СЕМЕЙНЫЙ АРХИВ

ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ. Дружба народов в СССР

На третьем курсе в зимние каникулы мы поехали в студенческую экспедицию изучать снежный покров в Прибалтике на метеостанцию, которая была расположена не в Риге, и не на всем известном побережье, а в самой середине страны. Нас было четверо: начальник отряда Алик Осетров, которого на факультете звали Осетралик, и три студента — Жура, я и «зверолов». Он должен был изучать поведение «малых воробьиных птиц» и численность грызунов, то есть попросту полевых мышей. Когда мы явились на станцию, нас встретил очень строгий, неразговорчивый латыш-директор, молча прочитал письмо-рекомендацию с просьбой о содействии нашим ученым занятиям и отвел нам для жилья одну комнату, очень холодную и маленькую. Над  Прибалтикой стоял антициклон, земля была еле присыпана искрящимся на ярком солнце легким снегом. Мороз стоял страшный.

Я простудилась, видимо, еще в дороге и в тот же вечер слегла совсем с температурой под 40. Мои спутники не знали, что делать. И вдруг на следующий день к нам пришла молодая девушка, сотрудница станции,  латышка. Ее звали Линда. Она принесла банку меда и свежее молоко. Меня стали отпаивать горячим молоком с медом.  Она приходила  каждый день, пока я не выздоровела. Русского языка она почти не знала, молча и стеснительно улыбалась и будто хотела приласкать нас, приободрить.

Конечно, мы тогда, 35 лет тому назад, прекрасно знали о том, что русских не то что не любят, а просто ненавидят, в Прибалтике за то, что после войны отсюда были высланы в Сибирь сотни тысяч крестьян. Нам еще в Москве говорили, что наиболее остро это ненависть проявляется именно в сельских районах. Но мы эту недоброжелательность ощутили скорее в Риге, где впервые приобщились к западной жизни — в своих нищенских одеждах мы поперлись в кафе «Луна» и на свои жалкие гроши заказали по рюмочке ликера, которые нам с презрением принесла гордая латышка-официантка.

Через несколько дней я почти выздоровела и тут же пошла за 6 км на хутор Степели, где была почта и где я надеялась получить всегда ожидаемые мною письма. Дорога сначала шла в гору, из-за слабости и морозного воздуха я шла очень медленно и где-то в середине пути даже пожалела, что пошла. Но с вершины холма открылся такой вид на округу, что я уже не жалела. Холмы, между ними тут и там сияющие на солнце ледяным покровом озера, далекие и близкие дымки над избами повсюду разбросанных хуторов. Справа вдоль дороги сплошной стеной стоял лес. И вдруг я увидела вооруженных людей. По правде сказать, я очень испугалась и не знала, как быть. В голове мелькнули совершенно нелепые мысли о «лесных братьях» и латышских стрелках. Судорожно стала вспоминать хотя бы одно латышское слово, походящее для приветствия, но вспомнила только одно: «Арлабу накты» (спокойной ночи), которому научил меня в детстве отец. Он после войны служил в Латвии, и, как недавно объяснила мне моя бывшая подруга Таня Рождественская, на самом деле, был «оккупантом».

Слово это было, конечно, совсем неуместно в сложившихся обстоятельствах, и я, молча улыбаясь, продолжала идти вооруженным людям навстречу. Вдруг они все, как по команде, сняли передо мной шапки, заулыбались и даже приостановились. Один из них на ломаном русском объяснил мне, что они собрались с разных хуторов и идут бить волков, которые развелись в здешних лесах. Они перевалили вершину холма и до меня донеслась какая-то бравая песня. Ну, я её перевела для себя, как: «Раз, два, — Раз, два, — Маршируют егеря».

Мы расстались, мне кажется, очень довольные друг другом. Я и теперь помню их блекло-голубые глаза под цвет их латышского неба. Такие же глаза и прямые совсем белые волосы были у нашей милой покровительницы Линды. Однажды она пригласила меня в свой дом, где жила с матерью, — жилой дом довольно тесный, внутри было бедно, низкие потолки, но сараи для скота и амбары роскошные.

За два дня до нашего отъезда Линда предложила нам пойти вместе с ней на карнавал в Абрупе. Карнавал по случаю Рождества, хотя было уже начало февраля. Карнавалы устраивались поочередно каждое воскресение по разным селениям округи, и в Абрупе был последний. Мы вышли после обеда, потому что нужно было идти чуть ли не 10 км. Пошли мы втроем — Жура, Линда и я. Зимний день короток, и мы подошли к сельскому клубу уже в темноте. На крыльце стояла группа сельских парней, и они курили. Мы несколько обеспокоились, опять вспомнив о ненависти к русским. Но нас никто не тронул, мы прошли в зал и здесь были утешены картиной, напомнившей мне сюжеты голландских живописцев.

На сцене сидели музыканты, явно свои, местные, они сосредоточенно настраивали скрипки и весело поглядывали в зал, готовясь всех порадовать. Было жарко натоплено, и после мороза нам особенно показалось там уютно. Многие были ряжеными. Девушки чинно сидели на стульях по стенам, а  когда грянул оркестр, юноши стали приглашать их на танцы — они останавливались шагов за 5-6 от своей избранницы и делали поклон. Мы не заметили никакой выпивки, никакого возбуждения, но все воистину веселились, и мы с ними.

Возвращались мы уже глубокой ночью под светом луны, которая ярко освещала дорогу, высокие заборы хуторских усадеб, за которыми брехали собаки, и наши три одинокие фигуры посреди огромной ночной земли.  Я  надеюсь, что Линда жива еще и, возможно, она тоже помнит этот карнавал в Абрупе и нашу мимолетную дружбу.

Ту самую дружбу народов, в которую теперь не принято верить. Но она была, хотя и не везде.

Раз-два, Раз-два, Маршируют егеря! Арлабунакты!

Ландшафт Латвии. Фото нач. 20 века