злосчастный вечер сидела Агафья, Павел Иванович всякий раз думал: «Надо бы заехать, отдать три рубля. Да привезти что-нибудь в подарок». Но как объяснишь, зачем? Начнутся вопросы. Потом уж с досадой закрывал глаза около этого места. А валенки пришлось выбросить.

 

Но не всем так не везло в Ночь под Рождество. Взять, к примеру, Осипа, по вине которого начался пожар. Ему, наоборот, очень даже повезло. Через час после бегства из Сурминова Осип Кузьмич добрался до московского шоссе. Лыжи и телогрейку бросил в придорожные кусты, спустил вниз подвязанные под мышки полы пальто, поправил шапку и вышел на шоссе. Стал переходить на другую сторону, чтобы поймать машину в сторону Москвы. А в это время как раз напротив остановилась легковая машина, из неё вышел какой-то мужик и пошел назад. Осип решил рискнуть. Зашел сзади, ничего не говоря, влез в неё и сел на заднее сиденье. Шофер, услышав стук дверцы, не оглядываясь, тотчас поехал. Осип решил и дальше молчать. Ехали быстро, и скоро въехали в город. Машина остановилась где-то в Кунцеве, у дома-башни. Шофер что-то буркнул, но Осип ничего не ответил, вылез из машины, поднялся на крыльцо и подождал, пока машина уехала. Потом спокойно пошёл к ближайшей станции метро и скрылся.

Когда гнавшиеся по его лыжному следу милиционеры вышли на шоссе, они разглядели на обочине следы шин и по их рисунку догадались, что машина была не простая. Видать, стояла специально, поджидая преступника. Так ни с чем они и вернулись в Сурминово. Московские следователи приняли к сведению их рапорт, похвалили за оперативность, но с такой машиной решили не связываться. Так что «дело о пожаре в Сурминове» повисло в воздухе. По Сурминову опять поползли чёрные слухи. Кое-кто вспомнил о пожаре в избе дяди Пети, а иные даже усмотрели связь между этими двумя пожарами. Дело кончилось тем, что директору вынесли строгий выговор за халатность. Пожар объяснили самовозгоранием от оголенной электропроводки, сделанной на скорую руку на время предстоящего ремонта. Сгоревшие в угловой комнате книги списали по акту. В инвентарных книгах против каждой единицы хранения Ариадна Ивановна собственноручно проставила маленьким штампом «УТРАЧЕНО».

 

 

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

 

ТАТЬЯНИН ДЕНЬ

 

Забыты древние ступени,

Разобран храм на кирпичи,

Со старых стен исчезли тени,

Но не исчезли москвичи.

Евгений Чернявский. Ода. 1975

 

 Отпуск у Марии Михайловны кончился, и она решила, что пора поехать в тот музей, куда месяц назад она получила направление от Управления Культуры. Ехать одной не хотелось, и она позвала с собой Зинаиду. Они выехали из Москвы ранним утром. День был будний, в электричке пусто. От станции ехали на автобусе. Автобус остановился напротив ворот в монастырской ограде. Монастырь был основан в XVII веке патриархом Никоном и назывался Воскресенским, но более был известен под своим вторым именем, Новый Иерусалим. Это название он получил потому, что патриарх построил в нём точную копию храма Воскресения, или Гроба Господня, расположенного на Голгофе в Иерусалиме.

В музее был выходной день. Они нашли помещение, где сидела главный хранитель, и вместе с нею прошли в Дирекцию. Деловые переговоры прошли на редкость быстро и в доброжелательном тоне. Оказалось, что в музее хранится монастырский архив с документами XVII-XVIII веков, архив не разобранный и научно не обработанный. Само по себе, заняться таким архивом было бы очень интересно, но ежедневно ездить на работу в такую даль из Москвы Мария Михайловна, конечно, не могла. К счастью, выяснилось, что музей сможет предоставить ей комнату в общежитии. Зарплата, как всегда, мизерная, всего 105 рублей. Это её устраивало. Она написала заявление о приёме на работу и договорилась, что выйдет на работу в начале февраля.

 

Прошли святки, крещенские праздники и морозы. Приближался день мученицы Татьяны, именины Татьяны Юрьевны. Каждый год в этот день у неё собирались школьные друзья, приходили родственники, учителя и бывшие ученики. Маша обычно приезжала к маме накануне помогать. Так было и на этот раз. Шинковать капусту для начинки в пирог ужасно скучно. Чтобы не терять времени зря, Маша решила расспросить маму по давно волновавшему её вопросу.

— Мама, скажи, тогда, в 20-е годы, вы в церковь ходили?

— Старшие Белявские, конечно, ходили. Они были верующие люди. Но их дети — нет, и в церковь не ходили. Ещё девочкой я ходила к причастию с бабушкой и дедушкой в Пименовскую церковь около Новослободской. Помню, один раз – мне было уже 11 лет – мы возвращались из церкви, и я пристала к бабушке, почему после исповеди я не чувствую облегчения? Дедушка рассердился за еретические разговоры, а бабушка спокойно объяснила мне, что облегчения я не чувствую, потому что я маленькая — и грехов у меня мало, а у взрослого человека грехов много — и он, покаявшись, чувствует облегчение.

 

 

— Тебя это объяснение удовлетворило?

— Я не помню. Помню, что к исповеди я больше не ходила, а в 14 лет стала уже убежденной атеисткой. Большую роль в этом сыграла смерть бабушки. Я её очень любила и долго не могла смириться с её смертью. Сильно повлиял на меня также и роман Войнич «Овод». Я над ним рыдала. И возненавидела Монтанелли.

— Над Оводом я тоже рыдала. Однако никакой связи между Богом и Монтанелли я не усматривала, наверное, из-за атеистического воспитания. Но почему дети, воспитанные верующими родителями, становились атеистами?

— Не знаю. Как учитель и педагог я могу лишь предположить, что одной из причин могло быть обязательное обучение Закону Божьему в гимназиях и училищах. Мне кажется, что одно это могло отвращать детей от Церкви. Во-первых, потому что не все священники, учившие детей жить по заповедям, сами эти заповеди соблюдали. А дети, как известно, максималисты, и, если взрослые легко соглашаются на компромисс, то дети и люди с детской психологией очень чутки к проявлению лицемерия, лжи и ханжества. И второе. Любая, самая распрекрасная идеология, как только становится школьным предметом, начинает вызывать отвращение. За примером далеко ходить не надо. Спроси себя, почему дети убежденных коммунистов становятся или диссидентами, или идут в Церковь? Запретный плод сладок, а насильственное кормление манной кашей вызывает отвращение на всю жизнь.

— А бабушка рассказывала тебе, почему она стала атеисткой?

— Как она мне объясняла, её до глубины возмутило то, что Церковь считает рожениц нечистыми. Для неё женщина-мать была достойна самого глубокого уважения, и она отвергла религию, в которой, как ты сама, наверное, знаешь, постоянно читают молитву со словами: «Во грехах родила меня мать моя».

— Да, знаю. Это 50-й псалом.

— Ну и как? Ты, читая его, тоже считаешь меня греховной? — с улыбкой спросила Татьяна Юрьевна дочь. — Впрочем, я шучу. Мне думается, что христиане редко задумываются о смысле произносимых ими слов, да и понять прочитанное очень трудно. Сужу, конечно, по самой себе. У твоего деда Библия была, и так же, как ты, я однажды начала её читать. Уже от книги Бытия я была в ужасе. Одна история с Лотом и его дочерьми чего стоит. А когда я дошла до книги Иисуса Навина, то читать стало и вовсе нестерпимо. На каждой странице: «Я Господь твой говорю: убей всех — мужчин и женщин, младенцев и стариков, и весь скот…» Не представляю себе, как подобное можно было изучать в гимназиях.

— А Евангелие?

— Что касается Евангелия, то и эту книгу я понять не смогла. Ведь там изложены четыре варианта одних и тех же событий. Ты объясняла мне, что во всех четырех говорится об одном. Но я их совместить не смогла. Ты уж меня прости, Маша, но я так и не поняла, сыном какого Бога был Иисус — того самого Иеговы из книги Иисуса Навина? Или другого? И чему Иисус учил? Почему он не пришёл, как обещал, вскоре? А ты всё это понимаешь?

— И я многого не понимаю.

— А что же тебе говорят твои «отцы»? Ты их спрашиваешь?

— Сначала спрашивала. Но ответы получала невразумительные. Чаще всего ответ один: «Бог непознаваем… Размышлять не Ваше дело. Сначала надо от грехов очиститься, тогда и поймёте».

— Ну, ладно, оставим богословие богословам. Скажи, пожалуйста, почему ты этот разговор затеяла?

 

 

 

— Не могу понять, почему интеллигенция до Революции столь враждебно относилась к Церкви? Почему миллионы православных людей не смогли защитить свои храмы и своих пастырей? Мало этого, ты ведь и сама знаешь, что в революционных организациях было немало выходцев из духовенства, то есть детей и внуков священников, при этом чаще всего уже обученных в Духовных школах. Почему, каким образом они становились атеистами? Разве не удивительно, что самыми известными народными демократами стали дети священников, Добролюбов и Чернышевский? Но самое интересное, что уже в XVIII веке сами православные священники и даже монахи и епископы становились членами масонских лож. Ведь это все равно, как если бы современные священники и епископы вступали в КПСС.

— Так. Теперь всё понятно. Опять любимая тема — масоны и их козни. Но откуда ты узнала о масонах из духовенства?

— Из Сурминовского архива. Я тебе уже говорила, что Камынины и их родня были розенкрейцерами. Есть такая, сугубо мистическая, ветвь масонства. Духовенство влекло именно в такие ложи. В архиве сохранились протоколы со списками членов тайных лож. Эти рыцари Розового Креста вели свои «работы» и в московских усадьбах, и в подмосковных.

— Странно. Насколько я помню, — с сомнением в голосе произнесла Татьяна Юрьевна, — масонские ложи были запрещены ещё при Александре Первом, где-то в начале 1820-х, а твои Камынины, кажется, жили гораздо позже, в 1850-е.

— В том-то и дело. После запрещения они ушли в подполье и продолжали свои оккультные «работы», во всяком случае, до 1860-х годов. В их протоколах я и обнаружила выходцев из духовенства. Представляешь, как я была потрясена, увидев среди посетителей ложи «Умирающего сфинкса» имя Филарета Дроздова. Ведь он был Московским митрополитом с 1821 по 1867 год, то есть весь период расцвета московских розенкрейцеров. Интересно, что других масонов хоронили на Донском кладбище, где архимандрит тоже был масоном, а розенкрейцеры хоронили своих «братьев» на другом кладбище — в Спасо-Андрониковском монастыре, где архимандрит был «рыцарем Розового Креста».

— Маша, ты знаешь, что розенкрейцеры, архимандриты и митрополиты меня не интересуют. А ты, как нарочно, опять на эту тему свела разговор. С капустой мы закончили. Теперь пойди на кухню и посмотри, не сварились ли овощи.

Маша покорно пошла на кухню, сняла с плиты кастрюлю с овощами и вымыла груду посуды, чтобы заодно отвязаться и от этого дела. Вернувшись в комнату, она тут же продолжила разговор. Татьяна Юрьевна пыталась протестовать и призывала ложиться спать, потому что завтра им рано вставать. Но от Маши было трудно отделаться.

— Нет уж, дорогая мамочка. Я ещё не сказала тебе того, что касается нас с тобою непосредственно.

— Господи, что же это? Ну, говори.

— Дело в том, что одним из весьма влиятельных «рыцарей» был наш родственник, правда, не по прямой, а по боковой линии. Звали его Григорий Николаевич Коробьин, и был он сенатором.

— Вот уж открытие! Я давно знаю об этом сенаторе, — равнодушно ответила Татьяна Юрьевна. — Мне и Юрий рассказывал, и у Брокгауза об этой ветви написано. Одна из дочерей декабриста Матвея Муравьева-Апостола вышла замуж за сына этого сенатора, Владимира. И так как род Муравьевых-Апостолов по мужской линии на Матвее прекратился, то по его прошению царь дозволил Владимиру присоединить к своей фамилии эту двойную. Так и получились Коробьины-Муравьевы-Апостолы. Но даже если этот сенатор был розенкрейцером, какое он к нам имеет отношение?

 

 

— Мама, ты историк или нет? Как ты не понимаешь?! Ну, хорошо, скажу ещё одну любопытную вещь. Во-первых, он был женат на одной из дочерей розенкрейцера Камынина, а мужем второй дочери был тоже «рыцарь», из рода Арсеньевых. Во-вторых, в высшей ложе Теоретического Градуса с ними вместе «работал» ещё один «рыцарь», Дмитриев-Мамонов. Помнишь, рассказ Софьи Петровны о том, как дед защищал на процессе в Анапе в 1918 году госпожу Кузьмину-Караваеву?

— Помню, — устало проговорила Татьяна Юрьевна.

— Так вот, — настойчиво продолжала Маша, — ты даже не представляешь, какие бывают удивительные родословные связи! Когда парижане 14 июля взяли Бастилию, они убили коменданта. Фамилия его была де Лоне. Его сын был лекарем в армии Наполеона и остался в России, где его фамилия превратилась в Делоне. А уже внук коменданта женился на одной из самых богатых наследниц в России — на дочери розенкрейцера Дмитриева-Мамонова. Их дочь, Софья Делоне, вышла замуж за генерала Пиленко. И вот, через 130 лет после взятия Бастилии, от русских санкюлотов в Париж бегут внучка и правнучка убитого санкюлотами коменданта. Возможно, они вместе с французами каждый год праздновали взятие Бастилии. Какое странное «пересечение»! Разве тебе не интересно?

— Всё это, безусловно, интересно. Но всё же не настолько, чтобы провести за подобными разговорами бессонную ночь. Я настаиваю на том, чтобы ты утихомирилась и легла спать. Ведь ты обещала встать рано, чтобы мне помогать. Я разбужу тебя в семь утра, имей в виду.

Маша испугалась и тотчас стала укладываться спать. Рано вставать не хотелось, но с неизбежными неприятностями всем приходится мириться. Засыпая, она с сожалением думала, что не успела доложить маме о том, что обнаружила изображение коменданта Бастилии среди рисунков Михаила Ксенофонтовича. Потом вспомнила деда. Только его могли заинтересовать её рассказы. Уже десять лет, как он умер, а ей всё не верится.

 

Рано утром Татьяна Юрьевна поставила опару, потом замешивала тесто. Весь день они вместе с Машей готовили праздничный стол. Часам к пяти, когда всё было готово, Татьяна Юрьевна села отдохнуть в бабушкином кресле, а Маша стала накрывать на стол. Постелила белую крахмальную скатерть, поставила зеленый графинчик с водкой, настоянной на лимонных корочках, и рядом селёдочницу. Расставила тарелки, разномастные стопки и рюмки, винегрет и салаты. Специально никого не звали, но ясно было, что соберется не меньше пятнадцати человек.

День был воскресный. Гости приходили отдохнувшие, а не утомленные, как в будни после рабочего дня. Первыми пришли Виктор с Лизой и принесли цикламены в горшке, украсили стол. Ровно в шесть пришли Чижовы, Олег Павлович с Валерией Петровной и Алёшей. Олег Павлович тут же потребовал чаю. Алёша с Виктором выпили по рюмке водки «с морозца» и пошли курить в коридор. Там они встречали украшенных морозом дам и помогали им снимать шубы. Прибыли школьные подруги именинницы: застенчивая Елена Дмитриевна, меланхоличная Лида Полежаева, очаровательная тётя Туся и безалаберная Ольга Белова. Пришли «девочки» из её первого выпуска: Лида Делюсина, Женя Ларина, Марина Тимофеева и Галя Лютикова. Они часто её навещали.

Олег Павлович призвал больше никого не ждать и тотчас садиться за стол. Его послушались, шумно расселись и принялись раскладывать закуску и разливать кому водку, кому вино. В это время явилась лучезарная Ирина Афанасьевна, подруга Маши и тоже бывшая ученица Татьяны Юрьевны. Раздались первые тосты, приступили к пирогу.

 

 

Разлили шампанское, и в виде торжественного тоста Маша прочитала поэтическое послание имениннице. Оно называлось так же, как эта глава: «ТАТЬЯНИН ДЕНЬ».

Нынче время такое  нам не мечтается,

Но прошлое светло вспоминается:

Люди старые, их голоса и лица, —

В день Татьяны, их покровительницы.

 

В день Татьяны, святой мученицы,

Снег идёт по старинной улице.

Вспоминая о том, о сём — о былом,

Он стучится в окна, в старый Дом.

 

Стол накрыт: картошка и водка,

Винегрет, пирог и селёдка —

Десять, сорок лет назад —

Как тогда, и днесь стоят.

 

В старой булочной, в переулочке,

Гость купил конфеты и булочки

И спешит с мороза в наш дом

Вместе вспомнить о былом.

 

Как только выпили шампанское, раздался звонок, и действительно явился упомянутый в стихах гость. Это был давний друг Маши, ещё по Университету, где он получил прозвище «железный Боб» В театре «Летучая мышь» он единственный из актёров был удостоен звания Народного артиста, возможно, за его способность перевоплощаться в кого угодно. Иногда в кино и спектаклях он один исполнял по две-три роли. Но Боб принес не поэтические «конфеты и булочки», а прозаическую бутылку водки, которая, заметим, оказалась весьма кстати.

Татьяна Юрьевна непрерывно бегала к телефону и принимала поздравления от своих учеников, от учителей-коллег, от школьных друзей, живших в других городах бескрайней страны. Вечерняя почта принесла груду поздравительных открыток. Включили проигрыватель и открыли танцевальную часть. Все любили старинные танго, фокстроты и Хэмпердинка. Алеша Чижов пригласил тётю Тусю, Олег Павлович — Машу, Виктор — Ирину Афанасьевну. Танцевали очень весело, ловко маневрируя в узком пространстве между столом, шкафами и креслами. Мамины «девочки», оживлённо разговаривая, накрывали стол к чаю.

Снова уселись за стол. Вспомнили Пир при дворе короля Людовика и другие маскарады, спектакли и вернисажи в стенах театра-кабаре «Летучая мышь». Мечтали о будущих пирах и встречах. Потом плавно перешли к обсуждению «политических» новостей. Говорили о новинках «самиздата», о жестокой судьбе известного академика, о подпольных выставках художников-авангардистов. Елена Дмитриевна сказала, что МОСХ согласился устроить выставку работ Михаила Ксенофонтовича к столетию со дня его рождения. А это значит, не раньше 1986 года.

— Таня сказала, что тебя берут на работу в Новый Иерусалим, — обратилась к Маше Елена Дмитриевна. — А ведь у меня в этом музее есть знакомые искусствоведы, очень милые девушки. Они у меня несколько картин и рисунков Михаила Ксенофонтовича приобрели. Мало того, устроили замечательную выставку художников 1920-1930-х годов. Летом я была на открытии выставки. Места там замечательные.

 

 

Естественно, не обошлось и без разговоров о пожаре в Усадьбе. Посыпались вопросы, возгласы недоумения, возмущения и даже негодования. Мария Михайловна с некоторой примесью иронии рассказала о своём визите к Павлу Ивановичу. Знала бы она, в чью машину уселся нечаянный поджигатель усадьбы, наёмный грабитель Осип! Лиза рассказала, что ей звонила Ариадна Ивановна и с радостью сообщила, что на таможне перехватили готовые к вывозу подлинные картины Кипренского и Рокотова, недавно сворованные из Усадьбы. Все посмеялись над злоумышленниками, замыслы коих разбиваются о необоримую силу Промысла и оборачиваются против них самих. Вот и в последний раз — замышляли выкрасть архив «Ищущих манны» розенкрейцеров, а в результате он им не достался.

— Но ведь и Усадьба пострадала! —заметил благоразумный Олег Павлович.

— Зато обеспокоенная пожаром общественность всколыхнулась и осмелилась подать голос, — парировала Лиза. — В журнале «Искорка» напечатали статью «ЧП в Сурминове», а в журнале «Пламя» — статью «Доколе?» И в результате директора всё-таки убрали.

— А нам нового директора назначили, — пропел своим знаменитым басом Боб, и все рассмеялись, потому что эта цитата из Высоцкого была весьма кстати.

— Действительно, назначили, — подтвердила Мария Михайловна. — Но кого? Вчера мне звонила Вера Павловна. Сказала, что директором назначили Крысина, того самого Хромого, который организовал похищение фарфора из Конного двора.

Раздались возгласы: «Не может быть! Как же это? Надо сообщить, куда следует! А куда следует? Но он же окончательно погубит Усадьбу!»

Все, конечно, огорчились, но решили не унывать, твёрдо помня, что времена бывали и похуже. Но при всех внешних, «неудобоисполнимых», как сказал бы человек XVIII века, обстоятельствах частная и внутренняя жизнь этих людей покоилась на иных основаниях и своими корнями уходила глубоко в прошлое. Всегда оставалась надежда на то, что «бесы» и «разрушители» не смогут до них добраться и не на всём им удастся поставить клеймо «утрачено». Что говорить, утрачено многое, но всё равно: Ergo bibamus! Давайте выпьем за радость бытия!

Разошлись поздно. На прощанье, как всегда, выпили «на посошок».

Чудаки! Они сожалели о старых домах и не догадывались, что на слом предназначена вся страна.

 

На следующее утро Татьяна Юрьевна и Маша встали поздно и с удовольствием пили утренний кофе с остатками вчерашнего пиршества. Разговор снова вернулся к пожару в Усадьбе, и Татьяна Юрьевна сказала, что недавно перечитывала свои выписки из книг за 1926 − 1934 годы. Среди прочего там оказалась одна любопытная цитата, которую она хотела показать Маше. Татьяна Юрьевна встала, подошла к письменному столу и вынула из верхнего ящика маленькую книжку в кожаном переплете. Маша не раз перечитывала стихи из альбомов бабушки и из маминых тетрадей. Некоторые из них она даже печатала в своем журнале «Летучая мышь» в рубрике «Стихи из старых альбомов». Но эту книжечку она видела впервые и удивилась, почему мама не показывала её прежде.

 Она лежала в моей шкатулке, поэтому ты и не могла её видеть,  объяснила Татьяна Юрьевна.  Там лежат и другие «реликвии» той поры, когда мы поженились с твоим отцом. Я сама редко её перечитывала и совершенно не помню, из-за чего в 1928 году я выписала такую длинную цитату из романа Синклера «Сильвия». Мне было тогда всего 17 лет, и мне непонятно, чем она меня так поразила. Не помню даже, о чём шла речь в этом романе. Но теперь она поразила меня удивительным совпадением с вашим пожаром в Сурминове. Вот, послушай.

 

 

 

Татьяна Юрьевна нашла искомую страницу и прочитала вслух:

«Однажды ночью пришла весть, что «Розовый дом» горит, и соседи сбежались со всех сторон. Но была ненастная ночь, дул неистовый ветер, вся крыша и верхняя часть дома были объяты пламенем, и все поняли, что дом осуждён на гибель. А там была такая великолепная зала, в которой танцевали их отцы и деды!

«Последний танец»  закричала молодёжь и бурно ворвалась в дом. Слуги пытались было достать рояль, но хозяин дома остановил их  что такое рояль в сравнении с романтической скрипкой? И вот один играл, а другие танцевали  танцевали под оглушительный рёв пожара, танцевали в чёрных облаках дыма. Танцевали, как безумные, танцевали и пели хором.

Пламя вихрем врывалось в окна, а они пели, пели:

 

Вы слышите, как радостно звучат колокола,

вы видите, как ночь ликующе светла? 

в весёлом старом городе танцуют до утра!

 

Наконец, над ними затрещали балки, пепел и искры посыпались дождём, и только тогда они бросились бежать и потом, столпившись на лугу, смотрели, как рухнул приют их наслаждений, и в последнем порыве пламя взвилось к небу. В этом рассказе таился страшный символ: рушился целый мир, а люди танцевали, танцевали…»

 

 

 

 

 



 

 

 

 

ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА

или долгое прощание

 

Всё это было когда-то,

Но только не помню, когда…

         А.К. Толстой. 1840-е

 

 В то январское утро 1982 года, которым закончился роман, Татьяна Юрьевна и Маша более всего были поражены множеством совпадений между рассказом о пожаре в «Розовом доме» и пожаром в Сурминове. Маша особое значение придавала тому, что на акварелях XIX века дом в Сурминове тоже выглядел розовым. Но в то время они ещё не могли догадаться, что и в сурминовской истории «таился» тот же «страшный символ». Осознание пришло позже, когда они увидели, как «рушился старый мир».

ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ, в 1991 году, Автору пришло в голову написать этот роман. Как ни странно, но с эпилогом у него возникли проблемы. Казалось бы, чего проще написать, как сложились судьбы героев в дальнейшем? Но сколько он ни пробовал, получалось нечто вроде социологического опроса: кто стал демократом и депутатом, а кто сторонником ГКЧП, кто уехал за границу, а кто остался. И так как эпилог у него явно не получался, то он, по совету Маши, завершил свой роман «символическим» образом горящего Розового дома. В те годы Автор даже сделал несколько попыток пристроить свое сочинение в какой-либо журнал, но из этого, естественно, ничего не вышло.

Прошли ещё 15 лет, и весной 2006 года друзья Автора стали уговаривать его издать роман частным образом, то есть за свой счет. Не говоря уже о том, что «счета» у него не было, он хорошо понимал, что за 15 лет многое изменилось не только во внешней жизни, но и в его мировоззрении. На всякий случай Автор всё же перечитал «Усадьбу» и в результате поддался соблазну: решил публиковать. Понимая, что в романе изображены близкие Марии Михайловне люди, он подумал, что, прежде всего, на это надо получить её согласие.

Автор позвонил ей и рассказал о своих намерениях. Она, в принципе, не возражала против публикации, но сказала, что тоже хочет перечитать роман, потому что многое забыла. Наконец, они встретились и вместе обсудили предстоящую затею.

 Я перечитала «Усадьбу», но спустя 15 лет мне кажется, что надо написать эпилог, иначе возникает ощущение незавершенности,  сказала она Автору при встрече.  Подумай сам, кому в наше время могут быть интересны события из далекого советского прошлого? Тем более, столь незначительный эпизод, как несправедливое изгнание сотрудников какого-то провинциального музея? За последние годы случилось столько самых невероятных катастроф, потрясений и преступлений, что такой сюжет может вызвать только снисходительную улыбку. Вряд ли кто-нибудь догадается искать в «Усадьбе» некий символ грядущего разрушения Советского Союза, первые признаки которого появились будто бы уже в 1981 году.

 

 

И, помолчав, она пояснила:

 Да, история с Розовым домом удивительно совпадает с историей в Сурминове. И хотя мы в Сурминове в буквальном смысле слова не «танцевали», но нечто похожее в наших затеях всё же было. За день до изгнания поставили «Разбойников» Шиллера. Но согласись, что в те годы нам никому и в голову не могло придти, что наш Розовый дом был «осуждён на гибель». Мы ничего не предчувствовали. Точно так же, как в своё время не предчувствовали гибель своего Розового дома наши деды и бабушки.

 Но как раз об этом мы уже говорили с тобой в 10-й главе,  возразил Автор.  Ты не помнишь? Именно о типичности ситуации, её почти «дословных» повторениях. Вспомни, что Софья Петровна говорит об отношении к Революции? «Февральскую Революцию вся интеллигенция встретила восторженно, с энтузиазмом. Я не помню, чтобы кто-нибудь выражал сожаление по поводу отречения царя. Его и царицу не любили, и надеялись, что вот теперь наступит «царство свободы». Однако очень скоро наступило разочарование. Начались неурядицы, нехватка продуктов, бандитизм. Цены страшно подскочили, в магазинах трудно было что-нибудь достать и, например, сахар приходилось доставать «по блату»». Можно подумать, что она говорит о «перестройке». Не так ли?

 Всё это так,  согласилась с ним Маша.  Но почему в 1917 году вся интеллигенция с восторгом встречала Революцию и социализм, а через 70 лет так же восторженно новая, рабоче-крестьянская интеллигенция встретила Реставрацию капитализма? Мало того, стали сожалеть по поводу отречения царя, произвели его в святые и требуют его «реабилитации». Не знаю, как ты, но меня тоска берёт от этих повторений. Меня по-прежнему занимает вопрос: когда же начался распад Советской Империи? Почему мы не обращали внимания на явные признаки? А ведь они были. Вот, послушай, несколько выдержек из моего дневника за летние месяцы 1970 года. Мне они показались интересными.

Из дневника 1970 года: «Станция Би-Би-Си давала обзор «ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ в СССР». Они видят его опору в «среднем классе». Это — молодые специалисты. Обозреватель подчеркивает пассивность, пессимизм и безнадежность в рядах этой опоры. Десятки активных — распространение самиздата, Хроника текущих событий, демонстрации. Сотни — сочувствующих, но махнувших рукой.

По-моему, они преувеличивают значение «движения» и придают излишнюю определенность разрозненным настроениям. Интересно, что на молодежь и студентов они почему-то ставки не делают. Разболтано поколение, выросшее при хрущевской Оттепели. Фанатизм сталинского поколения и равнодушие нового могут ужиться и со временем породить самые невероятные «гибриды» в полицейском государстве.

Общество наше (в экспедиции) — более чем на 50% еврейство. Поэтому разговоры часто переходят на темы антисемитизма, ассимиляции и т.п. В общем, «вечерами я занимаюсь сионизмом», как любит шутить Эмма Зеликман. Интересно, что евреи выступают только за свою ассимиляцию, но не других народов. Они даже немного обижаются, когда я доказываю ценность сохранения отдельного народа, разных народов — как сохранение личности в обществе. Возможно, такое сохранение противоречит какому-то объективному процессу образования единого человечества. Но это кажется мне совсем скучным.

Проблема растущего антагонизма между интеллигенцией и рабочим классом. Государство подмазывается к рабочим и их задабривает. Создаёт иллюзию рабочего правления («и даже солнце не вставало б, когда бы не было меня» — поют рабочие), их большого влияния на ход дел. В народе — тёмные мифы, глухие мысли. Отсутствие информации — дает поистине устрашающие плоды народной фантазии».

 

 

— Ну, как? — спросила она, закончив читать. — Оказывается, «средний класс» у нас уже был за 20 лет ДО «перестройки». По-видимому, это так и есть, потому что, если бы его не было, то кто бы стал разваливать Союз? Их обозреватели знали, о чём говорили и для кого. А вот моя реакция на услышанное по Би-Би-Си была неверна. Затем в том же дневнике я пишу о «процессе образования единого человечества». Теперь это называется «глобализацией», но дело не в терминах, а в том, что идеи глобализации внедрялись в мозги уже в 1970-е годы. Что же ты молчишь?  спросила она, недоумевая, почему Автор никак не реагирует на её слова.

Внезапно Мария Михайловна заметила, что его нет, и она говорит сама с собой. По правде говоря, его никогда и не было. Это была литературная фикция или, если угодно, литературный приём. Но через 25 лет не имело смысла продолжать эту игру в Автора и морочить людям голову. В конце концов, не может же она издавать роман под псевдонимом. А, может, всё же отказаться от этой затеи? Несмотря на постоянные колебания, она за два месяца отредактировала текст, несколько глав изъяла, написала две новых и, закончив эту работу, поняла, что надо написать ещё одну главу. Последнюю. Это слово напомнило ей, что в романе и без того набралось слишком много всего «последнего». Целая коллекция. Как это она раньше не заметила и не обратила внимания Автора на странное пристрастие к этому эпитету. Последнее лето в Сурминове; Последний поэт и Последняя смерть Баратынского, Последний танец в Розовом доме у Синклера. И вот теперь ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА. А ведь в ней ещё предстоит поставить последнюю точку.

Она представила, как литературоведы XXIII века обнаружат в этой повторяемости некий скрытый смысл или символ, или, ещё хуже, что-нибудь вроде «шифра Бэкона» или «Кода да Винчи». Как плохо кончаются разные игры и мистификации! Двести лет не могут разгадать «тайну имени Шекспира», и число претендентов на авторство перевалило уже за половину сотни. Или пресловутый АВТОР «Слова о полку Игореве»? Ведь и на его место выдвинуто около 20 претендентов. И все  научно-обоснованные. Подумалось и о том, как литературоведам бывает трудно изучать «творческую лабораторию» авторов.

Но, шутки и вымыслы в сторону! Перейдем к подлинным документам.

В ПОСЛЕДНЕЙ ГЛАВЕ мне захотелось рассказать, в какой обстановке этот роман был написан, какие события происходили в стране и как мы на них реагировали. Но рассказать об этом не по памяти и не своими словами, а с помощью дневников моей мамы, Татьяны Юрьевны. Она была историком, с интересом следила за текущими событиями и довольно подробно их описывала, поэтому по её записям теперь можно изучать нашу историю за 1985  2000 годы. Конечно, мне бы хотелось их издать, но удастся ли это сделать и когда, неизвестно. Поэтому я и решила хотя бы немногое из них включить в роман про «Усадьбу». Она была его первым читателем и критиком, и её памяти он посвящен. Вот несколько выдержек из дневника Татьяны Юрьевны за 1991 год. В прямых скобках мои примечания.

4 марта. Звонила Наташа [это я и есть]  она теперь пишет роман. Вот новости! А как же её книга о Новом Иерусалиме и патриархе Никоне? Неужели она её забросит?

5 марта. Смотрела программу «Время». Подписали договор с Германией. Прибалты проголосовали за независимость. Грузия, Армения, Молдова не хотят участвовать в референдуме. Ох! Ох! Ельцина кто-то назвал разрушителем.

9 марта. На днях Ельцин в своем выступлении прямо призывает к войне против руководства страны. Говорит, что договор о Союзе не устраивает Россию и тому подобное. Большинство республик всё же за сохранение Союза.

 

 

 

10 марта. Приехала к Наташе. Читала начало романа под названием «УСАДЬБА». В основе лежат события, действительно случившиеся почти 10 лет тому назад. Написано очень хорошо, описание природы, люди. По-моему, это всё же не роман, а очерки жизни, или картины жизни. Но Наталья, конечно, рассердилась. Правда, судить ещё рано, ведь написаны только 4 главы.

17 марта. Прошел долгожданный референдум. С голосованием всё запуталось. Два дня назад я хотела голосовать ЗА сохранение Союза и ПРОТИВ российского президентства и московского «мэрства». А сегодня на все три вопроса ответила «ДА». Проголосовала за сохранение Союза, за необходимость президента для России (раз уж они есть во всех республиках!) и за то, чтобы мэра Москвы избирали всеобщим голосованием. Если бы спросили, нужен ли мэр, я бы ответила: нет. Но, видимо, вопрос уже решен, тогда пусть уж выбирают, а не назначают. Звонила Наташе. Она принципиально не пошла голосовать и страшно ругала меня за то, что я ходила. Может, она и права. Наверное, всё будет идти как идет, и все референдумы ни на что влияния не окажут.

24 марта. Днем поехала к Наташе. Читала её «роман». Очень хорошо написано, но все же я и теперь считаю, что это не роман, а «картинки из жизни». В «романе» два романа, в общем-то, могущие обойтись друг без друга. Ну, неважно  это ведь не для печати. Да и 2-й части ещё нет, так что судить рано.

31 марта. Уже четыре дня идет Чрезвычайный Съезд народных депутатов РСФСР. В первый день демократы организовали митинг, а президент Союза [Горбачев] его запретил и ввел войска в центр города. Сведения о митинге и войсках разноречивы. Одни говорят, что солдаты не были вооружены, а другие (организаторы митинга) утверждают, что были пулеметы, что омоновцы били людей дубинками. В тот же день случился сильнейший пожар в здании посольства США. Заседания съезда показывают по TV. Съезд идет, время идет, и ничего конкретно не решается. Обстановка на съезде ужасная  кричат, стучат, захлопывают тех, кто не нравится. Говорят, говорят, спорят без конца. И ни к чему не могут придти. Сегодня сделала много хозяйственных дел. Стала «реформировать» свою блузку, из которой я «выросла», но, боюсь, что у меня получится так же, как и у них с государственными реформами.

1 апреля. Господи, какая скучная жизнь! И у всех на уме одно: где, что, сколько стоит, большая ли очередь?

8 апреля. Живу у Наташи. Вчера была Пасха. Приходил Олег Павлович. Он ярый демократ: ходит на митинги, написал письмо «в верха» с предложением провести земельную реформу по учению утописта Оуэна. Бред какой-то! Наташа с ним спорила по всем вопросам. Она с увлечением пишет свой роман. На сотой странице она вдруг от «конца» вернулась к «началам», то есть в 1880-е годы, во времена детства и юности моей мамы. Откопала записную книжку дедушки, в которую он записывал все перипетии своего романа с бабушкой в 1882 году. Как уж она сведет концы с началами,  не знаю!

20 апреля. Вчера, наконец, архивист из Рязани привез мне наше «Родословное древо». Сегодня весь день его срисовывала и пыталась в нём разобраться.

5 мая. День смерти мамы. Ездила на кладбище. Оттуда поехала к Наташе. Прочитала ещё несколько глав неоконченного романа. Читать его очень приятно, но мешает узнавание людей. Действующие лица все знакомы, а зовут их как-то иначе, и все время спотыкаешься и прикидываешь: кто же это на самом деле? Взялась за Лескова. Читаю его роман «На ножах». Роман написал против нигилистов и вообще всяких революционеров. А его герои  современники моих дедушек и бабушек.

10 мая. Все ещё живу у Натки. Приезжал Костя, привёз два номера «Нашего современника», где напечатана статья Льва Гумилева.

 

 

 

Он «евразиец», очень благоволит татарам, утверждает, что никакого ига не было, а настоящие враги Руси  литовцы и белорусы. Натка прямо кипела, а я больше смеялась  уж очень всё нелепо. А сегодня целый час сама ругалась с Костей по телефону из-за этой бредовой статьи Гумилева. Он за него горой! Дочитала роман «На ножах»  поубивали массу народа  10 человек! А один сошел сума! Весёленький роман, ничего не скажешь.

21 мая. Живу у Наташи. Она целыми днями сидит и печатает свою «Усадьбу» на машинке. А я читаю «роман» по мере его готовности. Вторая часть интереснее и «цельнее». Не всё хорошо, но есть и хорошие места.

31 мая. Во всю идет подготовка к выборам президента РСФСР. Они назначены на 12 июня. Сегодня по TV в программе «Кто есть кто?» было интервью с Жириновским  одним из претендентов на русский «престол».

4 июня. Наташа свой «роман» пробовала давать на прочтение родственникам и знакомым, но особого интереса он не вызвал. Её подруга, Ирка, и вовсе читать не стала, сказала, что ей скучно. Чему же удивляться? Все события романа очень близко затрагивают Наташу и ещё нескольких человек, а многим, конечно, скучно. Я ей говорила, что даже «Мастера и Маргариту» не все могут читать, а уж твой роман…

Сегодня перечитала «Усадьбу» ещё раз и поняла, что мне он все же очень нравится, хотя я по-прежнему романом его не считаю. Над некоторыми главами  о нашей жизни у Юрия, о детском празднике и моих именинах  даже почти плакала. Очень хорошо написано. Возможно, мне он нравится потому, что почти каждая строка вызывает сопереживание. Завтра Наташа на всё лето уезжает в Новый Иерусалим. Не знаю, когда я к ней смогу выбраться. Все же это очень далеко, а у меня уже силы не те. Как я всегда волнуюсь за её здоровье и как скучаю без неё!

 

13 июня. Вчера мы с Надей Мироновой поехали к Наташе в Новый Иерусалим. Сегодня день прохладный. Я прошлась по территории монастыря, зашла в архив. Наташа в этот момент переписывала почерком, стилизованным под XIX век, только что сочиненный ею стих. Она тут же мне его вручила с торжественным посвящением.

 

«Когда в лучах багрового заката я зрю цветок изысканный граната, я вспоминаю Вас. И под рустованной колонной, в тени опорного пилона, в вечерний час, вся в кружевах далекого Брабанта, под мерный звук забытого белль-канта пишу стихи для Вас».

 

НА ПАМЯТЬ О НОВОМ ИЕРУСАЛИМЕ».

Шумит поток Кедрон.

На склонах Елеона чуть слышен треск цикад,

И лип душистая армада

Ведёт нас в Гефсиманский сад.

Здесь, у купели Силоама,

Проходит ангелов тропа.

Среди берез, у дуба Авраама,

Чуть виден Скит,

А там, за Истрою, в черемухе душистой

Фавор стоит.

У берега на струнах серебристых

Поёт волна торжественный псалом.

И воздух чист,

И в сумраке душистом

Парит над рощею Давидов Дом.

 

 

 

 

Как я рада за неё, что ей здесь нравится! И, главное, она так увлечена своей работой. Вернулась в Красный дом. Варила щи и картошку. Вечером обсудили с Наташей президентские выборы, к счастью, в полном согласии. А в Москве меня то и дело «воспитывают» знакомые демократы. Горой стоят за Ельцина, да так агрессивно. Форменная «гражданская война». Выбрали всё же Ельцина. Но вообще-то, голосовали только 65%.

10 июля. Сегодня день смерти Юрия, но он мне сегодня не вспоминался. Смотрела по телевизору посвящение Ельцина в президенты России. Мы всё гадали, на чём он будет давать клятву? Не на Библии же? И не на конституции, которая ещё не выработана? Нет,  на собственном сердце! Выступали: актер Олег Басилашвили, патриарх Алексий и президент Горбачев. В первом ряду сидело всё духовенство  патриарх, муфтий, раввин и, видимо, разные протестанты и баптисты. Парадоксы нашей жизни: на днях должна состояться «презентация» (?) фильма об иконе Владимирской Божьей матери. А в храме св. Людовика 27 июня прошла интронизация первого в истории России католического архиепископа Московского и Евразийского.

13 июля. Сегодня день смерти Леночки Танненберг. Вот уже 5 лет, как умерли мои самые близкие подруги: Туся, Леночка и Лида. Сколько мне осталось?

19 июля. С 1 августа будут продавать квартиры  кто? кому? Ничего не ясно. Скоро у нас будет съезд «сексуальных меньшинств»  только этого нам не хватало. В Париже нашли какого-то «внука» из дома Романовых, ему 12 лет. И наши умники хотят привезти его к нам, чтобы «воспитывать царем».  Идиоты!

5 августа. Кругом беды, за всех страшно, всех жалко. Больше всего боюсь за моего Митюшу. На вопрос из газетной анкеты, чего ты больше всего боишься, он ответил: «Остаться один, без родных». Почему у него такая мысль?

 

Государственная Комиссия по Чрезвычайному положению (ГКЧП).

1991 год, 19 – 25 августа.

[Мама подробно описала события тех дней, но здесь приведены только записи, отражающие наши настроения.]

22 августа. Натка злится на меня за то, что я не верю её мрачным прогнозам, будто победа команды Ельцина  это путь к диктатуре и окончательному развалу Союза Независимых Государств. Не может быть, чтобы ушли от нас Украина и Белоруссия. А у Наташи висит карта Союза во всю стену, и уже год назад она черным фломастером провела границы, в которых мы будто бы останемся. Смотреть неприятно. Но я ей не верю.

25 августа. Надо бы поехать к Натке, а я просто боюсь её отчужденности при малейшем несогласии с ней. Вот хоть этот путч. Наташа говорит, что члены Комитета занимали высшие посты в Союзном правительстве и потому не могли поднять путч против самих себя. Как унтер-офицерская вдова у Гоголя не могла сама себя высечь. Она считает врагами народа не путчистов, а как раз правительство Ельцина. Формально она права, но действовали они, по меньшей мере, глупо. В первый день мне их планы показались разумными, а потом! Нельзя же было вводить в город танки!  Эти танки, комендантский час, их позорное бегство. Нет, конечно, слава Богу, что их разгромили. Напугали всех, и боязнь их диктатуры вызвала массовый протест против них. А теперь, как бы победители не установили свою, демократическую диктатуру.

27 августа. Все республики объявляют о своей независимости, даже те, которые всегда были с Россией,  Украина и Белоруссия. Академик Блохин на сессии Верховного Совета сказал, что создалась угроза массовых репрессий (Неужели Натка права?).

 

 

Я, конечно, беспринципный человек, вернее, я не тверда в своих взглядах и могу от них без особого труда отказаться. Впрочем, в данном случае, какие взгляды?  Впечатления от тех или иных людей и, безусловно, влияние TV. Во всей этой истории с «путчем» много неясного. Ведь, в конце-то концов, кому все это оказалось выгодным?  Ельцину, демократам. Вот и установят они свою диктатуру, а не «центр».

 

1992 год, 16 февраля. Сегодня по TV сообщили  так, между прочим,  что Международное Географическое общество решило изъять Советский Союз с географических карт. Вот так. Нас больше нет. Зато Бейкер ездит по стране, как хозяин. Ох, тошно.

 

Итак, роман был написан весной 1991 года, когда «БОЛЬШАЯ УСАДЬБА», Советский Союз, ещё существовала, но уже лишь номинально. В декабре шайка бывших членов КПСС собралась в Беловежской пуще и в одночасье с ним покончила. А всего через два месяца страна исчезла с географических карт.

НАС БОЛЬШЕ НЕТ  всего три слова, и на этой грустной ноте в романе «Усадьба» можно поставить последнюю точку.

 

Осталось только попрощаться с читателем. Как пелось в одной песне в затерянном мире советского периода: Что сказать вам, москвичи, на прощанье? Пожалуй, на прощанье можно привести одно стихотворение, которое любила моя мама. Его написала американская поэтесса Сара Тисдейл (Sara Teasdale, 1884-1933). Мама нашла его в рассказе Рэя Бредбери «Будет ласковый дождь» из сборника «Марсианские хроники». Имя поэтессы я отыскала в Интернете и с удивлением узнала, что она родилась в один год с моей бабушкой. Мне кажется, что это стихотворение замыкает круг событий, объединяя жизнь трёх поколений.

 

Будет ласковый дождь, будет запах земли,

щебет юрких стрижей от зари до зари,

и ночные рулады лягушек в прудах,

и цветение слив в белоснежных садах;

огнегрудый комочек слетит на забор,

и малиновки трель выткет звонкий узор.

И никто, и никто не вспомянет войну:

пережито – забыто, ворошить ни к чему.

И ни птица, ни ива слезы не прольёт,

если сгинет с земли человеческий род.

И весна… и Весна встретит новый рассвет,

Не заметив, что нас уже нет.

 

 

 

 

 

 

 

Album Poesie

 

УТЕШЕНИЕ

 

СТИХИ ИЗ СТАРЫХ АЛЬБОМОВ

 

1890 – 2000.

 

На память Нине ― мама

Когда невольною тоскою,

Стеснится грудь твоя и выступит слеза,

Подумай, что стою я вновь перед тобою,

Что я гляжу тебе в глаза…

З.П., 1900

 

М.К. Соколов. Дама. 1935

Бумага, акварель, тушь, перо. 28,8  20,3

 

А.Н. Апухтин 1867.

 

БУДУЩЕМУ ЧИТАТЕЛЮ.

Въ альбомъ О.А. К – ой.

 

Хоть стих наш устарел, но преклони свой слух

И знай, что их уж нет, когда-то бодро певших:

Их песня замерла, и взор у них потух,

И перья выпали из рук окоченевших!

Но смерть не всё взяла. Средь этих урн и плит

Неизгладимый след минувших дней таится:

Все струны порвались, но звук ещё дрожит,

И жертвенник погас, но дым еще струится…

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

Эти стихи выписывали в свои альбомы, тетради и дневники люди трех поколений:

Нина Евгеньевна Белявская-Коробьина (1884 − 1970), врач − моя бабушка

Татьяна Юрьевна Коробьина (1911 − 2004), учительница − её дочь и моя мама

Наталья Михайловна Михайлова (р. 1940 − ?), географ − их внучка и дочь

 

Н.М. Языков (1803 – 1847). ПЛОВЕЦ. Нелюдимо наше море.

Н.М. Минский (1855 – 1937). Тянутся по небу тучи тяжелые,

А.А. Лукьянов (1871 – 1942). Не называй безумными мечты

*** Быстры, как волны, дни нашей жизни

Игорь Северянин (1887-1941). КОНЕЧНОЕ НИЧТО. Декабрь 1918

Игорь Северянин. КРАШЕНЫЕ. Январь 1919

М.Ю. Лермонтов (1814 – 1841). И скучно, и грустно, и некому руку подать

М.Ю. Лермонтов ЧАША ЖИЗНИ

К.Д. Бальмонт (1867 – 1942). ЗАЧЕМ? Господь! Господь, внемли, я плачу, я тоскую

К.Д. Бальмонт. ЗАТОН. Когда ты заглянешь в прозрачные воды затона.

К.Д. Бальмонт. ЛЕБЕДЬ. Заводь спит. Молчит вода зеркальная.

Игорь Северянин. Поэма-миньонет. Это было у моря, где ажурная пена

Саша Чёрный (1880-1932). БОЛЬНОМУ. Есть горячее солнце, наивные дети

Саша Чёрный. ЛАМЕНТАЦИИ. Хорошо при свете лампы/Книжки милые читать

Allegro (П.С. Соловьева). В ЛЕСУ НОЧЬЮ.

А.К. Толстой (1817 – 1875). ЧАСЫ. В старинном замке скребутся мыши

А.С. Пушкин (1799-1837). Из Пиндемонти. Не дорого ценю я громкие слова. 1836

Александр Блок (1880 – 1921). Ты помнишь? В нашей бухте сонной.

Мариэтта Шагинян. Минуты поздних сожалений. 1911

Валерий Брюсов (1875 – 1924). МАГИСТРАЛЬ. 1924

Валерий Брюсов. МИР ЭЛЕКТРОНА. 1922

Елена Благинина (1903 – 1989). ДРУГИЕ СНЫ. 1940

Владимир Вишневский. ПОЕЗДКА К ДРУГУ ДЕТСТВА. 14 декабря 1987

А.Н. Апухтин. ИЗ ЗАПИСОК ИПОХОНДРИКА. «Жизнь пережить  не поле перейти!»

Игорь Северянин. СТРАННО. Мы живем точно в сне неразгаданном

А.Н. Апухтин (1840-1893). ИЗ БУМАГ ПРОКУРОРА (отрывок)

Ольга Фокина. РАЗЛОЖЕНИЕ АТОМА. Начало 1990-х

Евгений Евтушенко. ЛЮДИ. …Не люди умирают, а миры. 1970

В.А. Жуковский (1783-1852). ВОСПОМИНАНИЕ. О милых спутниках, которые наш свет

 

Стихи из альбомов Нины Евгеньевны Белявской. 1897 – 1915 годы

 

Н.М. Языков. ПЛОВЕЦ

 

Нелюдимо наше море,

день и ночь шумит оно;

в роковом его просторе

много бед погребено.

Смело, братья! Ветром полный

парус мой направил я:

полетит на скользки волны

быстрокрылая ладья!

 

Облака бегут над морем,

крепнет ветер, зыбь черней,

будет буря, мы поспорим

и помужествуем с ней.

Смело, братья! Туча грянет,

закипит громада вод,

выше вал сердитый встанет,

глубже бездна упадет.

 

Там, за далью непогоды

есть блаженная страна:

не темнеют неба своды,

не проходит тишина.

Но туда выносят волны

только сильного душой…

Смело, братья! Бурей полный,

Прям и крепок парус мой.

 

 

 

Не грусти, что листья с дерева валятся 

Будущей весною вновь они родятся.

А грусти, что силы молодые тают,

Что черствеет сердце, думы засыпают.

Только лишь весною теплотой повеет,

Дерево роскошно вновь зазеленеет.

Силы ж молодые сгинут, не вернутся.

Сердце очерствеет, думы не вернутся.

 

 

Н. М. Минский

 

Тянутся по небу тучи тяжелые,

Мрачно и сыро вокруг.

С плачем деревья качаются голые…

Не просыпайся, мой друг!

Не разгоняй сновиденья весёлые,

Не размыкай своих глаз 

Сны мимолётные,

Сны беззаботные

Снятся лишь раз!

Счастлив, кто спит,

Кому в осень холодную

Грезятся ласки весны.

Счастлив лишь тот,

Кто про долю свободную

В тесной тюрьме видит сны…

Горе проснувшимся!

В ночь безысходную

Им не сомкнуть своих глаз 

Сны мимолётные,

Сны беззаботные

Снятся лишь раз.

 

***

 

БЫСТРЫ, КАК ВОЛНЫ…

 

Быстры, как волны, дни нашей жизни,

Что час, то короче к могиле наш путь.

Умрёшь – похоронят, как не жил на свете,

Сгниёшь – не восстанешь к веселью друзей.

Налей же, товарищ, заздравную чару.

Бог знает, что с нами

Станет впереди.

Посуди, посуди,

Что нам будет впереди!

Гробом закроют глаза навсегда,

По смерти не станешь пить больше вина.

Будущность темна, как осенняя ночь,

Прошедшее гибнет для нас навсегда.

Налей же, товарищ, заздравную чару.

Бог знает, что с нами

Станет впереди.

Посуди, посуди,

Что нам будет впереди!

 

***

 

РЕВОЛЮЦИЯ. Февраль 1917 Октябрь

 

Стихи Северянина были написаны в декабре 1918 и январе 1919. Т.Ю. Коробьина выписала их в свой дневник 31 декабря 1991 года, встречая Новый 1992 год. И стихи, написанные 73 года тому назад, вновь оказались востребованными и звучали вполне актуально.

 

Игорь Северянин. КОНЕЧНОЕ НИЧТО

 

С ума сойти  решить задачу:

свобода это иль мятеж?

Казалось, всё сулит удачу 

и вот теперь удача где ж?

Простор лазоревых теорий,

и практика  мрачней могил…

Какая ширь была во взоре!

Как стебель рос! И стебель сгнил…

Как знать: отсталость ли европья?

Передовитость россиян?

Натура ль русская  холопья?

Сплошной кошмар. Сплошной туман.

Изнемогли в противоречьях,

не понимаем ничего.

Все грезим о каких-то встречах 

но с кем, зачем и для чего?

Мы призраками дуализма

приведены в такой испуг,

что даже солнечная призма

таит грозящий нам недуг.

Грядет Антихрист? Не Христос ли?

Иль оба вместе? Раньше  кто?

Сначала тьма? Не свет ли после?

Иль погрузимся мы в ничто?



 

КРАШЕНЫЕ

 

Сегодня «красные», а завтра «белые» 

Ах, не материи! Ах, не цветы! 

Людишки гнусные и озверелые,

Мне надоевшие до тошноты.

Сегодня пошлые и завтра пошлые.

Сегодня жулики и завтра те ж.

Они, бывалые, пройдохи дошлые,

Вам спровоцируют любой мятеж.

Идеи вздорные, мечты напрасные,

Что в «их» теориях  путь к Божеству.

Сегодня «белые», а завтра «красные» 

Они бесцветные по существу.

 

 

Стихи из тетрадей Т.Ю. Коробьиной 1928-1940

 

 

М.Ю. Лермонтов

 

И скучно, и грустно, и некому руку подать

В минуту душевной невзгоды…

Желанья… Что пользы напрасно и вечно желать?

А годы проходят  все лучшие годы!

Любить… Но кого же? На время не стоит труда!

А вечно любить невозможно.

В себя ли заглянешь?  там прошлого нет и следа:

И радость, и муки, и всё так ничтожно…

Что страсти!  Ведь, рано, иль поздно, их сладкий недуг

Исчезнет при слове рассудка:

И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг 

Такая пустая и глупая шутка…

 

М.Ю. Лермонтов. ЧАША ЖИЗНИ

 

Мы пьём из чаши бытия

С закрытыми очами,

Златые омочив края

Своими же слезами,

Когда же перед смертью с глаз

Завязка упадает,

И всё, что обольщало нас,

С завязкой исчезает,

Тогда мы видим, что пуста

Была златая чаша,

Что в ней напиток был  мечта,

И что она не наша.

 

К.Д. Бальмонт. ЗАЧЕМ?

 

Господь! Господь, внемли, я плачу, я тоскую,

Тебе молюсь в вечерней мгле.

Зачем Ты даровал мне душу неземную 

и приковал меня к земле?

Я говорю с тобой сквозь тьму тысячелетий,

я говорю Тебе, Господь,

что мы обмануты, мы плачем, точно дети,

и ищем: где же наш Отец?

Когда б хоть миг один звучал Твой голос внятно,

я был бы рад сиянью дня,

но жизнь, любовь и смерть  всё страшно, непонятно,

всё неизбежно для меня.

Велик Ты, Господи, но мир Твой не приветен,

как всё великое, он нем,

И тысячи веков напрасен, безответен

Мой скорбный крик: «Зачем? Зачем?..»

 

К.Д. Бальмонт. ЗАТОН

 

Когда ты заглянешь в прозрачные воды затона,

под бледною ивой, при свете вечерней звезды,

невнятный намек на призыв колокольного звона

к тебе донесется из замка хрустальной воды.

И ты, наклонившись, увидишь прекрасные лица,

испуганным взором заметишь меж ними себя,

и в сердце твоем за страницею вспыхнет страница,

ты будешь читать их, как дух, не скорбя, не любя.

И будут расти ото дна до поверхности влаги

узоры упрямо и тесно сплетенных ветвей,

и будут расти и меняться,  как призраки саги

растут, изменяясь в значенье и силе своей.

И всё, что в молчании ночи волнует и манит,

что тайною чарой нисходит с далеких планет,

тебя в сочетанья свои завлечет  и обманет,

и сердце забудет, что с ними слияния нет.

Ты руку невольно протянешь над сонным затоном,

и вмиг всё бесследно исчезнет,  и только вдали,

с чуть слышной мольбою, с каким-то заоблачным звоном,

незримо порвется струна от небес до земли.

 

К.Д. Бальмонт. ЛЕБЕДЬ

 

Заводь спит. Молчит вода зеркальная.

Только там, где дремлют камыши,

Чья-то песня слышится печальная,

Как последний вздох души.

Это плачет лебедь умирающий,

Он с своим прошедшим говорит,

А на небе вечер догорающий

И горит и не горит.

Отчего так грустны эти жалобы?

Отчего так бьётся эта грудь?

В этот миг душа его желала бы

Невозвратное вернуть.

… И когда блеснули звёзды дальние,

И когда туман вставал в глуши,

Лебедь пел всё тише, всё печальнее,

И шептались камыши.

Не живой он пел, а умирающий,

Оттого он пел в предсмертный час,

Что пред смертью вечной, примиряющей,

Видел правду в первый раз.

 

 

Саша Чёрный. БОЛЬНОМУ

 

Есть горячее солнце, наивные дети,

Драгоценная радость мелодий и книг.

Если нет,  то ведь были, ведь были на свете

И Бетховен, и Пушкин, и Гейне, и Григ…

 

Есть незримое творчество в каждом мгновенье

 в умном слове, в улыбке, в сиянии глаз.

Будь творцом! Созидай золотые мгновенья.

В каждом дне есть раздумье и пряный экстаз.

 

Бесконечно позорно в припадке печали

Добровольно исчезнуть, как тень на стекле.

Разве Новые встречи уже отсияли?

Разве только собаки живут на земле?

 

Оставайся! Так мало здесь чутких и честных…

Оставайся! Лишь в них оправданья земли.

Адресов я не знаю  ищи неизвестных,

Как и ты, неподвижно лежащих в пыли.

 

Будь женой или мужем, сестрой или братом,

акушеркой, художником, нянькой, врачом,

Отдавай  и, дрожа, не тянись за возвратом.

Все сердца открываются этим ключом.

 

Есть еще острова одиночества мысли.

Будь умен и не бойся на них отдыхать.

Там обрывы над темной водою нависли 

Можешь думать… и камушки в воду бросать.

 

А вопросы? Вопросы не знают ответа 

Налетят, разожгут и умчатся, как корь.

Соломон нам оставил два мудрых совета:

Убегай от тоски и с глупцами не спорь.

 

Если сам я угрюм, как голландская сажа

(улыбнись, улыбнись на сравненье мое!),

это черный румянец  налёт от дренажа,

это Муза меня подняла на копье.

 

 

Саша Черный. ЛАМЕНТАЦИИ

 

Хорошо при свете лампы

Книжки милые читать,

Пересматривать эстампы

И по клавишам бренчать…

 

В книгах жизнь широким пиром

Тешит всех своих гостей,

Окружая их гарниром

Из страданий и страстей.

Смех, борьба и перемены,

С мясом вырван каждый клок!

А у нас… углы, да стены

И над нами потолок.

 

Где событья нашей жизни,

Кроме насморка и блох?

Мы давно живём, как слизни,

В нищете случайных крох.

Спим и хнычем. В виде спорта,

Не волнуясь, не любя,

Ищем Бога, ищем черта,

Потеряв самих себя…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Хорошо при свете лампы

Книжки милые читать,

Пересматривать эстампы

И по клавишам бренчать.

 

 

Игорь Северянин

 

Это было у моря, где ажурная пена,

где встречается редко городской экипаж…

Королева играла  в башне замка  Шопена

и, внимая Шопену, полюбил её паж.

 

Было всё очень просто, было всё очень мило:

Королева просила перерезать гранат,

И дала половину, и пажа истомила,

И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.

 

А потом отдавалась, отдавалась грозово,

До восхода рабыней проспала госпожа…

Это было у моря, где волна бирюзова,

Где ажурная пена и соната пажа.

 

 

Песни, что пела мне мама

 

ДЕТСКИЙ САДИК

 

Детский садик, что пчелиный рой,

Там детишки бегают гурьбой,

Они гуляют там и тут,

Взапуски бегут, бегут, бегут.

У фонтана, где большой каштан,

Черноглазый мальчуган

Перед девочкой стоит,

И тихонько ей он говорит:

«Оля, Оля, вырасту большой,

Далеко уедем мы с тобой,

Отращу я для красы,

Как у Федьки-дворника, усы».

Годы мчатся, точно ураган,

Стал уже студентом мальчуган.

Оле нашей ровно двадцать лет,

Расцвела она, как маков цвет.

У фонтана встретилися вновь,

Не забыли детскую любовь.

«Слушай, Оля, любишь ли меня?»

И в ответ он еле слышит: «Да».

Годы шли, и как-то вечерком

Дома старички сидят вдвоем.

Тускло огонёк в печи горит,

Олечка о прошлом говорит:

«Помнишь, Коля, тот фонтан,

Ту весну и наш каштан,

Мою девичью красу,

Длинную до пояса косу?».

«Полно, Оля, полно горевать

И о прошлом горько вспоминать.

Посмотри на молодежь,

Что прошло, того уж не вернёшь».



 

Дмитрий Минаев (1835 – 1889)

 

Не троньте майского жучка!

За что его губить?

Росу небес он пьёт с листка,

К цветку порхая от цветка,

Ему не долго жить!

Не троньте майского жучка!

 

 

 

 

А.К. Толстой. ЧАСЫ

 

В старинном замке скребутся мыши,

в старинном замке, где много книг,

где лёгкий шорох так чутко слышен,

в ливрее спит лакей старик.

В старинном замке больна царевна,

в подушках белых, прозрачней льда…

И только слышно на башне древней

стучат часы: «всегда»… «всегда»…

А у камина сидят старушки

и что-то шепчут, чего-то ждут.

Царевне плечи томят подушки…

Часы стучат: «мы тут»… «мы тут»…

И смерть на башне рукой костлявой,

как минет время, о доску бьёт;

и гулко в сводах, и смех гнусавый

из тьмы сырой дрожит, зовёт…

Во время звона царевне страшно:

придёт за ней немой звонарь.

И снова тихо на древней башне;

шагает смерть, прикрыв фонарь.

 

 

ШАР ГОЛУБОЙ

Песенка из к/ф «Юность Максима». Её пел

Борис Чирков, мамин любимый актер.

 

Крутится-вертится шар голубой,

Крутится-вертится над головой,

Крутится-вертится хочет упасть:

Кавалер барышню хочет украсть.

 

Где эта улица, где этот дом?

Где эта барышня  вся в голубом? ―

Вот эта улица! Вот этот дом!

Вот эта барышня, что я влюблён!

 

 

УВЕРЛЕЙ.

Пошел купаться Уверлей  Уверлей! 

Оставив дома Доротею,

На помощь пару-пару-пару пузырей  пузырей! 

Берёт он, плавать не умея.

 

Но что сулил ему злой рок?  Да, злой рок! 

Нырнул, нурнул вниз головою.

Но голова– ва-ва тяжеле ног тяжеле-ног! 

Она осталась под водою.

 

А Доротея, пропотев,  пропотев! 

Купаться тоже захотела,

Но ноги мило-мило-милого узрев  да, узрев! 

Она тотчас остолбенела.

 

Прошли года, и пруд заглох  да, заглох! 

И заросли в саду аллеи,

Но всё торчит-торчит-торчит

Там пара ног, там пара ног

И остов бедной Доротеи.

 

 

МОЛОДОСТЬ 1960-1970-х

 

Александр Блок

 

Ты помнишь? В нашей бухте сонной

Спала зеленая вода,

Когда кильватерной колонной

Вошли военные суда…

 

…Мир стал заманчивей и шире,

И вдруг  суда уплыли прочь,

Нам было видно: все четыре

Зарылись в океан и в ночь…

 

Как мало в этой жизни надо

Нам, детям,  и тебе и мне.

Ведь сердце радоваться радо

И самой малой новизне.

 

Случайно на ноже карманном

Найди пылинку дальних стран 

И мир опять предстанет странным,

Закутанным в цветной туман.

 

 

А.С. Пушкин. Из Пиндемонти

 

Не дорого ценю я громкие слова,

От коих не одна кружится голова.

Я не ропщу о том, что отказали боги

Мне в сладкой участи оспоривать налоги

Или мешать царям друг с другом воевать;

И мало горя мне, свободно ли печать

Морочит олухов, иль чуткая цензура

В журнальных замыслах стесняет балагура.

Всё это, видите ль, слова, слова, слова*.

Иные, лучшие мне дороги права;

Иная, лучшая потребна мне свобода:

Зависеть от царя, зависеть от народа 

Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому

Отчета не давать, себе лишь самому

Служить и угождать; для власти, для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественным природы красотам

И пред созданьями искусств и вдохновенья

Трепеща радостно в восторгах умиленья.

Вот счастье! Вот права…

* Hamlet

 

 

Мариетта Шагинян. 1911

 

Минуты поздних сожалений,

Что в этом мире горше вас?

Какая скорбь, какие пени

Вернут невозвратимый час?

 

И сердце мысль одна тревожит,

Один укор терзает нас:

Он по иному был бы прожит,

Когда б вернуть ушедший час!

 

О, смертный, бойся страшной казни,

Вина из чаши не пролей 

И совершенней, глубже, связней

Себя в своём запечатлей.

 

 

 

Валерий Брюсов. МИР ЭЛЕКТРОНА. 1922

 

Быть может, эти электроны 

Миры, где пять материков,

Искусства, знанья, войны, троны

И память сорока веков!

 

Еще, быть может, каждый атом 

Вселенная, где сто планет;

Там всё, что здесь, в объеме сжатом,

Но также то, чего здесь нет.

 

Их меры малы, но всё та же

Их бесконечность, как и здесь;

Там скорбь и страсть, как здесь, и даже

Там та же мировая спесь.

 

Их мудрецы, свой мир бескрайний

Поставив центром бытия,

Спешат проникнуть в искры тайны

И умствуют, как ныне я.

 

А в миг, когда из разрушенья

Творятся токи новых сил,

Кричат, в мечтах самовнушенья,

Что бог свой светоч погасил!

1922

 

 

Валерий Брюсов. МАГИСТРАЛЬ. 1924.

 

Были лемуры, атланты и прочие…

Были Египты, Эллады и Рим…

Варвары, грузы империй ворочая,

Лишь наводили на мир новый грим…

Карты пестрели потом под феодами,

Чтоб королям клочья стран собирать…

Рушились троны и крепли… И одами

Славили музы борьбу, рать на рать…

Царства плотились в союзы, в империи,

Башнями строя штыки в высоту…

Новый бой шел за земные артерии…

Азию, Африку, всё  под пяту!

Труд поникал у машин и над нивами…

Армии шли  убивать, умирать…

Кто-то, чтоб взять всю добычу, ленивыми

Пальцами двигал борьбу, рать на рать.

Было так, длилось под разными флагами,

С Семирамиды до Пуанкаре…

Кто-то, засев властелином над благами,

Тесно сжимал роковое каре.

Небо сияло над гордыми, зваными…

Жизнь миллионов плелась в их руках…

Но  ветер завыл над людскими саваннами,

Буря, что издавна тлела в веках.

И грань легла меж прошлым и грядущим,

Отмечена, там, где-то, дата дат:

Из гроз последних лет, пред миром ждущим,

Под красным стягом встал иной солдат.

Мир раскололся на две половины:

Они и мы! Мы  юны, скудны,  но!

В века скользим с могуществом лавины,

И шар земной сплотить нам суждено.

Союз Республик! В новой магистрали

Сольют свой путь все племена Европ,

Америк, Азий, Африк и Австралий,

Чтоб скрыть в цветах былых столетий гроб.

 

 

 

СТАРОСТЬ 1980-1990- х

Стихи из тетрадей Т. Ю. Коробьиной

 

 

Елена Благинина. ДРУГИЕ СНЫ. 1940.

 

Другие сны слетятся к изголовью,

Умолкнут грозы в стынущей крови,

И то, что называли мы любовью,

Воспоминаньем станет о любви.

 

И обернётся жизнь иною мукой,

Иным вонзится в сердце остриём…

И то, что называли мы разлукой,

Быть может, страхом смерти назовём.

 

И если в час последнего прощанья,

Восстанут вдруг в угаснувшей крови

Все неисполненные обещанья,

Все росстани, все горести любви,

 

Ответим мы томительным рыданьем

Обрадуемся, что ещё живём,

И то, что называли мы страданьем,

Обыкновенной жизнью назовём.

 

 

Владимир Вишневский

ПОЕЗДКА К ДРУГУ ДЕТСТВА

 

Дождь, — как быт, моросящий без пауз.

А в метро — пересадки и грусть.

Как я трудно к тебе добираюсь,

но я верю, мой друг, доберусь!..

Будет всё: и любимые строки,

и мелодии из оперетт…

Наше детство и наши итоги,

и застолье с обзором газет.

А пока что — проезд и осадки.

Через город, на перекладных

добираюсь, терпя пересадки,

беззаветно, как без выходных.

Под землёю час пик, переходы,

а на свет появляешься  дождь,

овощные лотки, эпизоды,

неформальная молодежь.

 

На исходе двадцатого века,

когда жизнь непосильна уму,

как же нужно любить человека,

чтобы взять и поехать к нему.

1987, 14 декабря

 

Игорь Северянин. СТРАННО

 

Мы живём точно в сне неразгаданном

На одной из удобных планет…

Много есть, чего вовсе не надо нам,

А того, что нам хочется, нет…

 

 

А.Н. Апухтин

ИЗ ЗАПИСОК ИПОХОНДРИКА

 

«Жизнь пережить  не поле перейти!»

Да, точно: жизнь скучна и каждый день скучнее;

Но грустно до того сознания дойти,

Что поле перейти мне всё-таки труднее.

 

 

А.Н. Апухтин

ИЗ БУМАГ ПРОКУРОРА (отрывок)

 

«… Когда ж, при свете разума и книг,

Мне вдаль веков пришлося углубиться,

Я человечество столь гордое постиг,

Но не постиг того, чем так ему гордиться.

 

Близ солнца, на одной из маленьких планет,

Живет двуногий зверь некрупного сложенья,

Живет сравнительно еще немного лет

И думает, что он  венец творенья,

Что все сокровища ещё безвестных стран

Для прихоти его природа сотворила,

Что для него ревёт в час бури океан.

 

И борется зверёк с судьбой насколько можно,

Хлопочет день и ночь о счастии своём,

С расчётом на века устраивает дом…

Но ветер на него пахнул неосторожно 

И нет его… пропал и след…

И, умирая, он не знает,

Зачем явился он на свет,

К чему он жил, куда он исчезает.

 

При этой краткости житейского пути,

В таком убожестве неведенья, бессилья

Должны бы путники соединить усилья

И дружно общий крест нести…

Нет, люди  эти бедные микробы 

Друг с другом борются, полны

Нелепой зависти и злобы.

Им слёзы ближнего нужны,

Чтоб жизнью наслаждаться вдвое,

Им больше горя нет, как счастие чужое!

Властители, рабы, народы, племена 

Все дышат лишь враждой, и все стоят на страже…

Куда ни посмотри, везде одна и та же

Упорная, безумная война!

Невыносимо жить!..»

 

 

Ольга Фокина, [1989?]

Разложение атома

 

 

Евгений Евтушенко. ЛЮДИ

 

… У каждого есть тайный личный мир,

Есть в мире этом самый лучший миг.

Есть в мире этом самый страшный час,

но все это неведомо для нас.

И если умирает человек,

с ним умирает первый его снег,

и первый поцелуй, и первый бой…

Всё это забирает он с собой.

Да, остаются книги и мосты,

машины и художников холсты.

Да, многому остаться суждено,

Но что-то ведь уходит всё равно.

Таков закон безжалостной игры:

Не люди умирают, а миры.

Людей мы помним, грешных и земных,

а что мы знаем, в сущности, о них?

Что знаем мы про братьев, про друзей?

Что знаем о единственной своей?

И про отца родного своего

мы, зная всё, не знаем ничего.

Уходят люди… Их не возвратить,

Их тайные миры не возродить.

И каждый раз мне хочется опять

От этой невозвратности кричать.

 

В.А. Жуковский. ВОСПОМИНАНИЕ

 

О милых спутниках, которые наш свет

Своим присутствием для нас животворили,

Не говори с тоской: их нет;

Но с благодарностию: были.

 

 

Татьяна Юрьевна

КОРОБЬИНА

1911 – 2004

Заслуженная учительница РСФСР. Историк

Фото 1967. Москва

 

Наталья Михайловна

МИХАЙЛОВА

Фото: октябрь 1982 года.

 Автор романа. Год рождения 1940. В 1963 году окончила Географический факультет МГУ по кафедре океанология. Работала геофизиком, программистом и геологом. С 1981 по 1995 архивист в подмосковных музеях. Издатель семейного архива.

 

 

 

Художественное оформление Н.М. Михайлова

Компьютерная вёрстка: Н.М. Михайлова

Корректор Г.А. Ярошевская

Производственное обеспечение: И.И. Пигарев

ВСЕХ ПОМОЩНИКОВ БЛАГОДАРЮ!