◊

◊

◊

ПИСЬМА И СТИХИ МОЕГО ДЕДА

Ю.А. КОРОБЬИНА (1884 – 1971)

 

за 1931 − 1935

◊

◊

БЕЛОМОРСТРОЙ

 

ВРЕМЯ: с 27.10. 1931 по 06.03.1933гг.

МЕСТО: Ст. Сорокская – с 1938 года город Беломорск с 1938. Образован из села Сороки, посёлка лесопильщиков имени Солунина (два лесопильных завода были построены в устье р. Выг в начале 20 в.), посёлка водников Беломорско-Балтийского канала и посёлка железнодорожников станции Сорокская. В 1941-1945 столица Карело-Финской ССР. Село Сороки известно с 12 в., возникло в устье р. Выг, при её впадении в Белое море. Название по одному из рукавов Выга, который карелы называли Соарийоки — «островная река» (карельское soari «остров», joki «река»).

АДРЕСАТ: Коробьина А.Е. (Нина) — бывшая жена и Т.Ю. Коробьина (Таня) — дочь

◊◊◊

 

 

 

27.10. 1931. ст. Сорокская, Мурманской ж-д. 8-е отделение СЛАГ

 

Дорогая Нина, пользуюсь случаем написать тебе письмо. Примерно полтора месяца тому назад, то есть в 20-х числах сентября, я послал тебе и Танюше большое письмо в ответ на ваше коллективное письмо, пересланное мне через Ксению. Но ответа на это свое письмо я не получил. Неужели вы не получили его? Это было бы очень обидно. Я его писал и тебе и Тане с большим сердечным волнением, и мне было бы жаль, если бы это волнение не дошло до вас.

С тех пор кое-что поменялось. Из Майгубы меня вызвали на Медвежью Гору (где помещается Управление Беломорстроя), и там я получил назначение на должность заведующего планово-учетного Бюро 8-м Строительным участком Беломорстроя на ст. Сорокская. Сюда я прибыл 11 октября. И вот я опять планирую, учитываю, отчитываюсь, пишу доклады. Живу я на частной квартире вместе со своими товарищами по работе. Шесть человек в двух комнатах. Я с одним товарищем в одной комнате, и 4 в другой. В этой же комнате и моя канцелярия. Дом хороший, комнаты хорошие; тепло, светло. Живём дружно. Едим пшенную кашу, картошку, чечевицу, щи пустые. Пьем чай, кофе и даже с молоком.

Получаю я за свою работу 45 рублей премиального вознаграждения, что составляет 15% от полагающейся мне по моей работе оплаты. Из первой получки за полмесяца я послал Мими десять рублей на кино и ириски. Боже мой, мне так бесконечно много хочется сделать для Лёли, Мими и для всех вас, моих друзей, так много для меня сделавших, и я могу послать своему сыну только 10 рублей! Всё в жизни относительно. В нашем положении, надо прямо сказать, я живу сейчас хорошо.

Ниночка, я писал Лёле уже два раза, чтобы она прислала мне следующие вещи:

1. Мою бритву, помазок и ремень для бритья (последнее не обязательно). 2. Зубную щеточку. 3. Гребешок для головы. 4. Белых сухарей. 5. Сахара.

6. Канта «Критику чистого разума» и

7. Куно-Фишера 2 тома о Канте (эти три книги из моей библиотеки).

Если не на все 10 лет, то года на два мне Канта хватит!

Теперь моя основная забота устроить свидание с Лёлей. Это свидание необходимо не столько для меня, сколько для Лёли. Чувствует мое сердце, она вся исстрадалась и нуждается в поддержке, а этой поддержки, кроме меня, никто ей дать не может. Ужасно хочется видеть и моего Мими, но пока это невозможно: ни денег таких не достать, ни со школой ему нельзя расстаться. По моим подсчетам на поездку сюда одному человеку надо не менее 200 руб., а двум 400 р.! Где же взять такие деньги?

Скажи Ксене, что со мной живет и работает инженер Чесноков, работавший с Мишей на Соловках. Он мне рассказывал, что видел Ксеню и даже показывал два технических акта с Мишиной подписью. У нас зима: снег, морозы, река стала. Единственное развлечение ― шахматы, в которые я играю ежедневно. Ну, а как вы все, мои хорошие и такие мне близкие, живёте? Напиши мне, Нина, большое письмо, напиши подробнее о том, как вы все живёте, что делаете, что вас печалит и что веселит; вспоминаете ли вы своего жизнерадостного друга, так здорово выбитого из седла? А я вас всех вспоминаю буквально ежедневно, и часто вижу [разноцветные? − не разобрала] сны.

Танечке моей писать сейчас не буду. Я ей написал письмо, но ответа не получил, и повторять то, что написал один раз, как то не хочется, неловко. Я её очень люблю, мою дочку, и знаю, что она меня любит искренно. Теперь, когда я брею усы, я сам вижу, что она очень похожа на меня. Передай всем друзьям мои поцелуи. Тебя и Танюшу крепко-крепко прижимаю к самому сердцу. Юрий.

◊

 

15 февраля 1932. ст. Сорокская, 8-е отделение Белбалтлага

Дорогие мои Нина и Таня, ваше письмо от 21 января я получил в свое время, но ответить сейчас же не мог, просто за неимением времени. Сегодня день отдыха, и я действительно отдыхаю. Живу я теперь совершенно один, занимаю небольшую комнату на втором этаже; у меня чисто, тепло и уютно. А главное, часа три после обеда и часа два после вечерних работ я могу быть один, совсем один.

Ты мне, Нина, пишешь о посылке, которую вы там собираете мне прислать. Спасибо, родная моя, но мне ничего не надо. Кормят нас здесь в особой столовой техперсонала очень хорошо: ежедневно обед из трёх блюд и ужин, и сахар у меня теперь тоже есть. Как у человека не курящего, у меня появляются иногда дикие желания, например, поесть халву, шоколад, печенья,… но это уже из области высшей гастрономии.

Повторяю, что мне действительно нужно: второй том Куно-Фишера о Канте. Танюша, бесстыдница, я первый том уже кончил, а ты мне второй всё не шлешь. А он мне сейчас важнее первого, потому что как раз в нём-то и находится архитектоника «Чистого разума». Затем, нормальное издание (моё) «Евгения Онегина». Из вещей кисточку для бритья, зубную щёточку. Затем, если есть, последние любительские и нелюбительские фотографии.

В конце января я ездил в Медвежку, но Мишу [М.Я. Секретёва] там не застал, так как он в это время как раз выехал в Сороку. В Медвежке я пробыл два дня и по возвращении с ним встретился. У него с собой были письма от Ксении, где она подробно описывала Галину болезнь и смерть. Так что я теперь знаю всё. Миша [М.Я. Секретёв] у меня и останавливался. Он совсем не изменился и настроен довольно розово.

Зима теперь стоит у нас крепкая ― морозы доходят до 30º по Цельсию, но без ветра, так что не холодно. Солнца совсем не бывает. Вместо дневного света, так, какая-то муть… Но день значительно увеличился против декабря и января. … Ну, прощайте, мои дорогие, мои родные. Крепко вас обеих обнимаю и целую. Мой сердечный привет Касе и Косте, Сереже и Ксении, и всем, кто меня ещё не забыл. Ваш Юрий.

◊

18 апреля 1932. ст. Сорокская, 8 отдел. ББЛАГ

 

Дорогая Нина, твоё большое письмо от разных чисел, но посланное, по-видимому, 4 апреля, я получил. Спасибо тебе, родная, и за письмо, и за память, и за заботы. Больше всего меня обрадовало, что ты и Таня сладкую посылку, предназначенную мне, послали Мими. Я как раз и от него получил письмо, в котором он пишет, что получил от Танечки такую сладкую, такую чудесную посылку, что не знает, как её и благодарить. Нина, ведь это же такая радость для моего дофина, и мне кажется, что эту радость вместе с вами дал ему и я. И это, конечно, меня радует в неизмеримо большей степени, чем получение посылки мной.

Сегодня видел тебя во сне: ты, Ариадна, Лёля Буйвит, Миля Левкоева и другие (по-видимому, курсистки из твоей группы) в живом виде выставлены в витрине магазина, бывшем Шанке, на Кузнецком, для прохождения каких-то курсов переквалификации. А я проезжаю на верхнем этаже трамвая (трамвай, как за границей, ― двухэтажный) и кричу, и кланяюсь тебе, но ты меня не видишь. Все твои подруги показывают тебе на меня, наконец, ты водрузила пенсне с лорнетом, увидела меня, встала, что-то кричишь, бросаешься из витрины, но я уже уехал…

Очень я мечтал повидать в апреле Танечку и поговорить с ней по душам, но, к сожалению, не вышло. Ты пишешь, что летом, быть может, будешь под Ленинградом. Нина, ведь это рукой подать до меня. Не сможешь ли ты ко мне приехать на недельку? Я был бы безмерно рад. А Лёля ревновать не будет, не должна. Маме обязательно на днях напишу. Не писал ей, потому что [сначала было разрешено] только одно письмо в месяц, которое я должен был писать, конечно, Лёле и Мими, ну, а потом не знал, где она. Ксенину открытку я тоже получил, где она пишет, что думает приехать к Мише во второй половине апреля, то есть значит на днях. Постараюсь с ней повидаться. Пусть меня известит о дне её выезда.

Ну, зима у нас кончилась. Началась грязь непролазная. Всё зимнее с себя снял и перешёл на демисезон. Думаю, что Лёле и Мими было бы хорошо приехать на лето ко мне. Мы бы здесь прожили на моё жалованье (60 руб.) и паёк, но жалко мне Мими на всё лето оставить без товарищей, без развлечений, без природы. А я разве смогу заполнить его время и потребности, тем более, что я занят работой половину суток. Ну, да пускай они сами решают. Напиши, где живут Шаровы и Лиза.

Нина, мне нужно пару простынь (мои совсем изорвались) и пару обмоток летних тёмных. Те обмотки, которые вы мне дали при отъезде, очень пригодились, но они зимние. Ну, и пары две носков. Простыни собери какие-нибудь старые, а обмотки и носки постарайся купить. И если бы ещё раз поискали второй том Куно-Фишера у Кости. Ну, прощай. Уже привели лошадь. Сейчас верхом еду на работы. Крепко тебя, моя родная, целую, а также и нашу Танюшу, которая за время своего лишения голоса могла бы написать мне большое письмо. Всем друзьям мой сердечный привет. Юрий.

◊

7 мая 1932.

 

Дорогие Нина и Таня, ну вот я и повидался с Ксенией. Она мне подробно рассказала обо всём и обо всех. Она же расскажет вам и обо мне, а самому мне про себя сказать нечего, кроме того, что я здоров. Очень рад за Танюшу, что она поедет с кузенами на Черное море, это гораздо лучше, чем Белое море, хотя мне лично и очень бы хотелось побыть с моей дочуркой, тем более, что Ксения говорит, что Танюша и похорошела, и нарядно одевается, и тембр голоса стал певучий. Хотел бы я, Нина, повидать и тебя, и думаю, это не невозможно, если ты едешь под Ленинград. Я бесконечно был бы тебе рад. Ваши письма я получил все до одного, а вы от меня ни одного. Это ужасно обидно, ибо я вам обеим писал много такого, что хотелось бы, чтобы дошло до ваших сердец. Передай Елизавете Владимировне Подариной мою сердечную признательность за её подарок, рубашку. Я очень любил её мужа во всех ролях [артист], и очень живо его помню. Кланяйся, пожалуйста, К.П., Касе и Боре.

Пишите мне чаще. Танюша, обязательно напиши мне с Черного моря. Будьте здоровы и счастливы. Крепко вас обеих обнимаю и целую. Юрий.

◊

12 мая 1932.

 

Дорогая Нина, по возвращении из Медвежки (8 мая) я сразу получил три письма ― от Тани с фотографиями, от тебя и от Лёли. И все письма такие нужные, и такие хорошие. Твое письмо, конечно, самое длинное, самое интересное, одно из таких писем, которыми когда-то, в давно прошедшие времена, ты так щедро меня одаряла.

Да, да, Нина, я тоже 1 мая вспоминал всех вас, и как хорошо мы вместе наверху заканчивали этот чудесный день. Вот как, Ниночка, жизнь подводит баланс: много в свое время я причинил тебе горя (хотя никогда не хотел этого делать), но вот ты пишешь: «Какое счастье, во- первых, что у меня дочь, а во-вторых, такая дочь, как Татьянка!» И я тоже скажу: какое счастье, что у меня дочь, и при том такая, как Татьянка; и какое счастье, что у меня остался такой друг, как Нина.

… Сейчас у нас [сквозные ? неразб.] белые ночи ― в 12 час. ночи светло.

Из продовольствия мне ничего не надо (кроме лакомств). Спасибо за заботы, Нина. Белые сухари присылай только в том случае, если у тебя их избыток. Маргоре передай мой привет. Скажи ей, что из крышки её ящика я сделал шахматную доску и на ней играю. Скажи ей также, что до конца моего лагерного бытия осталось только 8 лет, после чего я ей со всей признательностью верну её ящик, а пока он исполняет у меня обязанности комода. Уже около 2-х часов ночи. Надо спать. Мне сейчас так хорошо, что эти ночные часы я провёл с тобой и Таней. Я очень близко чувствую сейчас вас обеих, моих дорогих и таких мне родных. Обнимаю тебя и крепко целую. Твой Юрий. А дочь хороша! Вообще, я теперь твёрдо знаю, что два самые крупные мои дела в жизни, это Таня и Мими.

◊

1 июня 1932. ст. Сорокская, Мурм. Ж.д. 8 отд. ББЛАГ

Наконец-то, дорогая Нина, между нами установилась нормальная переписка. Ты пишешь, что давно не получала от меня такого душевного письма, как последнее. Нина, настоящие, с полным обнажением своего сердца, я писал тебе письма из лазарета, из Майгубы, в сентябре прошлого года. Два письма я до сих пор помню, и их содержание, и в каком состоянии я тебе их писал. И ты ни того, ни другого письма не получила. И мне так обидно, до сих пор обидно, что не дошел тогда до тебя стон моей души.

За фотографии особое спасибо: так от них повеяло чем-то родным, близким, и теперь ― таким далеким … Да, как скоро жизнь прошла: из маленького крошечного комочка уже выросла женщина, и эта женщина ― наша дочь!

Итак, Таня уже в Малаховке, а ты с 15 июня будешь где-то под Каширой. Напиши мне оттуда обязательно, и как и куда я должен буду писать тебе. Насчет простынь я твой наказ понял и его выполню, хотя от него, мне кажется, и веет неким капризом…Ne c’est pas, madam? Посылку от тебя я ещё не получил. Нина, ты, пожалуйста, не хлопочи о вещах, которые трудно достать. Это же, в конце концов, неважно, есть или нет обмотки.

От Лёли получаю невесёлые письма: денег нет, живут впроголодь, и плохие виды на ликвидацию её гардероба. Нина, передай сейчас же Ксении и Ане [А. И. Галаджиан, подруга О.В. по Майкопу], чтобы скорее продавали гардероб, костюм, продавайте книги… Надо же их выручить. Надо, чтобы у них хватило денег на поездку ко мне, на жизнь здесь в течение двух месяцев, на обратный путь и на устройство осенью в Москве. Здесь эти два месяца им будет жить дешевле, чем где бы то ни было..

Погода у нас хотя и ясная, но холодноватая, ночей совсем нет. То есть абсолютно светло всю ночь ― можно читать без огня. Ну, прощай, моя родная. Крепко, крепко тебя целую. Перешли мои поцелуи Танюше. Юрий.

◊

 

 

10 июня 1932. ст. Сорокская

Дорогая Нина, посылку твою я получил уже несколько дней тому назад, но не имел времени немедленно же поблагодарить тебя за твою заботу. Всё пришло в полном порядке. Особенно ценны для меня, конечно, простыни, одна с меткой «Н», другая с меткой «Т». А особенно приятно ― одеколон. Как раз в день получения посылки приехал к нам Миша на один день, но завтра он должен опять приехать дней на 5, и будет, конечно, жить у меня. Он шлёт всем вам привет. Меня очень тревожит финансовое положение Лёли ― хватит ли денег на поездку ко мне?

…Передай Серёже [С.И. Шаров], чтобы он прочел очень интересную и для него книгу Левинзона «Экономический переворот в Западной Европе после войны». Если у него будут какие-нибудь интересные книги по мировой экономике, но с новейшими данными, то пускай, хоть одну, пришлёт мне с Лёлей. А тебя попрошу (может быть, через К.П.) найти какую-нибудь книгу с новейшим исследованием о Шекспире, устанавливающим, что это был граф Редланд. Я читал об этом только отрывки. Есть, например, книжка Шипулинского. Кажется, на эту тему писал и Фриче. Если что найдёшь, прочти и сама ― чрезвычайно интересно, судя по тем отрывкам, которые мне за это время попадались. Ну, и тогда, конечно, пришли с Лёлей.

Что-то от Танюши я давно ничего не имею. Как она живёт на даче? Довольна ли? Бывает ли в Москве? Когда ты уезжаешь? Ну, прощай, моя хорошая. Крепко тебя целую. Передай мои приветы всем моим друзьям. Должно быть, уже все разъехались по дачам. Юрий.

◊

11-14 сентября 1932. ст. Сорокская.

1 час ночи. Вот, после большого перерыва, я получил от тебя, дорогая моя Нина, письмо. Большое, хорошее письмо, которое я прочёл уже три раза. Я именно такого письма от тебя и ждал. Теперь мне всё ясно: и как вы все провели лето, и в каких вы настроениях, и в какой форме наша Танюша. Да, Нина, я твой вкус разделяю и тоже считаю подмосковные места одними из самых умиротворяющих и своеобразно красивых.

Здесь у нас на севере ―  болота, мхи и валуны. Но что здесь совершенно по-особенному красиво ― это небо при вечернем закате. Всё небо становится нежно-перламутровым, а местами, как самый драгоценный опал.  Таких красок на небесах срединных и южных нет. Это единственная красота, которой я любуюсь каждый вечер. В живописи такие краски давал, кажется, только Боттичелли. А один раз ― дней пять назад, я впервые видел северное сияние. Ну, это прямо зрелище мистическое! Такая игра световых лучей и теней, что начинаешь думать ― не скрывается ли за горизонтом какой-нибудь великий художник-декоратор…

И вспомнилась мне последняя картина Гамлета в постановке Гордона Крэга на сцене Художественного театра, когда Фортинбрас со своим войском приходит во дворец… Победно звучат военные марши, колышутся бесчисленные знамёна… В рыцарском белом костюме появляется Фортинбрас, и громадное белое знамя склоняет на безжизненное тело Черного Гамлета. Лишённый каких либо эстетических впечатлений, я теперь часто вспоминаю свои театральные впечатления, и начинаю их ― эти впечатления, ценить по-особому. Как бы мне хотелось, чтобы и Миша [его сын] испытал на себе в такой же мере облагораживающее влияние сцены, какое в его годы испытал я…

А за «сплетни» тоже спасибо. Мне всё это очень и очень интересно: и кто кого полюбил, и кто кого разлюбил, и кто родился, и кто отошёл в иные миры… А я, как на высокой и далёкой галерее театра, ― смотрю на всё это со стороны. Хотя и сочувствующий, но только зритель…

◊

14 сентября. Всё некогда было писать письмо дальше. Да и сейчас пишу только для того, чтобы кончить его. Что-то ещё хотел тебе сказать… Да… ты пишешь, что рада за Таню, что она не будет педагогом. Она тоже боялась, что эта профессия её засушит. Ну, а на что она поменяла? Я так и не знаю. Какое-то корректорство. Или это переходная ступень. Пусть Татьянка напишет мне подробнее о себе и своих планах.

А мне вот приятно, что О.В. приняла детский сад и возится с малышами. Мне кажется, что с её большой любовью к детям и врождённым тактом, она найдёт себе удовлетворение в этой работе; во всяком случае, удовлетворение большее, чем в канцелярщине. Мне бы хотелось, чтобы Миша (он ведь не хочет теперь, чтобы его звали Мими) заглядывал к тебе почаще и почувствовал на себе благородное влияние твоего чудесного сердца. Кстати, осмотри его нос, у него что-то там не в порядке. Может, надо сделать операцию. Ну, а как Танино горло? Нет рецидива? Ну, прощай, Нина. Очень, очень хотел бы с тобою встретиться, но…

Когда я вернусь, Если только вернусь… Передай всем своим мой сердечный привет. Целую твои руки. Юрий.

◊

СЕВЕРНАЯ СКАЗКА

Поэт, художник, чародей,

Великий режиссер Вселенной,

Поставил сказку из огней

В своём чертоге сокровенном.

Но, брошенный в глухую даль,

Я ночью видел эту сказку

Сквозь воздух чистый, как хрусталь,

Огней чарующую пляску.

Великолепные лучи

Дрожали в радостном сверканьи,

И в них струилися ручьи

Огней, цветов и пышных тканей.

С невероятной быстротой

Передвигались светотени,

Как будто в небесах шёл бой

Под звуки труб и песнопений.

Казалось, гордый Люцифер

Ведёт восставших духов ада

На штурм священных горних сфер,

На покоренье божья града.

Но сверху ангелы разят,

Столкнулись в голубом эфире,

И вот каскадами летят

Рубины, перлы и сапфиры.

Так, брошенный в глухую даль,

Смотрел я северную сказку

Сквозь воздух чистый, как хрусталь,

Огней чарующую пляску.

Ю.

◊

 

 

16 октября 1932. ст. Сорокская.

Дорогая Нина, письмо твоё получил давненько, но всё не было времени ответить.

С большим интересом прочел твою рецензию о вахтанговском Гамлете, и, конечно, с ещё большим интересом его бы посмотрел. Для меня, лишённого эстетических впечатлений, нет более интересной темы, как сведения с фронта искусств.

Напиши поподробнее, как вы все провели день Касиного юбилея [28 октября ей исполнялось 50 лет]. Передай её, что если бы я был в Москве, то персонально принёс бы ей свои самые горячие поздравления и на вечере воспоминаний рассказал бы, какой она 25 лет тому назад была огневой женщиной ― дочерью аравийских степей. … Вспоминается мне вечер в гимназии Ржевской, когда Кася с звонким смехом металась по всем комнатам и коридорам, а на сцене Люся танцевала танец розы. Да, да… А теперь, ты говоришь, она подумывает о пенсии… И КаПе тоже утомился… К.П. с профилем римлянина времен упадка империи ! Да, а после того, как разошлись гости, мы бы остались одни ― в тесном кругу ― и хорошо бы выпили за весёлой беседой.

Погода у нас ― хуже не придумаешь: дождь, мокрый снег, ветер, грязь, темно. Но работаем, и работаем не плохо, ибо видим уже конец стройки. Теперь у нас хорошо наладилось получение газет, и мы ежедневно имеем все газеты, включая московскую вечёрку [газета «Вечерняя Москва»] … Прощай, Нина, мой дорогой и неизменный друг. Целую твои руки и всегда вспоминаю тебя с чувством особой благодарности. Всем мой привет. Юрий.

◊

2 декабря 1932. Медгора

Дорогие Нина и Таня, я так был занят всё последнее время, что не имел возможности ответить вам на ваши письма. … Итак, вы обе ― и мать, и дочь, увлечены Достоевским. По моим понятиям, глубже «Братьев Карамазовых» он ничего не написал. В живых образах своих трёх главных героев в концентрированном художественном виде он показал нам три элемента человеческой души: разум ― Иван, чувство ― Алёша и тёмная первичная воля ― Митя. И кажется, никто в моих театральных воспоминаниях не запечатлелся с такой остротой как Леонидов [в роли] Мити. Это было что-то  потрясающее. Чувствовалось, что с таким человеком страшно встречаться, ибо он сам не знает, какой разряд даст даже в ближайшие минуты его волевая энергия. ― А ещё я высоко ставлю «Игрока». И думаю, что психологию настоящего игрока Достоевский вскрыл глубже и Гоголя, и Толстого. Я, кажется, писал тебе, Нина, что я недавно прочёл II том переписки Достоевского и был поражён автобиографичностью «Игрока». Если вы обе заинтересовались Достоевским, то обязательно пересмотрите его переписку. Много в этой переписке скучного мещанства, много просто какой-то липкости, но зато есть и остро-интересные мысли и факты его жизни.

Послезавтра возвращаюсь в Шижню. Буду ждать от вас писем. С днём рождения, Танюша, я тебя, как и Мими, не поздравил, ибо и поздравлять-то не с чем. Верно ведь? Будьте обе здоровы и иногда вспоминайте меня. Крепко вас обнимаю и целую. Юрий.

◊

 

 

 

31 декабря 1932. Медгора. Около 12 час. ночи.

[В подлиннике стоит «33», но в декабре 1933 года дед не мог быть в Медгоре, потому что летом 1933 года его перевели на Дальний Восток]

Дорогие Нина и Таня, сегодня, в этот час, должно быть вы все собрались на «верху», в столовой, и с кислыми минами, провозглашаете новогодние пожелания, не веря в возможность их осуществления. Быть может, вспомнили и меня… Очень рад за тебя, Танюша, что ты весело провела день своего рождения, с которым я тебя не поздравил по причинам, «изложенным в предыдущем письме». Ты пишешь, что тебя завалили духами и одеколоном на целый год.

Вот что, любящая меня дочь! Возьми один флакон одеколона (похуже, конечно), кстати, достань один кусок туалетного мыла (получше, конечно), крепкую зубную щёточку, две баночки черного крема для сапог ― ну и пришли мне всё это маленькой посылочкой. Денег на такую посылочку почти не потребуется, а удовольствие ты мне доставишь двойное: во-первых, получить посылку (самоцель), и, во-вторых, иметь одеколон, к которому я привык благодаря Нине («Китайский папоротник» увы! кончился). Да, и ещё ― кибочку настоящего чая. Ничего этого у нас нет, также как нет сластей, но этого и у вас нет.

Твоя служебная карьера, Танюшка, в этом учреждении, названия которого без водки не выговоришь, меня таки насмешила. Я так думаю, что как Нине ещё в утробе матери было предначертано судьбой быть школьным врачом, так тебе ― педагогом. И не уйдёшь ты от своей судьбы никуда. Ну, а на счёт литературного творчества, я держусь того мнения, что художественные произведения должен творить только тот, кто их не может не творить. А так, от нечего делать или для заработка, как это делают англичане, не стоит. Впрочем, это у меня опять застарелый взгляд, и тебе, наверное, он покажется идеологически чуждым.

Вот Нина, я уж не раз об этом писал и говорил, обладает несомненным литературным талантом (эпистолярным), и из неё могла бы выйти, по крайней мере, Сельма Лагерлёф, ― и то никогда ничего не написала, потому что внутренне держится, наверное, такой же идеологии в этом вопросе, как и я. У меня, Нина, долго хранился целый ящик твоих писем, подобранных по годам. И я когда-то имел затаённую мысль ― вместе с тобой обработать и твои и мои письма и в художественном виде представить зарождение, рост и сияние беззаветной женской любви, и трагедию женского сердца. Но … война, революция всё разметала, разметала и твои письма… Как всё это давно, давно было.

Ну, прощайте, мои дорогие. Нежно целую. Всем мой сердечный привет. Юрий.

◊◊◊

6 марта 1933. с. Шижня

Ночь. Позавчера вернулся с Медгоры и нашёл три письма и две посылочки.

Мне хотелось бы, чтобы ты, мой нежный друг, представила себе ясно, какую радость доставила мне эта посылка. Самое важное, что каждая вещица была завернута отдельно, и на каждой обёртке было написано ― от кого. Было написано твоей рукой. Твоё неиссякаемо-сострадающее сердце подсказало, чем можно тронуть журавля с подбитым крылом. Скажи всем, что я до слёз тронут  заботой и вниманием друзей, что всех я вспоминал с глубоким чувством благодарности. И, прежде всего, тебя.

Тебе, конечно, интересно знать, в какой мере и чем именно удовлетворила эта посылочка по существу. Ну, слушай. Посылка «в общем и целом» ― парфюмерная. И это очень хорошо, за невозможностью удовлетворить вкусовые впечатления, нельзя придумать ничего умнее, как удовлетворить чувство обоняния. И потом, парфюмерия сразу поднимает человека в его  самосознании на несколько ступеней выше по культурной скале. Дальше. Из всех парфюмерных драгоценностей самое разящее впечатление на меня произвело хинное мыло.

Возвратясь из довольно длительной поездки, я чувствовал себя несколько загрязнённым и потому сегодня утром взмылил себе голову этой хинной водой. Так это же красота! Фонтаны пены! А после такое чудесное освежение головы, что я чувствую его весь день. И волосы приобрели приятный блеск и стали кудрявиться! И на обёртке написано ― от тебя! Ниночка, более приятного подарка ты сделать мне не могла!

Затем идёт флакон одеколона. Но почему он от К.П., а не от Тани? Я ведь думал, что Танюша от своих именин уделит мне флакон. К.П. жму руки. В его стиле было бы прислать мне флакон с иным содержанием, но, к сожалению, этого нельзя. Во всяком случае, скажи ему, что этот флакон я понимаю аллегорически.

8 марта. Рано утром. Дальше. От Бори два куска туалетного мыла. Наконец-то, я избавлюсь от преследующего меня запаха стирального мыла! Бесконечное количество коробочек для бритья, по твоему приказу, буду превращать тоже в мыло. Ну, и чай, чудесный чай, и кофе, и маленькая коробочка с засахаренными орехами. Танюша простёрла свою заботу до того, что щёточку прислала даже в футляре! Да, коробка, в которой была уложена посылка, пришла вдребезги разбитой, но зато клеёночка теперь лежит на моем столе. Ну, надо кончать. Крепко, крепко тебя, моя родная, целую. Всем мой сердечный привет и благодарность. Особо поклонись болящим ― тёте Маше и Маргоре. Твой Юрий.

А от Серёжи [С.И. Шаров] не было ничего, а я ждал. Помнит ли он меня так, как я всегда и неизменно помню и люблю его?…

◊

◊

ВСТАВКА. Большой перерыв в письмах, возможно, связанный с переездом на Дальний Восток в июле 1933 года. Об этом переезде говорится в Таниных письмах к Нине Евгеньевне, которая в это время была в пионерском лагере.

◊

ПИСЬМА Т.Ю. КОРОБЬИНОЙ из Москвы ― Н.Е. КОРОБЬИНОЙ в Рузу.

Адрес: М.Б.Б. [Моск. Брестско-Белорусская] ж.-д. Ст. Дорохово. г. Руза, почт. отд.

Пионерский лагерь 7-й школы СОНО. До востребования. Врачу Анне Евгеньевне Коробьиной.

 

19 июля 1933. Милая мамочка! … Меня очень огорчило, что ты себя плохо чувствуешь. Мы с Касей надеялись, что ты поправишься, так как говорят, в этом году пионеров кормят хорошо. Обо мне ты не беспокойся ― я себя чувствую отлично и морально, и физически. Записалась в теннисную секцию на стадион «Рабпрос» [работников просвещения], сегодня уже играла. 16 июля ходила с музеем на выставку новой живописи. На выходные езжу к Касе ― там чудесно [Кася и К.П. снимали дачу в Звенигороде].

С Юрием так: он сам вызвался ехать на Байкал, так как там один день считается за три, так что ему остается всего год. И хотя строительство рассчитано на 2 года, но он [после освобождения] будет работать вольнонаемным. Кроме того, там снимают судимость, то есть ничего не напишут о том, что было. Едет он с начальством в мягком вагоне и со всеми в хороших отношениях. По-видимому, настроение хорошее.

Целую тебя крепко, дорогая моя мамочка! Прости, что не писала. Целую ещё раз. Таня.

Примечание. Судимость сняли только в 1955. См. справку.

 

27 июля 1933 г. ПИСЬМО Тани из Москвы в Рузу.

Милая мамочка! …Прости, что я тебе не писала. …Юрию я тоже так и не написала. Но ведь это не значит, что я о вас не думаю. Днём некогда, а вечером очень спать хочется…

От Юрия были открытки с дороги ― из Перми и из Вятки. Едет хорошо.

 

Примечания.

«ходила с музеем» ― Т.Ю. поступила работать в Музей Труда (об этом см. в следующей главе).

«на выставку новой живописи» ― В 1933 − 1934 гг. в Третьяковской галерее проходила выставка «Художники РСФСР за 15 лет (1917 − 1932)». По-видимому, она и названа выставкой «новой живописи». На этой выставке экспонировались и работы художника М.Кс. Соколова, в том числе его портреты из цикла «Французская революция». Через 20 лет, когда Т.Ю. познакомилась с работами этого художника в доме своей школьной подруги, Е.Д. Танненберг, она вряд ли вспомнила об этой выставке, но в реальной жизни его рисунки она могла видеть уже в начале 30-х. Отмечаю этот малозначащий факт, главным образом, потому, что люблю отмечать «пересечения судеб», но ещё и потому что этот художник уже появился на страницах Летописца (см. гл. 1 и список «узников Гулага»), а его работы выставлены на сайте в Картинной галерее.

 

 

Итак, Ю.А. Коробьин после завершения строительства Беломорского канала был отправлен на Дальний Восток, где шло строительство второй очереди Байкало-Амурской магистрали (БАМ). А второй узник, М.Я. Секретёв, попал в Дмитровлаг на строительство канала Москва-Волга.

◊

◊