СПРАВКА. 17 января 1960 года в 9 часов утра по местному времени в заливе острова Итуруп ураганным ветром, достигавшим скорости 60 м/с, была вынесена в Тихий океан советская самоходная танкодесантная баржа проекта 306 под номером T-36.

Самоходная баржа 306 для перевозки танков под номером Т-36. Осадка 1 м.

На её борту находилось четверо солдат военно-строительных частей СССР, приписанных к барже: младший сержант Асхат Зиганшин (21 год) и рядовые — Филипп Поплавский (20 лет), Анатолий Крючковский (21 год) и Иван Федотов (20 лет).

49 суток солдаты-срочники, не имевшие морской практики,  дрейфовали в открытом море без воды и еды, обреченные на голодную смерть. Однако они выжили.

Эти ребята были моими сверстниками.  Летом 2017 года умер А. Зиганшин, остальные умерли ещё раньше. В память о них привожу здесь рассказ самого Асхата из интервью в 2о15 году. 

Рассказ Асхата Зиганшина

об их дрейфе в океане в 1960 году.

В нашей команде было два украинца, русский и татарин. У каждого свой характер, манера поведения, но, поверьте, до ссор ни разу не доходило. С мотористами Поплавским и Крючковским я служил второй год, Федотова знал хуже, он пришел недавно из учебки.

Оборудованных причалов на Итурупе, отродясь не водилось. В заливе Касатка суда привязывали к рейдовым бочкам или к мачте затопленного японского корабля. Жили мы не в поселке Буревестник, где базировался наш отряд, а прямо на барже. Так было удобнее, хотя на борту особо не развернешься: в кубрике помещались лишь четыре койки, печка да переносная радиостанция РБМ. В декабре 1959‑го все баржи уже вытащили тракторами на берег: начинался период сильных штормов — в заливе от них не укрыться. Да и ремонт кое-какой предстоял. Но тут пришел приказ о срочной разгрузке рефрижератора с мясом. Две баржи, «Т-36» вместе с «Т-97»,  опять спустили на воду. Наша служба и состояла в том, чтобы перебрасывать на сушу грузы со стоявших на рейде больших кораблей.

Обычно на барже был запас продуктов — галеты, сахар, чай, тушенка, сгущенка, мешок картошки, но мы готовились к зимовке и все перенесли в казарму. Хотя по правилам на борту полагалось держать НЗ на десять суток…

Около девяти утра шторм усилился, трос оборвался, нас понесло на скалы, но мы успели сообщить командованию, что вместе с экипажем «Т-97» попробуем укрыться на восточной стороне залива, где ветер тише. После этого рацию залило, и связь с берегом пропала. Старались держать вторую баржу в поле зрения, но в снегопад видимость упала почти до нуля. 

В семь вечера ветер резко переменился, и нас потащило в открытый океан.Еще часа через три мотористы доложили, что запасы топлива в дизелях на исходе. Я принял решение выброситься на берег. Шаг рискованный, но выбора не оставалось. Первая попытка оказалась неудачной: столкнулись со скалой под названием Чертова сопка. Чудом не разбились, смогли проскочить между камней, хотя пробоину получили, вода стала затапливать машинное отделение.За скалой начинался песчаный берег, на него я и направил баржу.

Стать на якорь при таком ветре не получилось бы, да и глубина не позволяла. К тому же на барже все обледенело, цепи смерзлись. Словом, ничего не оставалось, как смотреть на исчезающий вдали берег. Снег продолжал идти, но в открытом океане волна чуть снизилась, не так трепала. Страха мы не испытывали, нет. Все силы бросили на откачку воды из машинного отделения. С помощью домкрата залатали пробоину, устранили течь.

Утром, когда рассвело, первым делом проверили, что у нас с едой. Буханка хлеба, немного гороха и пшена, ведро перемазанной мазутом картошки, банка с жиром. Плюс пара пачек «Беломора» и три коробка спичек. Вот и все богатство. Пятилитровый бачок с питьевой водой разбился в шторм, пили техническую, предназначенную для охлаждения дизелей. Она была ржавая, но главное — пресная!

Мы-то надеялись на лучшее, не знали, что на второй же день на берег Итурупа выбросило спасательный круг с нашей баржи и разбитый ящик из-под угля с бортовым номером «Т-36». Обломки нашли и решили, что мы погибли, налетев на скалы. Родным командование отправило телеграммы: так, мол, и так, ваши сыновья пропали без вести.

А мы продолжали дрейфовать. …Ели раз в сутки. Каждому доставалось по кружке супа, который я варил из пары картофелин и ложки жира. Еще добавлял крупу, пока не закончилась. Воду пили трижды в день — по крохотному стаканчику из набора для бритья. Но вскоре и эту норму пришлось урезать вдвое. …Мысли все время крутились вокруг еды. Я стал варить суп раз в два дня, используя одну картофелину. Правда, 27 января в свой день рождения Крючковский получил повышенный паек. Но Толя отказался в одиночку есть дополнительную порцию и пить воду. Мол, именинный торт делят между всеми гостями, поэтому угощайтесь!

Чтобы не думать без конца о жратве и не сойти с ума, я старался загрузить ребят работой. В начале рейса недели две — день за днем! — пытались вычерпать воду из трюма. Под ним располагались цистерны с топливом, теплилась надежда: вдруг там осталась солярка, и мы сможем запустить двигатели. Но за ночь забортная вода опять накапливалась — осадка-то баржи чуть выше метра. Сизифов труд! В итоге добрались до горловин цистерн, заглянули внутрь. Увы, топлива не обнаружили, лишь тонкую пленку на поверхности. Задраили все наглухо и больше туда не совались…

У меня были часы с календарем. Поначалу даже катерный журнал заполнял: настроение экипажа, чем кто занимался. Потом писать стал реже, поскольку ничего нового не происходило, болтались где-то в океане, да и все. Спасли нас 7 марта, а не 8-го, как мы решили: просчитались на сутки, позабыв, что год високосный и в феврале 29 дней.

Лишь на последнем отрезке дрейфа потихоньку начала отъезжать «крыша», пошли галлюцинации. Мы почти не выходили на палубу, лежали в кубрике. Сил совсем не осталось. Пытаешься подняться, и словно получаешь удар обухом по лбу, чернота в глазах. Это от физического истощения и слабости. Голоса какие-то слышали, звуки посторонние, гудки кораблей, которых в действительности не было. Пока могли шевелиться, пробовали ловить рыбу. Точили крючки, мастерили примитивные снасти… Но океан бушевал почти без перерыва, за все время ни разу не клюнуло. Какая дура полезет на ржавый гвоздь? А мы и медузу съели бы, если бы вытащили. Правда, потом вокруг баржи стали кружить стаи акул. Метра по полтора в длину. Мы стояли и смотрели на них. А они — на нас. Может, ждали, что кто-нибудь за борт без сознания свалится?

К тому времени мы уже съели ремешок от часов, кожаный пояс от брюк, взялись за кирзовые сапоги. Разрезали голенище на кусочки, долго кипятили в океанской воде, вместо дров используя кранцы, автомобильные покрышки, прикованные цепями к бортам.Когда кирза чуть размякала, начинали жевать ее, чтобы хоть чем-то живот набить. Иногда обжаривали на сковородке с техническим маслом. Получалось что-то вроде чипсов.

Обнаружили кожу под клавишами гармошки, маленькие кружочки хрома. Тоже съели. Я предложил: «Давайте, ребята, считать это мясом высшего сорта…» Поразительно, но даже расстройствами желудка не маялись. Молодые организмы все переваривали! До самого конца не было ни паники, ни депрессии. Уже потом механик пассажирского теплохода «Куин Мэри», на котором мы после спасения плыли из Америки в Европу, рассказывал, что оказывался в подобной ситуации: его судно в сильный шторм на две недели осталось без связи. Из тридцати человек экипажа несколько погибли. Не от голода, а из-за страха и постоянных драк за пищу и воду…

— Как вас нашли американцы?

— Первый корабль мы заметили только на сороковые сутки. Далеко, почти на горизонте. Махали руками, кричали — без толку. Тем же вечером увидели огонек в отдалении. Пока разводили костер на палубе, судно скрылось вдали. Еще через неделю мимо прошли два корабля — тоже безрезультатно. Последние дни дрейфа были очень тревожными. У нас оставалось полчайника пресной воды, один сапог да три спички. С такими запасами протянули бы пару суток, вряд ли больше.

7 марта услышали какой-то шум снаружи. Сначала решили: опять галлюцинации. Но не могли же они начаться одновременно у четверых? С трудом выбрались на палубу. Смотрим — над головами кружат самолеты. Набросали на воду сигнальных ракет, пометили район. Потом вместо самолетов появились два вертолета. Спустились низко-низко, кажется, рукой дотянуться можно. Тут уже мы окончательно поверили, что мучениям конец, помощь пришла. Стоим, обнявшись, поддерживаем друг друга. Из люков высунулись пилоты, сбросили веревочные трапы, показывают знаками, как подниматься, что-то кричат нам, а мы ждем, когда кто-нибудь спустится на баржу, и я как командир поставлю свои условия: «Дайте продукты, топливо, карты, и мы сами домой доберемся». Так и переглядывались: они — сверху, мы — снизу.

Вертолеты повисели-повисели, топливо кончилось, они улетели. Их сменили другие. Картина та же: американцы не спускаются, мы не поднимаемся. Смотрим, авианосец, с которого вертолеты взлетели, разворачивается и начинает удаляться. И вертолеты следом. Может, американцы подумали, что русским нравится болтаться посередине океана?

В этот момент мы по-настоящему струхнули. Поняли: сейчас сделают нам ручкой и — тю-тю. Хотя даже тогда мысли не было, чтобы бросить баржу. Пусть хоть на борт к себе поднимают! Из последних сил начали подавать американцам знаки, мол, дурака сваляли, не бросайте на погибель, заберите. К счастью, авианосец вернулся, подошел поближе, с капитанского мостика на ломаном русском нам прокричали: «Рomosh vam! Pomosh!» И опять вертолеты в небо подняли.

На этот раз мы не заставляли себя уговаривать. Я влез в спущенную на палубу люльку и первым поднялся на борт вертолета. Мне сразу сунули в зубы сигарету, я с удовольствием закурил, чего не делал много дней. Потом и ребят подобрали с баржи.

А. Зиганшин и Ф. Поплавский на авианосце сразу после спасения

На авианосце тут же повели на кормежку. Налили по миске бульона, дали хлеб. Мы взяли по небольшому кусочку. Показывают: берите еще, не стесняйтесь. Но я парней сразу предупредил: хорошего — понемногу, поскольку знал, что с голодухи нельзя обжираться, это плохо заканчивается. Все-таки вырос в Поволжье в послевоенное время…

Но продолжу рассказ про первые часы на авианосце. Американцы выдали чистое белье, бритвенные приборы, отвели в душ. Только я начал мыться и… рухнул без сознания. Видимо, организм 49 суток работал на пределе, а тут напряжение спало, и сразу такая реакция.

Очнулся через три дня. Первым делом поинтересовался, что с баржей. Санитар, присматривавший за нами в корабельном лазарете, лишь плечами пожал. Тут у меня настроение и упало. Да, здорово, что живы, но кого мы обязаны благодарить за спасение? Американцев! Если не злейших врагов, уж точно не друзей. Отношения у СССР и США в тот момент были не ахти. Холодная война! Словом, впервые за все время я откровенно сдрейфил. На барже так не боялся, как на американском авианосце. Остерегался провокаций, опасался, что нас в Штатах оставят, не разрешат вернуться домой. А если отпустят, что ждет в России? Не обвинят ли в измене Родине? Я же советский солдат, комсомолец и вдруг попал в пасть акулам мирового империализма…

Сказать по совести, американцы относились к нам исключительно хорошо, даже специально вареники с творогом сварили, о которых мы мечтали на барже. Коком на авианосце служил потомок эмигрантов с западной Украины, он знал толк в национальной кухне… И все же в первые дни после спасения я всерьез подумывал о самоубийстве, примерялся к иллюминатору, хотел выброситься. Или на трубе повеситься.

Американцы сразу сообщили, что выловили в океане четверых русских солдат, а наши власти неделю решали, как реагировать на новость, что с нами делать. Вдруг мы предатели или перебежчики? Лишь на девятый день, 16 марта, в «Известиях» на первой полосе появилась заметка «Сильнее смерти»…

Выпуск газеты «ИЗВЕСТИЯ» от 27.03.1960

Правда, в Сан-Франциско, куда мы прибыли на девятые сутки, пресса свое наверстала, сопровождала на каждом шагу. О нас и по американскому телевидению рассказывали. Я раньше про это чудо техники лишь слышал, а тут включаю — идет сюжет о нашем спасении. Мы обросшие, исхудавшие… Я почти 30 килограммов сбросил, и ребята примерно по столько же. Помню, потом показывали «фокус»: становились втроем и обхватывали себя одним солдатским ремнем.

— Остаться за океаном не предлагали?

— Спрашивали аккуратно, не боимся ли возвращаться. Мол, если хотите, предоставим убежище, условия создадим. Мы категорически отказывались. Боже упаси! Советское патриотическое воспитание. До сих пор не жалею, что не соблазнился никакими предложениями. Родина одна, другой мне не надо. Про нас потом и говорили: эти четверо прославились не тем, что гармошку съели, а что в Штатах не остались.

В Москве в первые дни опасался, как бы не упекли на Лубянку, не упрятали в Бутырку, не начали пытать. Но в КГБ нас не вызывали, допросов не устраивали, наоборот, встретили у трапа самолета с цветами. Наградили орденами Красной Звезды. Никакого инструктажа, о чем говорить. Каждый рассказывал что хотел.

Нас принял министр обороны маршал Р. Малиновский (о нем см. Руский корпус).

Он подарил каждому из нас штурманские часы («Чтобы больше не заблудились»), присвоил мне звание старшего сержанта, дал каждому двухнедельный отпуск на родину. Погостили мы дома, встретились в Москве и отправились в Крым, в военный санаторий в Гурзуфе. Опять все по первому классу! Там генералы да адмиралы отдыхали — и вдруг мы, солдаты! Номера с видом на Черное море, питание усиленное… В Гурзуфе нам предложили поступать в училище ВМФ в Ломоносове под Ленинградом. Все, кроме Федотова, согласились.

Волновало, что у нас было по 7–8 классов образования, вступительные экзамены мы сами не сдали бы. Месяц ударно занимались с прикрепленными преподавателями русским языком и математикой, кое-какие пробелы в знаниях заполнили, и все же зачисление прошло в льготном режиме. Политуправление похлопотало… И потом, откровенно говоря, учились мы так себе. «Хвосты» случались, зачеты не с первого раза сдавали. На занятия мы ведь ходили в перерывах между выступлениями. Я даже делегатом съезда комсомола успел побывать.

Итуруп. Флагообразная крона (от постоянного ветра)

КРУШЕНИЕ НА ИТУРУПЕ

Рассказ Н. Михайловой. Лето 1964 

Около Итурупа произошло с нами приключение. Так как стоять нам предстояло долго (пока второй тральщик дойдет до конца и вернется), то наш корабельный доктор попросил командира корабля (милейшего А.И. Македонова) отпустить его на берег, чтобы поохотиться. Тот согласился. Стали спускать шлюпку. Тогда я побежала на мостик и упросила Александра Ивановича отпустить и меня, но только туда-обратно, без высадки. Он и согласился. Я наспех посмотрела у штурмана карту, чтобы знать обстановку. И быстро прыгнула в шлюпку в одних босоножках, но в телогрейке.  На носу сидели доктор с ружьем и я, на веслах — 6 матросов, а на корме  — молоденький лейтенант. Море было спокойным, небо хмурое, но ветерок слабый, и нам вроде бы ничего не угрожало. Но не тут-то было… При приближении к берегу мы заметили, что накат сильный, и тут наш кормчий (возможно, неопытный) не справился: шлюпку направил прямо носом, её кинуло на камни, доктор выскочил на берег, и я тоже успела соскочить. А ребята попрыгали в воду, весла поломались, они стали на руках выносить шлюпку на берег. И один матрос сильно пострадал — ему килем зашибло ногу. Так мы оказались на берегу, не имея возможности без весел добраться до нашего тральщика.

Мало того. Море вскоре закрыл белый плотный туман, так что мы уже не видели наш тральщик, а на тральщике, понятно, не могли видеть нас и наш костер. А там ждали нашего скорого возвращения. Мне и тогда казалось, и до сих пор так считаю, что надо терпеливо ждать, когда туман поднимется, и с тральщика спустят вторую шлюпку, чтобы выяснить, что с нами случилось. Но доктор  настоял на том, чтобы идти искать посёлок и пограничников, а уж оттуда дать радиограмму. Я предлагала оставить со  мной нашего раненого (он сам идти не мог), но на это офицеры не согласились.  Два матроса потащили раненого, остальные взяли обломки  поломанных весел, чтобы валить густые стебли бамбука высотой 2 м.

И мы тронулись вдоль берега. Не помню, оставили ли они хотя бы записку у нашего привала. Как ни странно, пограничники к нам не вышли, а ведь это был берег, открытый к океану.

Бамбук на Итурупе

Я шла впереди за первым матросом и сначала в своих босоножках не страдала. Но, когда бамбук кончился, за ним нас ожидал кедровый стланник — невысокие с кривыми стволами очень густые заросли, сквозь которые нельзя было идти по земле. Приходилось, цепляясь за ветки, прыгать по стволам.

Кривые стволы кедрача

Не представляю, как шли матросы с раненым, они менялись то и дело, потому что сил не хватало, а он сам страдал от боли. Часа два или три прошло, когда мы вышли, наконец из этого проклятого кедрача. Здесь тоже был туман, но вскоре вдали мы увидели серые силуэты пасущихся лошадей, и поняли, что поселок близко. Когда мы появились из тумане на окраине, и наша, на мой взгляд, весьма странная по составу вереница, никого не удивила. Нас никто ни о чем не спросил: откуда мы и кто такие? Мы спросили, где магазин или столовая, чтобы поесть. Вообще-то говоря ни у кого из нас не могло быть денег — на кораблях их в карманах не носят, потому что в море покупать ничего надо. Другое дело, при заходах в порт — там их спускают дочиста. Но в нашем случае это был не заход в порт, а крушение. Но нам повезло. В кармане моей телогрейки нашлась помятая трешка, и мы смогли купить в магазине хлеб и две банки лечо. У доктора была банка тушонки. На вопрос, где бы мв могли устроиться на ночлег, продавщица сказала, что есть общежитие. И мы опять пошли. Нас пустили в большую комнату с кроватями, столом и стульями. И, наконец, впервые за весь день поели. Уже совсем стемнело.

Доктор и лейтенант отправились искать пограничников. Я пошла искать медпомощь, если не врача, то хоть фельдшера. Он нашелся и перевязал парню ногу. Вернулись офицеры и сказали, что смогли по рации сообщить о том, где мы. И завтра утром наш тральщик придет сюда в бухту и нас заберет. Все легли спать. Разбужены мы были уборщицей — она подняла крик, что в мужском общежитии не положено быть женщинам и обозвала меня потаскухой. Матросы дружно встали на защиту моей чести и выгнали её в коридор. Мы запили водой оставшиеся кусочки хлеба и пошли, как нам было велено, на причал.

Картина была потрясающая!!! Крик и мат стоял невероятный, но, надо признать, что только по необходимости. Кипела очень тяжелая работа. У причалов стояли несколько пришедших с тюленьих промыслов судов. Их надо было быстро разгружать от шкур, шкуры топить в рассоле в бочках, просоленные укладывать слоями на плашкоуты, покрытые жиром и куда-отправлять. У тех, кто работал с бочками, рукава на телогрейках были отрезаны. Шкиперы носили бородки по западной моде и выглядели, как старинные капитаны или даже, как пираты. На передних мачтах наверху были укреплены большие бочки, где, видимо сидели смотрящие. Мы нашли поодаль место, чтобы никому не мешать, уселись на днища перевернутых шлюпок и с наслаждением закурили — наше курево давно кончилось, так что пришлось матросам «стрелять» у звероловов. Это всё было так давно — аж 43 года тому назад, но я всё ещё помню и краски, и звуки и запахи того дня. Всё было, как в мечтах и в рассказах Александра Грина, из-за этого можно подумать, что я копирую Паустовского. Клянусь, это не так.

Тут случился ещё один характерный для нашей жизни эпизод. Наш тральщик всё никак не приходил, время шло к обеденному перерыву. И вдруг на сцене появился необычный персонаж. Бригадир объявил, чтобы все перестали работать, что приехал лектор с докладом о каких-то решениях последнего Пленума ЦК КПСС. Честно говоря, тему доклада я не помню, потому что никогда их не слушала. Но смотреть стало ещё интереснее.  Надо сказать, что бригадиром там был маленький, щуплый и шустрый еврей, а лектор — типичный чиновник, в шляпе, плаще и с важной физиономией.  Бригадиру удалось усадить свое стадо, и этот охламон из райкома начал что-то читать по бумажке. Пролетариат дружно расслабился и закурил. 

В этот момент в бухту торжественно вошел наш тральщик. Нас посадили на измазанный жиром плашкоут и повезли к трапу. И вдруг наш доктор увидел на бакене мирно сидящего баклана. Тут же схватил ружье и застрелил его. Баклана успели вытащить из воды, и доктор поднялся на борт всё-таки с трофеем. Доктор отдал птицу научникам, мы отдали добычу одному нашему приятелю из матросов, который знал, что с ней делать. Вскоре в нашей с Натальей каюте собрались мы все во главе с Игорем (а у него было немного спирта). Наш приятель принес не только поджареную дичь, но к ней немного жареной картошки (где он её взял не знаю). Мы успели поднять кружки и даже выпить по заветному глотку, но запить водой не успели. Почуяв неладное, к нам в каюту вошел наш капитан Александр Иванович и пресек нарушение. Но, как всегда, добродушно. И смело можно сказать, «такой пирушки славной ещё не видел свет…». Баклан оказался очень вкусным. Так весело закончилось  это приключение для меня, а для пострадавшего матроса, наверное, не очень.

Примечание Н.М. в 2017 году.  У меня в то время фотоаппарата не было. Поэтому запечатлеть все эти приключения, пейзажи и портреты людей я не могла. Все фото, если они не черно-белые, взяты из Интернета. Я выбирала такие, которые похожи на то, что я сама видела. Есть исключения. Например, такие кедрач и бамбук  я сама видела, но медведя — нет. К сожалению, я не нашла этот поселок, куда мы пришли, на карте, а как он назывался, не знаю. Думаю, что его уже нет на свете. Как впрочем, и множества других селений, будь то в Костроме или в Магадане, на Чукотке или на Курилах… 

Поэтому привожу здесь эту ссылку. 

Город-призрак на Курилах:

Жизнь военного городка на острове Итуруп…

https://meduza.io/galleries/2016/01/19/gorod-prizrak-na-kurilah

19 янв. 2016 г. — До сих пор считается, что залив Касатка на острове Итуруп — место «наиболее благоприятное для высадки десанта вероятного противника». Однако в 1990-х два полка были расформированы, часть жилого фонда и административные здания опустели и были разграблены.